Исократ - Собрание речей

Многие из вас, полагаю я, спрашивают себя, — какую именно цель я преследую, выступая здесь перед вами с речью об общественной безопасности[1], словно над нашим государством нависла угроза или положение его пошатнулось. В действительности же Афины владеют более чем двумястами триер[2], наслаждаются миром на всей своей территории и сохраняют власть на море[3]. Кроме того, мы имеем многочисленных союзников, готовых в случае нужды прийти к нам на помощь, а еще больше таких, которые платят подать[4] и выполняют наши приказания. При таких обстоятельствах можно было бы утверждать, что у нас есть все основания чувствовать себя в безопасности, а нашим врагам следовало бы бояться и заботиться о своем спасении.

Я знаю, что теперь, руководствуясь этими соображениями и пренебрегая моим выступлением, вы надеетесь при помощи такого могущества удержать под своим контролем всю Элладу. Я же обеспокоен, и как раз по тем же самым причинам. Ибо, по моим наблюдениям, города, считающие свое положение наилучшим, обычно принимают наихудшие решения, а наиболее уверенные в себе чаще всего вовлекаются в величайшие опасности. Причина этого в том, что ни добро, ни зло никогда не приходит к людям само по себе. Обычно богатство[5] и могущество сопровождаются безрассудством и своеволием, а бедность и скромность сочетаются с благоразумием и умеренностью. Таким образом, трудно решить, что из этого следовало бы предпочесть, чтобы оставить в наследство нашим детям. Ибо мы видим, как при участи, казавшейся худшей, совершаются дела, ведущие к наилучшему положению, а та участь, которая казалась наилучшей, становится причиной резких изменений к худшему. Я мог бы привести бесчисленные примеры из жизни частных лиц, чьи дела особенно подвержены частым переменам; но случаи более важные и лучше известные моим слушателям относятся к событиям, происходившим у афинян и лакедемонян. После разрушения нашего города варварами, понуждаемые страхом перед будущим и обратив пристальное внимание на наши дела, мы возглавили эллинов; когда же мы считали себя непревзойденными, мы едва избежали порабощения. И лакедемоняне, некогда вышедшие из ничтожных и бедных городов, овладели всем Пелопоннессом, но, возгордившись сверх меры и захватив власть на суше и на море, подверглись тем же опасностям, что и мы[6].

Безумен тот, кто, зная о столь больших переменах и о таком быстром впадении в ничтожество столь великой мощи, тем не менее доверяет нынешнему состоянию дел, особенно теперь, когда положение нашего города стало значительно хуже, чем в прежние времена. Снова ожили ненависть к нам среди эллинов и враждебность к царю, обстоятельства, которые заставили нас тогда[7] проиграть войну.

Мне трудно решить, следует ли полагать, что вы совершенно не заботитесь об общественных делах или дошли до такой потери всякого чувства, что не замечаете, в каком смятении находится наш город. А вы похожи именно на таких людей, ведь вы потеряли все города во Фракии, бесцельно истратили более тысячи талантов на наемников[8], возбудили недоброжелательность к себе эллинов и враждебность варваров. Мало этого, вы вынуждены еще и спасать фиванских друзей[9] ценой потери наших собственных союзников[10]. При таких обстоятельствах вы дважды приносите благодарственные жертвы за благоприятные известия[11] и обсуждаете наши дела с легкомыслием, подобающим лишь тому, у кого все обстоит как нельзя лучше.

Впрочем, совершенно естественно, что мы так поступаем и так расплачиваемся за это: ибо ничто не может произойти надлежащим образом у тех, кто заранее не принимает правильных решений об управлении своим государством. Даже если эти люди и достигнут успеха в некоторых предприятиях по счастливой случайности или благодаря доблести какого — либо мужа[12], то вскоре они снова испытывают те же затруднения, как это и видно из событий нашего прошлого. Даже после того, как наш город утвердил свою власть над всей Элладой, после морской победы Конона и похода Тимофея[13] мы не сумели хотя бы на время удержать наше счастье; мы быстро утратили и разрушили его. Ибо у нас нет политии, которая могла бы заниматься нашими делами как должно. Мы даже не прилагаем никаких усилий, чтобы создать ее надлежащим образом. Разве мы не знаем, что успех приходит и остается не у тех, кто возводит вокруг себя самые красивые и крепкие стены или собирает наибольшее количество людей в одно и то же место, но у тех, кто лучше и рассудительнее других управляет своим городом. Полития — душа города. Она имеет над городом такую же власть, как разум над телом. Она думает обо всем, сохраняет все полезное и избегает того, что приносит беду. Это ей служат и законы, и ораторы, и рядовые граждане; и каждый из них поступает хорошо или плохо в зависимости от своей политии. А нас ничуть не заботит, что наша полития извращена. Мы и не думаем искать средства к ее исправлению. Вместо этого, сидя по лавкам ремесленников, мы осуждаем теперешние порядки и сетуем на то, что никогда еще при демократии нами не управляли хуже, чем теперь. На самом же деле в поступках и в образе мыслей, которых мы придерживаемся, мы любим нынешнюю политик) больше завещанной нам предками. Вот именно в защиту последней я и намереваюсь говорить, и ради этого я испросил разрешение у пританов. Я твердо убежден, что лишь эта полития смогла бы не только отвратить грядущие опасности, но и освободить нас от бедствий нашего времени, если бы мы захотели снова вернуться к той демократии, которую установил Солон, самый демократичный из законодателей, и вновь восстановил в ее первоначальном виде Клисфен, изгнавший тиранов и вернувший власть народу. Мы не могли бы найти другую политик), более демократичную и более полезную всему городу. И вот доказательство наиболее убедительное: при этой политии люди совершили множество великих и прекрасных подвигов, заслужили славу у всего человечества и с общего согласия эллинов стали гегемонами Эллады; те же, кто был приверженцем нынешнего строя, возбудили у всех ненависть к себе, испытали много несчастий и лишь с трудом избегли величайших бедствий. Возможно ли восхвалять и даже любить тот строй, который и прежде причинил нам много зла, и теперь с каждым годом становится все хуже? Разве мы не должны бояться, что, если так пойдет дальше, мы в конце концов потерпим полное крушение, встретив опасности еще большие, чем те, которые угрожали нам в прежние времена.

А чтобы вы могли сделать выбор между этими двумя политиями, подробно ознакомившись с обеими, а не ограничиваясь общими выслушанными вами соображениями, вам нужно отнестись внимательно к тому, о чем я говорю; я же, со своей стороны, постараюсь как можно короче изложить основные характерные черты каждой из политий.

Люди, управлявшие в то время городом, установили политию не такую, которая на словах называлась бы самой мягкой и направленной на всеобщее благо, а в действительности для людей, имеющих с ней дело, оказывалась бы совершенно другой. И не так воспитывала эта полития граждан, чтобы они считали распущенность — демократией, противозаконие — свободой, невоздержность на язык — равенством, а возможность делать все что вздумается — счастьем. Таких она не терпела и наказывала и тем самым добивалась того, чтобы граждане становились добродетельнее и рассудительнее. Наиболее же содействовало хорошему управлению городом то, что существовали две признанные формы равенства. Одна из них предоставляла всем одинаковые права, другая воздавала каждому должное. Хорошо понимая, какая из них была более полезной, наши предки отвергали как несправедливое то равенство, которое требовало одних и тех же почестей для хороших и дурных, они предпочли ту, которая оценивает и наказывает каждого по его заслугам. Положив это в основу управления городом, они не замещали должностей по жребию из всех граждан, но отбирали[14] лучших и наиболее способных к тому или другому виду государственной деятельности. Ибо они надеялись, что и все остальные будут вести себя так, как и руководящие делами государства. Такой отбор они считали более демократичным, чем выборы по жребию. Ведь при жребии все решает случайность, и высшие должности часто могут получить сторонники олигархии, тогда как при отборе добродетельных кандидатов народ получит полную возможность избирать людей, наиболее преданных существующей политии.

И вот причина, почему это нравилось большинству и почему при замещении должностей не возникало борьбы: граждане были приучены к труду и бережливости; они не оставляли в пренебрежении свое имущество, злоумышляя против чужого, не поправляли своих дел за счет общественного достояния[15], а в случае нужды оказывали помощь государству из своих собственных средств; они не подсчитывали заранее и точно доходов от общественных обязанностей, зато хорошо знали размер прибыли от своего личного имущества. Они никогда не прикасались к тому, что принадлежало государству, и поэтому в те времена было труднее найти желающих управлять, чем теперь встретить человека, который не стремился бы к этому; они считали заботу об общественных делах служением народу, а не средством получения личных доходов. С самого первого дня вступления в должность они не искали источников дохода, пропущенных их предшественниками, но прежде всего думали о том, не осталось ли забытым какое — либо дело, требующее срочного завершения. Короче говоря, наши предки ясно понимали, что народ, подобно тирану, должен назначать представителей власти, карать провинившихся и выносить решения по спорным вопросам; а люди, располагающие достаточными средствами к жизни, должны посвятить себя заботам об общественных делах как слуги народа. Ибо проявляя справедливость, они достойны похвалы и вправе дорожить этой почестью; при плохом же управлении они не заслуживают никакого снисхождения и подвергаются самым суровым наказаниям. Кто бы мог найти демократию, более надежную и более справедливую, чем та, которая выдвигает на занятия общественными делами людей наиболее способных и в то же время сохраняет за народом высшую власть над ними?