Отметим, что на пиршественных чашах не раз изображались дельфины – дружелюбные, играющие с людьми морские животные. Изгибая спины, они мчатся по замкнутому кругу внешней поверхности чаши. Порой на их спинах сидят отроки, держащие в руках копья или чаши с вином.
* * *
Особым образом выделялись мифы, в которых Дионис выступал щедрым дарителем искусства виноградарства и винокурения. Согласно Аполлодору («Мифологическая библиотека»), чудесными свойствами в первую очередь были наделены дочери Ания, сына Аполлона и Рео (это имя буквально означает «Гранат»). Их звали Элаида, Спермо и Ойно (т. е. «Олива», «Семя» и «Вино»), и они были способны производить из земли масло, злаки и вино. Сестры проживали на острове Делос, соответственно миф о дочерях Ания пользовался наибольшей популярностью у греков-«островитян».
Эротически двусмыслен миф об Ойнее (т. е. «Вине»), царе города Калидон в Этолии. Посетивший Калидон Дионис задержался у царя Ойнея потому, что влюбился в его жену Алфею. Понимая, что лучше не противиться сыну Зевса, Ойней счел за благо удалиться из дворца, сославшись на необходимость совершить некие религиозные отправления. Пока он отсутствовал, Дионис без труда добился взаимности царицы и удовлетворил свое желание. Он так высоко оценил гостеприимство Ойнея, что подарил ему виноградную лозу, подсказав, как ее сажать, возделывать, что делать с виноградным соком, и приказал отныне именовать вино в честь калидонского царя.
Мрачных красок в эту историю добавляет судьба отпрыска Диониса и Алфеи, красавицы Деяниры. Дар отца не сделал ее счастливой, и мы видим обратную сторону аналогии божественной крови и виноградного сока. Дочь «бога лозы» стала последней женой Геракла. Именно ее пытался украсть кентавр Несс, которого Геракл догнал и поразил стрелами из своего лука, смазанными ядом (опять же кровью!) Лернейской гидры. На смертном одре Несс посоветовал сберечь его кровь как якобы средство сохранения вечной любви.
Замысел мстительного Несса удался. Приревновав Геракла к очередной красавице, Деянира послала ему плащ, пропитанный кровью умершего кентавра. Прикоснувшись к коже героя, кровь Несса пропитала ее ядом и вызвала такие муки, что Геракл был вынужден окончить свою жизнь на костре. Узнав о смерти мужа, Деянира покончила с жизнью – то ли повесившись, то ли заколов себя мечом.
По-настоящему драматический, даже «трагедийный» миф рассказывали о жителе древней Аттики по имени Икарий, которому довелось принять в своем доме странствующего Диониса (об этом повествует Гигин – «Мифы»). Бог рассказал Икарию, как готовить вино, и подарил бурдюк с пьянящим напитком. Погрузив бурдюк на телегу, Икарий отправился вместе с дочерью Эригоной и собакой Мерой к знакомым пастухам. Те угостились поднесенным сполна: как мы уже знаем, сладкие античные вина немедля ударяли в ноги и «выводили из строя» вестибулярный аппарат. Впервые испытав это ощущение, они решили, что Икарий собрался их отравить. Схватив дубинки и мотыги, пастухи избили его до смерти. Эригона искала потерявшегося отца до той поры, пока собака не подвела ее к трупу Икария. Придя в ужас, Эригона повесилась на дереве, под которым ее отец был убит. Тоскующая по хозяевам собака бросилась в глубокий колодец.
Возмущенный бессмысленной смертью Икария и его близких, Дионис наложил на Аттику проклятье: одна за другой юные девушки стали вешаться на деревьях – подобно неутешной Эригоне. Не зная, как остановить эту напасть, афиняне обратились к покровителю оракулов Аполлону с вопросом о том, чем они прогневали богов. Узнав, что все дело в смерти Икария и Эригоны, жители Аттики нашли и казнили провинившихся пастухов, а в честь Эригоны и Диониса учредили праздник «качелей».
Дионис почтил память Икария тем, что превратил его в Арктур – самую яркую звезду в созвездии Волопаса. Именно о ней говорит Гесиод, советуя начинать сбор урожая, «когда Заря встречает Арктура», то есть шестого сентября. Эригона превратилась в созвездие Девы – под его сенью происходит сбор винограда и «вылеживание» виноградных гроздей. Наконец, собака Мера стала Сириусом, самой яркой звездой летнего небосвода, и связана со временем, когда виноград набирает сок и спелость.
Нонн Панополитанский приводит совершенно иную историю о происхождении винограда и вина. В его «Деяниях Диониса» это событие связано со смертью юного возлюбленного Диониса по имени Ампел (Ампелос – буквально «виноградная лоза», «виноградник»), убитого быком. Скорбь Диониса была настолько велика, что олимпийцы решают утешить его, воскресив Ампела в виде виноградной лозы. Прежде всего к опечаленному Дионису обращается мойра (богиня судьбы) Атропос («Неотвратимая»):
Видя скорбь Диониса, сочувствуя горести бога,
Атропос из состраданья слово божие молвит:
«Жив, Дионис, твой отрок! Он ведь горестной влаги
Не перешел Ахеронта[20], жалобный плач твой подвигнул
Неумолимую Мойры нить по-новому свиться:
Ампелос, если и умер – не мертв! Ибо в сладостный нектар,
В сок приятный, бодрящий юношу я обратила!
Должно чтить его мерой пляски веселой и пальцев
Ловкой игрой на авлосе двуствольном на праздничном пире,
Либо в ладе фригийском, либо в дорийском напеве.
Пусть его чтит и в театре муж благозвучным напевом
На аонийской цевнице, будь родом он хоть исмениец,
Хоть марафонец. Восславлен в Муз песнопениях будет
Ампелос сладостный вместе с владыкою грозди, Лиэем![21]
Ты змеевидную станешь носить повязку вкруг прядей,
Лоз и грозды, и листья венцом сплетутся вкруг кудрей
Богу Фебу на зависть, ибо во дланях тот держит
Жалобу лишь, гиакинф, в цветок обращенный печалью,
Ты же даришь напиток, для смертных одно утешенье,
Это земное подобье небесного нектара, отрок
Твой любимый насколько цветка из Амикл превосходней!
Если того сильнее город битвенной медью,
То твоего любимца отчизна, славная током
Вод, блестящих от злата, бурлящих меж берегами,
Златом она гордится, не медью, в битвах добытой!
Так что, если хвалиться шумливобурным потоком,
Сколько сильнее Эврота бурная влага Пактола!
Ампелос, скорбь дотоле бесскорбного Диониса,
Должен ты, как только грозди медовые в лозах созреют,
Завоевать все четыре стороны света весельем,
Шествием и возлияньем радостному Дионису!
Плакал Вакх, чтобы боле на свете не плакали люди![22]
Пророчество Неотвратимой тут же начинает сбываться:
Тут скорбящему Вакху явилось великое чудо,
Ибо восстал из праха словно бы вьющимся змеем
Ампелос сам собою, ветвясь кустом древовидным
Вверх. Из мертвого чрева, на ветви делясь, извиваясь,
Рвется побег прекрасный, из кончиков пальцев пустились
Усики в рост, корнями ступни врываются в землю,
Кудри гроздьями стали, даже и мех и его небриды
Вдруг распустился прекрасным гибкой листвы узорочьем,
А удлиненная шея стала плетью с гроздовьем,
Стебли пошли от сгибов локтей и побеги от пястей,
Полны сладостных ягод, из гнутых рогов меж висками
Кисти вдруг зазмеились лозы, прижимаясь друг к другу…
Все заполнилось ими, они же росли, завивались,
Снова росли, и уж зелень лозы распустилась повсюду,
Ветви дерев соседних гроздьями плотно усыпав.
Вот и еще одно чудо: юноша ловкий коснулся
Высоколистого древа вершины проворною дланью
И превратился в растенье Киссос[23], добравшись до верха;
Стали стебли витые по имени отрока зваться,
Только родившейся ветви лозы обхватили побегом,
Листьями, милыми сердцу… Виски божество осеняет,
Вьет венок и на кудри густые его возлагает
Радуясь, Дионис, и рвутся к богу побеги,
На глазах вызревая в сладостноспелые грозды:
Самознающий боже без виноградной давильни,
Гроздие в длани приявши, ягоды жать начинает
Плотно и крепко перстами, на свет обильное бремя
Гроздьев винных выводит, лозы смарагдовоалой
Сладостнокрепкий напиток! И белоснежные пальцы
Льющего хмель Диониса от крови багрянца алеют.
Рог быка он хватает и сладостнокрепкий отжаток
Вакх в уста проливает, вино испробовав первым,
После отведав и ягод… Тем и другим насладившись,
Слово такое он молвит, веселый и радостно-гордый:
«Нектар и амвросию ты, Ампелос, милый, мой отрок,
Породил. Аполлон два цветка особо отметил —
Только не станет он лавра есть, пировать с гиакинфом,
А из колосьев не сделать – прости, о Деметра! – напитка!
Ампелос, сколь же почтенна участь твоя! Пред твоею
Красотой уступили и нити суровые Мойры!
И пред тобою смягчился Аид, самой пред тобою
Персефонейи суровой стал нрав и мягче, и кротче!
Мертвый – для Диониса-брата ты к жизни вернулся!
Нет, не умрешь ты, как умер Атимний; болотины Стикса,
Пламени Тисифоны, Мегайры[24] взора не встретишь!
Отрок, живым пребудешь и в смерти, и в Леты потоках
Ты не канешь вовеки, могиле не взять тебя, даже
Побоится и Гея укрыть тебя в сумрачных недрах!
Сделал тебя растеньем отец мой в честь Геи, и тело
Стало нектаром сладким – судил так Кронион-владыка!
Нет, не таким, где природа на лепестках терапнийских
Изобразила верно непреходящее горе;
Милый, сиянье и свежесть хранишь на узорчатых листьях,
Даже и смерть рассказала о красоте твоей, отрок!
Нет, вовек не погибнет румянец ланит или пястей,
Ибо за смерть и погибель страшную буду я вечно
Мстить, на алтарь возливая вино, приготовив к обряду
Мужеубийцу-быка. И будут гамадриады[25]
Страстно завидовать листьев узору, от благоуханных
Гроздий твоих эротов меня обовьет дуновенье!
Ах, могу ли я в чаше смешивать яблоко с гроздью?
В кубок, нектара полный, смокв добавить немного?
Нас наказать оскомой яблоко может и смоква!
Нет ничего, что могло бы с лозой виноградною спорить!
Нежноцветущий нарцисс ли, роза иль цвет анемона,
Лилия иль гиакинф – не сравняются с гроздами Вакха!
Ибо во влаге винной, истекшей из сдавленных ягод —
Всякого благоуханье цветка! Лишь этот напиток
Может смешаться со всяким, придав духовитость и крепость
Травам, добавленным в чашу. Твоя лоза – украшенье
Всех цветов и растений на луговине весенней!
Внемли мне, Дальновержец, ты, что печальною ветвью
Вечно виски осеняешь, а кудри повязкой тугою:
Стоны читаются в листьях – в садах лишь произрастает
Знаменитый цветок, вино же сладкое всюду
Я изливаю, мне должно венок носить над главою,
Ампелоса я в сердце ношу, как вино, постоянно!
Внемли владыке гроздей, владыка воинственной битвы —
Возливает Арею убийца, от лоз Диониса,
От ярко-алого сока ягод лишь радость струится!
Вы же, Део и Паллада, вы проиграли! Олива
Не пробуждает веселья, нет в колосе хмеля для смертных![26]
Груши медовосладок плод, а мирт возрастает,
Благоухая цветами – но ни единый стебель
Не дарует забвенья забот и бед человеку!
Гроздь моя превосходней всех растений, без винной
Влаги никто из живущих яств вкушать и не станет
На пирах, и без винной влаги и пляска не в пляску!
Коль, светлоокая, можешь, то пей ты сок из оливы —
Дар мой великолепный затмил твое приношенье!
Ибо оливковым маслом натерты мужи-атлеты —
Только невеселы что-то! А муж, несчастьем сраженный,
Дочь потеряв иль супругу (такая судьба оказалась),
Иль кто по детям погибшим скорбит, по родителям милым,
Пусть пригубит только малость вина, почувствует сладость —
И возрастающей боли умерит приступ напиток.
Ампелос, и после смерти ты сердце радуешь Вакху:
Ибо по всем моим членам ты разливаешься, милый!
Клонят в лесах окрестных все деревья вершины
Мужу подобно, что выю согнув, о милости молит,
Древняя пальма склонила широко-пространные листья,
Яблоню ты стопами обвил, а дланию гибкой
Смоквы ствол обхватил, и несут, как служанки, деревья
Госпожу свою кротко, ее легко поднимают —
Ты же вверх устремляешь свои проворные пясти,
Встав на плечи служанок, узоры тонкие листьев,
Пестрые стеблей побеги, усики с самых верхушек
Словно бы в сновиденье тычутся в лоб и ланиты,
И ветерок прохладу сулит своим дуновеньем,
Словно служанка желает не тронуть в дому ни пушинки,
Лику царицы владычной прохладу она навевает!
Если тебе угрожает полуденный жар Фаэтона —
Дует ветер прохладный над виноградным гроздовьем,
Зной укрощая палящий огнедышащей Майры[27];
Если же Хор[28] явленье летний жар возвещает,
Сириус знойным дыханьем соком ягоды полнит!»
Так, гордясь, он измолвил, и то, что было печалью
По любимому, отнял сок благовонный из гроздьев.
Так говорилось в сказаньях о плетях лозы виноградной,
Названной по любимцу. Но песнопевцы древнее
Знают присловье об этом: просочился на землю
Сквозь небесные кровы ихор плодоносный с Олимпа,
И народился напиток лозы вакхиадской, а в скалах
Сам собой от него же ствол возрос виноградный:
Дик он был, необхожен, в чаще ютился безвестной,
Вольно раскидывал плети и гибкие всюду побеги:
Истинный лес благолозный вино родящих растений,
Чаща, взращенная соком, что выгнал стволы и побеги,
Сад изобильный и пышный, где ввысь устремляется бурно
Грозд, прижавшийся к грозду пурпурному в беспорядке;
Частью недозревает сок ягод, покуда растущих,
Светом пурпурным блистающих – все столь различны при этом!
Полупрозрачны иные, белы, словно пена морская,
Прочие – златоянтарны, мерцают, прижавшись друг к другу,
Ягоды… Есть и такие, что смоли чернее по цвету,
Их же могут и спутать, кто хмелен, с растущими рядом
Ягодами ветвей оливы блистательноплодной!
Сверху какой-то грозди сребристой с круглящимся плодом
Сам собой наползает черный налет от побега,
Приведя за собою лозу с сочащейся гроздью!
Там сосну обвивают соседнюю крепко побеги,
Вверх, затененный повсюду, ползущие усики рвутся,
К радости Пана великой; если Борея дыханье
Треплет верхушку древа с побегами грозди густыми,
Кровью смолистой исходит сосна под таким бичеваньем.
Кольцами свившись однажды, плети змея обхватила,
Ягоды алчно сосет нектар благовонный и крепкий;
Вот ужасную пасть насытив Вакховой влагой,
Так, что из грозной глотки валятся сладкие гроздья,
Выю вместе с подбрадьем соком змея обагряет…
Бог же, скитаясь по горным склонам, змее удивился,
Видя подбрадье и выю в росах винно-пурпурных…
В кольца узорчатогибким телом мгновенно свернувшись,
К чреву глубокому в скалах бросился, к ближней пещере
Аспид проворный, завидев Эвия…[29] Тут же и вспомнил
Вакх, узревший гроздовья, обильно текущие соком,
Данные в древности давней пророчества Рейи-вещуньи!
Стал он выравнивать камень скалы, углублять понемногу
Внутренность оной, железом равняя стенки изострым,
Ямки широкой в камне дно углубляя помалу!
Так сотворил он впервые прообраз винной давильни;
Сочнообильные кисти снимает он тирсом изострым
С плети лозы гроздовой – вот серпа стального прообраз!
Сатиров хор его славил… Один же вдруг наклонился,
Руки к лозе простирая – и стал собирать эти грозды.
Миску взял другой и в миску складывал кисти,
Освобождая грозди ягод от зелени пышной.
Третий, даже без тирса, без острого даже железа
Тянет десницу, глядя пристально в груды сих ягод —
Плод и сочный, и крепкий он с черенков обирает,
Подле груды высокой ягод на корточках сидя;
После чего ссыпает бог виноград в эту ямку,
Горкою оставляя ягоды посередине,
После их ровным слоем по дну рассыпает, ровняя,
Дабы, как на гумне зерно, они плотно лежали.
Так он полнит до края ягодами углубленье
И начинает ногами давить виноградные грозды.
Сатиры, потрясая космами в ветре, стремятся
Делать то же, что делал бог Дионис перед ними,
И подвязав небриды пестрые прямо под плечи,
Славу они возглашали вакхийским неистовым ладом,
Яро топтали грозды, стопами переминаясь,
Эвия восхваляя, и с лона того гроздовья
Грязнобелая пена взбурлила над месивом алым!
И не в обычные чаши напиток сбирали, но в бычьи
Полые роги, а после стали говаривать люди:
«В рог наливать – значит, смешивать винную влагу
с водою!»
Вот уж из уст перепивших одних изливается влага
Винная, вот уж и ноги его заплетаются спьяну,
Быстро бежать уж не может, о левую правая бьется
Пятка, подбрадье седое дерет он, хмелен от Вакха…
Скачет другой, опьяненный, в диких прыжках извиваясь,
Слышится гул непрестанный бубнов с бычьею кожей!
Кто-то, выпив чрезмерно вина, веселящего душу,
Побагровел от питья пурпурно-темного сразу!
Тот, уставившись взором блуждающим в ветви деревьев,
Скрывшуюся среди листьев простоволосую нимфу
Видит, или вдруг хочет забраться в горные чащи,
Переступая неверной по каменным кручам стопою!
Но Дионис его тянет назад! Иной вкруг истока
Водного бродит и только желает деву наяду
Выловить, деву нагую – и вот косматою лапой
Нимфу почти уж хватает, плывущую в водах бурливых…
Быстро наяда нырнула – и нет уж девы в потоке!
Рейя лишь Дионису дарит единому средство
От хмельного забвенья – аметист всеохранный![30]
Многие из рогатых сатиров прыгали, пьяны,
И в хороводах веселых кружились. Один же, пылая
Пьяным весельем, с собою ведущим страсти эротов,
Потянулся лохматой лапой к одной из вакханок.
Вот, совладать не в силах с подстегнутым хмелем желаньем,
Он за пояс девичий чистую нимфу хватает
И срывает одежду, против воли Киприды,
Обхватив ее бедра розовые покрепче…
Вот уж Мистиду тащит другой, стыдливую деву,
Хочет возжечь он светоч в честь пляски ночной Диониса —
Он ладонями гладит, пальцами нежно лаская
Мягко-округлые груди, ее к себе прижимая…[31]
А Дионис, после пира в честь сладостного гроздовья,
Направляется, гордый, в пещеру Кибелеиды —
Пясти его обвивают плети лозы виноградной,
Учит он Меонийку[32], что значит праздник полночный!
Искусство алхимического перерождения, оказавшееся во власти Диониса, только подтверждается историей таких персонажей, как Ойней, Эригона, Ампелос. Люди становятся вином, виноградниками, небесными созвездиями, морскими божествами – и все по воле Диониса Лиэя, «Освободителя». В последнем эпитете слышится указание на функцию освобождения не только от тягот жизни, но и от обыденных форм смертного существования, на привитие способностей к метаморфозам, преображающим существо того, кто оказался в «зоне внимания» Лиэя.
