под тем предлогом, что тот принимал к себе беглецов из Рима и содействовал их возвращению; в действительности же царь осуществлял свой злобный умысел, потому что город этот процветал благодаря богатству своему более всех общин Италии. Поскольку ардеаты оказывали достойное сопротивление и осада затягивалась, те, кто был в лагере, начали томиться медленным ходом войны, а те, что оставались в Риме, страдали от налогов, так что все уже были готовы к возмущению, буде нашелся бы вожак. 2. И вот в это самое время Секст, старший из сыновей Тарквиния, был отправлен отцом в город Коллацию для выполнения каких-то военных обязанностей и остановился там у родственника, Луция Тарквиния, которого прозывали Коллатинским. 3. Фабий говорит, что этот человек был сыном Эгерия [553], о котором я ранее рассказал, и что Тарквинию, который первым царствовал над римлянами, он приходился племянником со стороны брата, а назначенный правителем Коллации, по пребыванию в этом городе, и сам был назван Коллатинским, и потомкам своим то же прозвание оставил. Я же верю тому, что он приходился внуком Эгерию, если в самом деле был ровесником сыновей Тарквиния, как передали и Фабий, и остальные сочинители; тем более, что сроки подтверждают мое предположение. 4. Так совпало, что Коллатин тогда оказался в лагере, но его супруга, бывшая римлянкой, дочерью знатного мужа Лукреция, приняла Тарквиния как дорогого гостя (ведь он родственник ее супруга), с большой сердечностью и радушием. Сию женщину, самую красивую и разумную из всех римских женщин, Секст вознамерился погубить еще прежде, когда останавливался у родственника, но сдерживался, а тут посчитал, что наступило самое подходящее время. 5. И когда после ужина удалился спать, он выждал большую часть ночи, наконец, решив, что все уснули, поднялся, пошел в спальню, где, как он узнал, она почивала, и незаметно для слуг, спавших у дверей, вошел в комнату, неся с собой меч.
LXV. Когда Секст склонился над ложем, женщина проснулась от шума и спросила: кто это? Тогда Секст назвал свое имя и велел ей молчать и оставаться в спальне, пригрозив заколоть ее, если она вздумает бежать или кричать. Запугав таким образом женщину, он предложил ей на выбор один из двух возможных путей и спросил, какой из них она предпочтет принять — смерть с позором или жизнь в счастье. 2. Он посулил: «Ежели ты согласишься отдаться мне, я сделаю тебя своей женой, и ты будешь царствовать вместе со мной, нынче — над городом, который мне вручил отец, а после его смерти — над римлянами, латинами, тирренами и над всеми остальными народами, которыми он правит. Ведь я знаю, что получу царство, принадлежащее отцу, и это справедливо, ибо я есмь старший из его сыновей. А всеми благами, которыми пристало обладать царям, ты будешь пользоваться наравне со мной. Да к чему же учить тебя, когда ты это хорошо знаешь? 3. А если ты попытаешься сопротивляться из желания сохранить целомудрие, я убью тебя и, прикончив одного из рабов, положу ваши тела рядом и заявлю, что застал тебя, когда ты предавалась разврату с рабом, и наказал, мстя за оскорбление родственника, так что смерть твоя окажется позорной и постыдной, и тело твое не удостоится ни погребения, ни чего другого, положенного по обычаю». 4. И так как он одновременно настойчиво угрожал, просил и клялся, что говорит правду о том и другом, Лукреция в страхе перед обещанным им позором, который повлечет такая смерть, была принуждена уступить и позволить утолить его страсть.
LXVI. С наступлением дня Секст возвратился в лагерь, удовлетворив низкую и пагубную похоть, а Лукреция, сгорая от стыда за случившееся, как могла скоро села в повозку и отправилась в Рим, облачившись в черную одежду и спрятав под столой небольшой кинжал. Она ни слова не молвила при встрече тем, кто приветствовал ее, и оставляла без ответа тех, кто пытался узнать, что с ней случилось, но была погружена в думы, с потупленным взором и глазами, полными слез. 2. Войдя в дом отца (а у него случайно оказался и кто-то из родственников), она бросилась ему в ноги и обхватив его колени, сначала рыдала без единого слова. Но так как отец поднял ее и спросил, что с ней приключилось, Лукреция призналась: «Претерпев ужасное и непоправимое бесчестие, просительницей становлюсь я твоей, отче, дабы ты отмстил за меня и не оставил в небрежении того, что твоя собственная дочь перенесла несчастье похуже смерти». 3. А когда отец и все остальные удивились и принялись упрашивать ее рассказать, кто оскорбил ее и в чем состоит оскорбление, она отвечала: «Ты услышишь о моих злоключениях, отче, весьма скоро, но прежде окажи мне такую милость: призови как можно больше друзей и родственников, сколь сможешь, чтобы они от меня, жертвы несчастья, а не от других, услышали это. А когда ты узнаешь о постигших меня позорных и ужасных бедах, посоветуйся с ними, каким образом отомстить за меня и за себя самого, и при этом не откладывай надолго».
LXVII. И после того как знатнейшие мужи собрались по спешному и страстному призыву в дом его, как она и просила, она поведала им обо всем случившемся с самого начала. А затем обняв отца, с горькими молениями к нему и к присутствующим, и испросив у богов и божеств быстрой смерти, Лукреция вытаскивает клинок, который скрывала под покровами одежды и наносит единственный удар себе в грудь, вонзив в самое сердце. 2. Вслед за этим женские вопли, причитания и биение в грудь наполнили весь дом, а отец, подхватив ее тело, стал обнимать ее, и звать по имени, и хлопотать, будто она могла оправиться от раны в его объятиях, но та, трепеща и испуская последний вздох, умирает. Присутствовавшим римлянам происшедшее показалось столь ужасным и достойным сострадания, что у всех у них вырвался единодушный крик, что им в тысячу раз лучше было бы умереть за свободу, чем снести такие бесчинства, исходящие от тиранов. 3. Среди них был некий Публий Валерий, потомок одного из сабинян, что вместе с Тацием переселились в Рим, человек деятельный и разумный. Его посылают в лагерь, чтобы сообщить о случившемся мужу Лукреции и вместе с последним поднять все воинство против тиранов. 4. Едва Валерий вышел за ворота, ему попадается навстречу Коллатин, волей божества направлявшийся из лагеря в город, еще в неведении ни об одном из постигших его дом несчастий, а с ним Луций Юний, которому прозвание было
