41
Древние обозначали глаголом φλυειν способность приносить богатый урожай, поэтому они называли Диониса Флионом, Протригионом, Стафилитом, Омфакитом и другими подобного рода именами.[131]
Владычица Кипра[132] внушила безумное вожделение Элеге и Келене, дочерям Прета. Нагие они, как передают, пронеслись, беснуясь, по Пелопоннесу и через другие области Эллады. Я слышал, что вакхическое бешенство обуяло некогда лакедемонянок и жительниц Хиоса, а в каком неистовстве бесновались беотиянки, красноречиво показывает трагедия.[133] Единственные, кто, говорят, остался. в стороне от этих вакхических плясок, были дочери Миния Левкиппа, Арсиппа и Алкитоя. Причиной тому была их привязанность к мужьям, из-за которой они не стали менадами.[134] Дионис на это разгневался, и, когда женщины сидели у своих ткацких станков и прилежно занимались искусством Эрганы,[135] плющ и виноградные лозы внезапно обвили навои, в корзины для шерсти заползли змеи, а с потолка стало струиться вино и молоко. Но и эти знаменья не подвигли их на служение богу. Отсюда и беда, стрясшаяся не на Кифероне,[136] но не менее страшная, чем киферонская, — обезумевшие дочери Миния, словно молодого оленя, растерзали сына Левкиппы, совсем еще мальчика, а затем устремились к менадам. Те же стали преследовать их за совершенное преступление, и женщины во время погони превратились в птиц: одна — в ворону, другая — в нетопыря,[137] третья — в сову.
Однажды во время состязания в честь богини Геры граждане Сибариса поссорились из-за оценки искусства какого-то кифареда и схватились за оружие; испуганный актер как был в праздничной одежде, искал спасения у алтаря богини, но они и там не пощадили его жизни. Немного спустя в храме Геры стала бить струя крови, подобная неиссякаемому источнику. Тогда сибаритяне послали за оракулом в Дельфы. Ответ Пифии был таков:
Храм мой покинь: до сих пор на тебе тяготеет убийство.
Должно тебе в отдаленье стоять от священных порогов.
Нет, прорицанья не дам я тому, кто в святилище Геры
Дерзко служителя Муз убил, не страшась воздаянья.
Пусть для таких нечестивцев не медлит свершиться возмездье.
Нет им прощенья во век, будь они хоть потомками Зевса.
Кару пусть примет и сам святотатец и род его подлый.
В дом пусть его вереницею черной стекаются беды.
Возмездие не заставило себя ждать. В войне с жителями Кротона сибаритяне были побеждены, а город их предан разрушению.[138]
На троих юношей, посланных своим родным городом в Дельфы, напали разбойники. Один спасся бегством, второй схватился с последним из остававшихся в живых разбойников (сообщники были убиты), но вместо него поразил мечом своего спутника. Юноше, бросившемуся бежать, Пифия изрекла следующее:
Другу посмел не подать ты в смертельной опасности помощь.
Храм этот славный покинь, не дождешься ты здесь прорицанья,
а тому, кто сражался, — такие слова:
Юноша, друга, в бою защищаясь, сразил ты невольно.
Не осквернил ты себя, и чисты твои руки как прежде.
Рассказывают, что оракул в беотийском святилище Трофония повелел Филиппу[139] остерегаться колесницы. С тех пор тот, как говорит предание, в страхе перед божественным предостережением никогда не всходил на колесницу. Относительно дальнейшего предание расходится: то ли меч Павсания, которым он убил Филиппа, был украшен рукоятью с вырезанной из слоновой кости колесницей, то ли царь был сражен на берегу озера Гарма,[140] поблизости от Фив. Первый рассказ широко распространен, второй менее известен.
В городе Стагире существовал поистине эллинский закон, гласивший: «чего не клал, того не бери».
Первоначально Тимофей пользовался у афинян любовью, но когда он совершил неблаговидные, по их мнению, деяния,[141] ему не помогли ни прежние доблести, ни доблести предков. Точно также Фемистокла не спасла ни Саламинская победа, ни посольство в Спарту (я имею в виду посольство с целью скрыть укрепление Афин[142]), и он был принужден бежать не только из Афин, но и вообще покинуть пределы Эллады.[143] И лакедемонянину Павсанию не было проку от Платейской победы: из-за новшеств, введенных им в Византии, он лишился расположения, завоеванного прежними заслугами.[144] Фокиона не оборонила ни молва, прозвавшая его Честным, ни его почтенные семьдесят пять лет, в течение которых он не совершил против афинян даже самого ничтожного проступка: заподозренный в том, что он предал Антипатру Пирей, Фокион был приговорен к смерти.[145]
В Лукании такой обычай: если путнику, пришедшему после захода солнца и пожелавшему войти в чей-нибудь дом, хозяин откажет в приеме, он подлежит наказанию как нарушивший правила гостеприимства не только в отношении чужестранца, но, думается мне, и Зевса Ксения.[146]
Иллирийских дарданеев омывают, как я слышал, лишь три раза за всю жизнь: как только они родились на свет, когда заключили брак и когда умерли.
Жители Индии не дают и не берут взаймы под проценты. У них не бывает также, чтобы один обманывал другого или сам был обманут. Поэтому там не знают ни долговых расписок, ни залогов.
На острове Сардинии — так там принято — сыновья дубинами убивают своих состарившихся отцов и предают их тела земле, полагая, что дряхлым старикам постыдно жить, поскольку от возраста тело их лишилось силы. Там же существует закон, карающий за праздность. Человек, проводящий дни в бездеятельности, должен предстать перед судом и объяснить, на что он живет.
Ассирийцы собирают в одном каком-нибудь городе всех достигших брачного возраста девушек и продают их с торгов; купивший девушку таким образом получает невесту.
Житель Библа не поднимет на дороге никакой находки, ибо считает подобный поступок преступлением.
Дербикки убивают проживших более семидесяти лет сограждан: мужчин закалывают, женщин вешают.
Колхи хоронят своих мертвецов, зашив в шкуры и подвесив на деревья.
У лидийцев было принято, чтобы девушки, до того как выйти замуж, вели вольный образ жизни, а вступив в брак, жили скромно; нарушившая верность не могла рассчитывать на снисхождение.
Молва передает, что в споре о музыке с певцом Лаодоком, кифарист Никострат сказал, что тот мал в великом искусстве, сам же он велик в малом. Из этих справедливых и остроумных слов видно, что похвально не только обогащать принадлежащий тебе дом, но и свое искусство.
Полигнот с Фасоса и колофонец Дионисий были живописцами. Полигнот рисовал блистательно и прославился изображением людей и предметов в натуральную величину. Дионисий следовал ему во всем, за исключением размера картин; — у него была та же страсть, тот же дух, такие же фигуры, та же легкость одежд.
Я слышал, что в Фивах закон предписывает мастерам, живописцам и ваятелям, придавать тому, что они изображают, более возвышенные сравнительно с действительностью черты. За преуменьшение достоинств того, что служило образцом для статуи или картины, живописцам и ваятелям грозил денежный штраф.
Помнил добро и воздал за него благодарностью Тесей. Когда он был закован в оковы царем молоссов Аидонеем за то, что пришел с Пирифоем похитить его жену[147] (Тесей заботился не о себе, а делал все ради Пирифоя), Геракл, придя в страну молоссов, освободил его; за это Тесей воздвиг в честь Геракла алтарь. Семеро вождей, сражавшихся против Фив, отблагодарили Пронакта.[148] Так как Пронакт из-за них погиб, они в его честь учредили состязания, которые, по мнению большинства, первоначально связывались с памятью Архемора.[149] Геракл добром отплатил Нестору за добро; когда Нелей не пожелал очистить Геракла,[150] все сыновья, кроме одного Нестора, были единодушны с ним. Поэтому, завладев Пилосом, Геракл убил Нелея и его сыновей, Нестору же не только сохранил жизнь, но даровал отцовское царство. Афиняне на деле изъявили благодарность потомкам Геракла. Так как их родоначальник пришел на помощь Тесею, они помогли Гераклидам возвратиться в Пелопоннес.[151] Геракл не остался в долгу перед тремястами шестьюдесятью жителями Клеон за то, что они участвовали в походе против сыновей Молиона и погибли, как подобает храбрецам;[152] он уступил им почести, которые даровали ему жители Немеи, когда герой убил льва, свирепствовавшего в здешних местах. Менесфей, сын Петея, не показал себя неблагодарным по отношению к Тиндаридам.[153] Те изгнали сыновей Тесея и пленили его мать Этру, а царство отдали Менесфею; поэтому Менесфей первый стал именовать Кастора и Полидевка владыками и спасителями. Точно так же Дарий, сын Гистаспа, получив от Силосонта гиматий[154] в пору, когда был еще частным человеком, став царем, поставил Силосонта владыкой его родины Самоса,[155] воздав, можно сказать, золотом за медь.
