Эсхил - Античная драма

Любовь твоя да сгинет — чтоб ты не был слеп.

Любовь? Пред ней бессилен громовержец сам,
Моря и царства Дита[319] — все подвластно ей,
Тиран небес, на землю шлет богов она.

Безжалостным крылатым богом сделало
Любовь людское заблужденье, дав ему
Палящий факел, лук и стрелы меткие,
Решив, что сын Венеры и Вулкана он.
Но нет, любовь есть сила, жаром вкрадчивым
Вползающая в душу. Юность — мать ее,
Досуг, дары Фортуны, роскошь — пища ей;
Когда ее лелеять перестанешь ты,
Она, слабея, угасает в краткий срок.

А я сужу иначе: без нее ни жизнь,
Ни наслажденье невозможны. Гибели
Не знает род людской, благодеянием
Любви творя потомство. Учит кротости
Зверей она. Так пусть же этот бог несет
Мой брачный факел и отдаст Поппею мне.

Нет, свадьбы этой римлян скорбь не выдержит,
Святое не допустит благочестие.

Что ж, сделать не могу я то, что можно всем?

Все от людей великих ждут великих дел.

Я испытать хочу: довольно ль сил моих,
Чтоб в душах черни дерзкую приязнь сломить.

Тебе пристало воли граждан слушаться.

Плох тот властитель, над которым властна чернь.

Ты не уступишь — вправе возроптать народ.

Мольбами не добившись, вправе силой брать?

«Нет» молвить трудно…

Цезаря принудить — грех.

Сам откажись.

И побежденным будешь слыть.

Что нам молва!

Но многие ославлены.

Кто выше всех, ей страшен.

Все ж язвит его!

С молвой ты сладишь. Лишь бы дух смягчили твои
Заслуги тестя, юность, чистый нрав жены.

Оставь! Не докучай мне! Наконец, дозволь
Мне делать то, что порицает Сенека!
И так исполнить просьбы римлян медлю я,
Хоть понесла во чреве от меня залог
Возлюбленная. Что ж обряд наш свадебный
Назначить медлю я на дни ближайшие?

Сквозь твердь земную вышла я из Тартара,
Стигийский факел сжав рукой кровавою:
Пусть сына свадьбу озарит преступную
С Поппеей — я же, мстительница скорбная,
Мой факел в погребальный превращу костер.
И среди теней то убийство мерзкое
Я не забыла: маны неотмщенные
Покоя не нашли. За все, что сделала
Для сына я, — мне был корабль наградою,
И за престол — крушенья ночь и горький стон.
Хотела я оплакать гибель спутников
И сына грех — но не дали мне времени
Для слез: удвоил грех свой злодеяньем сын.
Мечом убита, я сквозь раны гнусные
Среди родных пенатов испустила дух,
Из моря спасшись. В сердце сына ненависть
Не угасила кровь моя: тиран теперь
Желает имя матери и все мои
Заслуги навсегда предать забвению:
Он разрушает надписи и статуи
По всей земле, которую — на горе мне —
Под власть убийце отдала любовь моя.
Супруг умерший тень мою преследует,
У глаз моих преступных машет факелом,
Грозит, корит судьбой своей и требует,
Чтобы убийца сына выдан был ему.
Оставь! Он твой: дай лишь отсрочку краткую.
Эриния тирану уготовила
Конец достойный: бич, и бегство жалкое,
И казнь, перед которой птица Тития,[320]
Тантала жажда, труд Сизифа горестный
И даже Иксиона[321] колесо — ничто.
Пускай он возведет дворец из мрамора[322]
Под золотою кровлей, пусть порог хранят
Когорты, пусть пришлет весь мир ограбленный
Ему богатства, руку пусть кровавую
Парфяне лобызают и несут дары, —
Настанет день, когда с душой преступною
Расстанется и горло под удар врага
Подставит он — разбитый, нищий, брошенный.
Увы, к чему был труд мой и мольбы мои?
Куда тебя безумье приведет твое
И рок, мой сын? Перед такими бедами
Стихает гнев тобой убитой матери!
О, если б, раньше, чем рожден ты мною был,
Мне чрево растерзали звери дикие:
И ты бы умер, неразлучный с матерью,
Бесчувственный, злодейством не запятнанный,
И в царстве мертвых никогда тревог не знал,
И славных предков, и отца увидел бы,
Которых обрекли мы на позор и скорбь, —
И ты и я, что родила таким тебя!
Так скройся в Тартар, мать, жена и мачеха.
Всем близким лишь погибель приносившая!

Удержись от слез в этот праздничный день,
В день веселья, о Рим, чтоб твоя любовь
И преданность мне не зажгли в душе
Повелителя гнев, чтоб не стать для тебя
Мне источником бед. Не впервые сейчас
В больную грудь вонзают клинок:
Тяжелей удары сносила я.
Пусть погибну я — но избавит от мук
Меня этот день. Не придется мне мужа злобный взгляд
То и дело встречать
И входить в ненавистный брачный покой
К рабыне моей:
Сестрой — не женой буду Августу я.
Лишь бы казни отныне и гибели злой
Не бояться мне!
Но напрасны мечты! Иль забыла ты
В ослепленье минутном злодейства его?
Лишь до новой свадьбы тебя берегли,
Чтобы в жертву принесть на брачном пиру.
Для чего ж ты назад устремляешь взгляд,
На пенатов отчих смотришь в слезах?
Поспеши скорей от этих дверей,
Залитый кровью покинь дворец.

Вот и день взошел, о котором давно
Трубила молва, но не верили мы:
И я, брачных чертогов Клавдия дочь
Изгнал Нерон,
Торжествуя, Поппея вступила в них,
А нашу преданность страх подавил,
И терпит все трусливая скорбь.
О римский народ, где сила твоя,
Что ломала волю славных вождей.
Побеждавшей отчизне давала закон,
Лишь достойным мужам вручала власть,
Объявляла войну, заключала мир,
Усмиряла дикие племена
И держала в темнице пленных царей?
Повсюду стоят, оскорбляя наш взгляд,
Поппеи статуи, ярко блестя,
И с нею — Нерон. Повторенный в бронзе образ ее
Рукою безжалостной наземь сбрось,
С высокого ложа ее стащи,
Разрушь огнем и острым копьем
Жестокого цезаря гнусный дворец.

Зачем ты вышла из покоя брачного,
Питомица? Куда тайком направилась?
И почему испуг в глазах заплаканных?
День, о котором всех богов молили мы,
Нам воссиял: обрядом брачным связана
Ты с цезарем, плененным красотой твоей:
Тебе он — победительнице — отдан был.
Воссевши во дворце на ложе гордое.
Как ты была прекрасна! Поразила ты
Сенат своей красою, когда ладан жгла
И возливала чистое вино богам,
Закрыв лицо прозрачной тканью огненной,
А рядом, ни на шаг не отступая, шел
Меж граждан, счастья вам желавших радостно,
Походкой гордой цезарь, и лицо его
Сияло счастьем: так на ложе вел Целей[323]
Фетиду, что из пенных поднялась пучин,
И в радостном согласье небожители
И боги моря праздновали свадьбу их.
Но отчего искажено лицо твое?
Откуда слезы, бледность и внезапный страх?