Гай Валерий Катулл - Книга стихотворений

Азиний! Левою рукою
Не кстати за столом дуришь:
Салфетки крадёшь ловко тою,
Оставлены когда те зришь...
Так триста сам, в позор для предку,
Иль от меня стихов смотри ж,
Иль мне отдай мою салфетку.

Восплачьте, Грации, Амуры;
Лезбиин милый воробей
Исполнил смертью долг натуры
И прервал цепь счастливых дней.
Она любовь к нему питала,
А он был верен ей и мил:
Всегда она его лобзала;
Всегда он вкруг её шалил.
Хоть улетит в иную пору,
Но знак от ней приметит чуть,
К её назад порхнёт он взору
И сядет к ней на нежну грудь.
Но в нём исчезла жизни сила.
Ты, Парка, к нам была люта,
Сразив то, что любовь творила
И что любила красота.
Свирепым дышущая жаром
О непреклонна адска дочь!
Твоим повержена ударом
Краса стремится в вечну ночь.
О ты, что жизнь моей любезной
Всегда старался веселить,
Ты умер!., стон её, ток слёзный
Тебя не может оживить.
Предмет любви и обожаем,
Достойный нежности венка;
Вот сколько слёз мы проливаем!
Суди ж, как смерть твоя жалка!

Лесбия! время летит!
Пламенем нашей любви
Крылья ему подожжём!..
Пусть старики, с охладевшею кровью,
Морщатся, брезгуют нашей любовью;
Что нам за дело до них!

Солнце зайдёт и взойдёт;
Нам же, пришельцам земли,
День погостить на земле;
День наш промчится, и вечный мрак ночи
Ляжет на жадные к прелестям очи.
Что же нам время терять?

Лесбия! день ещё наш;
Неге его до конца!..
Дай мне скорей поцелуй!..
Мало!., дай тысячу, дай и другую!..
Друг мой, ещё! я без счёту целую;
Что поцелуи считать?..

Сто поцелуев ещё!..
Мало! дай тысячу вновь:
После, как счёт уж совсем потеряем,
Вместе мы все поцелуи смешаем,
Чтобы не сглазили нас.

Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струёй, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.

Товарищи — Аврелий, Фурий!
Поди я в глубь индийских стран,
Где в берега восточной бурей
Так звучно плещет океан;
К арабам ли, размякшим в неге,
К парфянам ли стрельцам, туда ль,
Где семирукий Нил в разбеге
Окрашивает моря даль;
Чрез дикие ли Альпов кручи,
Трофеи цесаревых дел,
Туда ль, где галльский Рейн кипучий,
Где бритты... и земле предел,—
За мною вы готовы всюду,
Куда б меня ни кинул рок...
Нет, об одном просить вас буду:
Снесите милой мой упрёк.
Пускай блестит она средь новых
Друзей; для сердца не избрав
Ни одного, пускай в оковах
Растлит их сладостью отрав,
Но пусть моей любви воспетой
Не ждёт, сразив её виной...
Так блекнет в поле цвет, задетый
Неосторожной бороной.

Плачьте, Грации, со мною,
С поколением людей,
Одарённых красотою:
Умер бедный воробей
Милой девушки моей,
Воробей, утеха милой,
Радость друга моего,
Тот, кого она хранила
Пуще глаза своего!
Как он ласков был с тобою!
Как младенец мать свою,
Знал он милую мою.
Неразлучен с госпожою,
Он попрыгивал вокруг
И чириканьем, порою,
Веселил и нежил слух.
А теперь — увы!— он бродит
По печальным берегам
Той реки, с которой к нам
Вновь никто уж не приходит.
Прочь из глаз, скорее прочь,
Смерти сумрачная ночь,
Ты, что мчишь в Аид с собою
Всё, что блещет красотою!
А он был так дорог ей,
Этот ласковый, тобою
Похищенный воробей!..
О судьба! О мой несчастный!
Чрез тебя глаза прекрасной
Милой девушки моей
От горячих слёз распухли,
Покраснели и потухли.

Жить и любить давай, о Лесбия, со мной!
За толки стариков угрюмых мы с тобой
За все их не дадим одной монеты медной.
Пускай восходит день и меркнет тенью бледной.
Для нас, как краткий день зайдёт за небосклон,
Настанет ночь одна и бесконечный сон.
Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова
Ещё до тысячи, опять до ста другого,
До новой тысячи, до новых сот опять.
Когда же много их придётся насчитать,
Смешаем счёт тогда, чтоб мы его не знали,
Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,
Узнав, как много раз тебя я целовал.

Фалерна старого, служитель-мальчик, нам
Лей в чаши горечи хмельной и беспощадной,
Такой закон дала Постумия пирам,
Пьянее ягоды налившись виноградной.
Прочь, вы, струи воды, куда угодно вам,
Губителям вина; вы к строгим ворчунам
Ступайте: чистого здесь царство Тионейца.

Мы под защитой Дианиной,
Чистые девы и мальчики,
Встретим Диану, мы чистые,
Песнию благочестивой.
О, Латония, вышнего
Дочь Громовержца великая,
Ты, породила которую
Мать под Делосской оливой,
Чтобы была ты владычицей
Гор и лесов зеленеющих
И по сокрытым ущелиям
Рек с громозвучной волною.
Ты и Люцина томящимся*
Ты и Юнона родильницам,
Тривия тоже, с заёмным ты
Светом зовёшься Луною.
Ты, в обращении месячном
Меря теченье годичное,
В закромы сельского пахаря
Сыплешь и сбор нарочитый.
Будь, под каким бы ты именем
Ни пожелала, священною,
И как издревле, будь правнукам
Ромула вечной защитой.

Мы вчерашний день с тобой, Лициний,
Всё играли на моих табличках,
Наперёд решивши забавляться.
Мы стишки с тобой писали оба,
То в одном, а то в другом размере,
Отвечая на вино и шутки.
Я ушёл, твоей красой, Лициний,
И твоим пленённый остроумьем,
Так, что, бедный, я лишился пищи,
И очей не свёл мне сон покоем,
А по всей постели, как безумный,
Я кидался в ожиданьи света,
Чтоб с тобой, беседуя, быть вместе.
Но когда измученное тело
Улеглось в кровати полумёртвым,
Сочинил стихи тебе я эти,
Чтоб ты, милый, грусть мою увидел.
Берегись теперь ты быть надменным
И, прошу, не презирай молений.
Попадёшь в ответ пред Немезидой.
Вспыльчива богиня; не прогневай.

Если в немые могилы отрадно и сладостно может,
Кальв, проникнуть хотя нечто и нашей тоски,
Как давнишнюю мы любовь обновляем стремленьем
Или о дружбе, давно скрывшейся, слёзы мы льём,
Верно, не столько скорбит о ранней Квинтилия смерти,
Сколько твоя принесёт ей утешенья любовь.

Ты говорила когда-то, что знаешь ты только Катулла,
Лесбия, что предпочтёшь ты и Зевесу меня.
И тебя я любил не как чернь свою любит подругу,
А как отец сыновей любит своих иль зятьёв.
Ныне тебя я узнал; и теперь хоть страстней я пылаю,
Но для меня уж не так ты и близка и ценна.
Ты говоришь: почемуі Потому, что такая обида
Больше внушает любви с меньшим желаньем добра.

Хоть ненавижу, люблю. Зачем же?— пожалуй, ты спросишь.
И не пойму, но в себе чувствуя это, крушусь.

Будем, Лесбия, жить, пока живы,
И любить, пока любит душа;
Старых сплетников ропот брюзгливый
Пусть не стоит для нас ни гроша.

Солнце сядет чредой неизменной
И вернётся, как было, точь-в-точь;
Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный,
Ждёт одна непробудная ночь.

Дай лобзаний мне тысячу сразу
И к ним сотню и тысячу вновь,
Сто ещё, и к другому заказу
Вновь на столько же губки готовь.

А как тысяч накопится много,
Счёт собьём, чтоб забыть нам итог,
Чтоб завистник не вычислил строго
Всех лобзаний и сглазить, не мог.

Деве-красотке поклон мой покорный,
Нос у которой не мал, не казист,
Ножки не стройны, а глазки не чёрны,
Пальцы не длинны, а ротик не чист,

Речь, если правду сказать, не робея,
Тоже не самая прелесть и сласть.
Здравствовать, дева, желаю тебе я,
Мота Формийского нежная страсть!

Ты ль красота, о которой так ложно
Голос провинции суд свой изрёк?
С Лесбией спорить тебе ли возможно?
Что за безвкусный, бессмысленный век!

Меня порочит Лесбия всечасно
И речи все её мной заняты сполна;
Так пусть я пропаду напрасно,
Когда в меня она не влюблена.

Как это знать? Да по себе мне ясно:
Своими узами я вечно возмущён,
Но пусть я пропаду напрасно,
Когда в неё и сам я не влюблён.

Любовь и ненависть кипят в душе моей.
Быть может, «почему»? ты спросишь. Я не знаю,
Но силу этих двух страстей
В себе я чувствую и сердцем всем страдаю.

О, если радость есть какая
В воспоминаньях добрых дел,
Когда, былое воскрешая,
Ты мыслью строгой усмотрел,

Что чтил ты всё, что людям свято,
Что в дружбе не был ты лукав,
Что не обманывал ты брата,
Себя с ним клятвою связав,—

Катулл, какой запас утехи
Хоть в долгой жизни вновь и вновь
Тебе готовит без помехи
Твоя бесплодная любовь!

О, да: чем дело или слово
Служить в пределах наших сил
Способно счастию другого,
Ты всё сказал и совершил.

Но всё добро пропало тщетно
С неблагодарностью в борьбе.
К чему же мукой безответной
Терзаться долее тебе?

Зачем не ищешь ты свободы,
С собой вступив отважно в спор,
И не стряхнёшь с себя невзгоды
Самим богам наперекор?

Как трудно страсти застарелой
В единый миг сказать «прости»!
Хоть трудно, но смелей за дело,
Не размышляя о пути!

Вот в чём одном твоё спасенье,
Вот где яви над сердцем власть;
Туда направь своё стремленье,
Хоть победишь, хоть должен пасть.

О боги, если стон унылый
От смертных к вам находит путь,
И если на краю могилы
Спасали вы кого-нибудь,

На горький мой удел призрите,
И если был я не злодей,
Отраву эту удалите
Из груди страждущей моей,—

Недуг мертвящий, охвативший
Всё существо моё до дна
II навсегда меня лишивший
Того, чем жизнь была красна.

Уж не о том моё моленье,
Чтоб ей взаимно стал я мил,
Иль чтобы всем на удивленье
В ней женский стыд заговорил:

Об исцеленье лишь молю я,
Чтоб сбросить мерзостный недуг,
О боги, это лишь даруя,
Воздайте Цену мне заслуг!

Я ненавижу и люблю.
Как это сталось, я не знаю.
Но это так: я сознаю,
И мучусь этим и страдаю.

Аврелий с Фурием, вы — всюду за Катуллом,—
Хотя б меня влекла далёкая страпа,
Тот берег Индии, где бьёт с немолчным гулом
Восточная волна,

Хотя б к изнеженным арабам направляясь,
Воителей парфян я землю посетил,
Иль край тот, где, семью потоками вливаясь,
Окрасил море Нил,

Хотя б я перешёл громады Альп высоких
Туда, где Цезарь был среди полночных стран,
Туда, где галльский Рейн, Британцев край
далёких
И грозный Океан.

Всё, что мне ни пошлёт богов соизволенье,
Со мною оба вы готовы испытать,—
И я красавице в ответ моё презренье
Прошу вас передать.

Пускай себя толпой влюблённых окружает,
Пускай, их молодость в огне страстей губя,
Навстречу каждому объятья раскрывает,
Любя одну себя.

Скажите, что она уж не до; ждётся боле —
Тому сама виной — любви моей былой,
Увядшей, как цветок, подрезанный на поле
Безжалостной косой.

Несчастный! Пора прекратить этот бред!
Ты всё потерял невозвратно.
В сиянии солнечном был ты согрет
Его теплотой благодатной,
Когда на условленном месте тайком
Встречал ты свою дорогую.
Её ты глубоко любил, как потом
Уже не полюбишь другую.
Ты много смеялся, шутил вместе с ней,
Желаньям она уступала.
Да, солнце тебя теплотою своей,
Сияньем своим согревало!
Она уж не хочет, она холодна...
Смири же, бессильный, желанья.
За ней не иди, пусть уходит она!
Несчастье сноси без роптанья.
Прощай. Ты ушла и забыла меня,
Я также тебя позабуду.
Но будет печальною участь твоя:
Тебя умолять я не буду.
О, горе презренной! Как станешь ты жить?
Кого увлечёшь красотою?
К кому приласкаться? Кого полюбить?
Катулл, ты обязан её позабыть:
Будь твёрд и не падай душою.

Книжку мне подарить свою кому бы,
Книжку новенькую, красу-вещицу,
Что блестит полировки свежим лоском?—
Без сомненья, тебе, конечно, Непот:
Ты ведь только один мои безделки,
Ты признал не совсем ничтожной вещью,
Ты, который, один из италийцев,
Все века описать дерзнул и в трёх лишь
Свитках, правда, учёных, кропотливых.
Оттого-то бери из этой книжки
То лишь, впрочем, что есть в ней такого,
Что одно проживёт хотя столетье
Или более,— если ты захочешь,
Муза, девственная моя богиня!

Воробей, моей девы утешенье,
С кем играет она, кого у сердца
Часто держит иль, самый кончик пальца
Острым клюва щипкам подставляя, дразнит:
Как погибельной деве, по преданью,
Мило яблочко было золотое,—
Утешенье в досаде, что развязан
Долго стянутый пояс,— мне отрадно,
Коль прекрасной моей, моей желанной
С милым чем-нибудь пошутить угодно.
Верь: чтоб только унять столь жгучий пламень,—
Я бы рад был играть с тобой, как дева,
И заботы смягчать души печальной.

Плачьте, Венеры все и все Эроты,
Плачьте, сколько ни есть людей достойных!
Ах, воробушка нет моей любезной,
Птички, радости нет моей любезной,
Что она больше глаз своих любила;
Ах, как сладок был оп, хозяйку так он,
Так, как девочка мать родную знает;
Никогда не слезал с её груди он,
Но туда и сюда скача по груди,
Лишь её призывал он детским писком.
Вот теперь он идёт путём туманным
В мир, откуда нельзя назад вернуться.
Ах, да будет вам зло, о злые тени
Орка,— вам бы глотать всё, что прекрасно.
Птичку милую мне назад отдайте.
Бедный мой воробей! судьбина злая!
Ведь, в тоске по тебе, моей любезной
Стали красны от слёз, потухши, глазки.

Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточённых
Будем в ломаный грош с тобою ставить!
В небе солнце зайдёт и снова вспыхнет,
А для нас, чуть погаснет свет мгновенный,
Непробудная наступает полночь.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше, тысячу раз и снова сотню,
Снова тысячу раз и сотню снова.
Много сотен и тысяч насчитаем,
Все смешаем потом и счёт забудем,
Чтобы злобой завистников не мучить,
Подглядевших так много поцелуев!

Верю, счастьем тот божеству подобен,
Тот, грешно ль сказать, божества счастливей,
Кто с тобой сидит и в глаза глядится,
Слушая сладкий

Смех из милых уст. Он меня, беднягу,
Свёл совсем с ума. Лишь тебя завижу,
Лесбия, владеть я бессилен сердцем,
Рта не раскрою.

Бедный нем язык. А по жилам — пламень
Тонкою струёю скользит. Звенящий
Гул гудит в ушах. Покрывает очи
Чёрная полночь...

Праздность, друг Катулл, для тебя — отрава,
Праздность чувств в тебе пробуждает буйство.
Праздность и царей и столиц счастливых
Много сгубила.

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
Милых губ твоих страсть мою насытят?
Ты зыбучий сочти песок ливийский
В напоённой отравами Кирене,
Где оракул полуденный Аммона
И где Ватта старинного могила.
В небе звёзды сочти, что смотрят ночью
На людские потайные объятья.
Столько раз ненасытными губами
Поцелуй бесноватого Катулла,
Чтобы глаз не расчислил любопытный
И язык не рассплетничал лукавый.

Милый птенчик, любовь моей подружки!
На колени приняв, с тобой играет
И балует она, и милый пальчик
Подставляет для яростных укусов.
Когда так моя прелесть, жизнь, отрада
Забавляется бог весть как, смеётся,
Чтоб найти утешеньице в заботах,
Чтобы страсть (знаю — страсть!) не так пылала,
Тут и я поиграть с тобой хотел бы,
Чтоб печаль отлегла и стихло сердце.

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!
Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!
Бедный птенчик погиб моей подружки,
Бедный птенчик, любовь моей подружки.
Милых глаз её был он ей дороже,
Слаще мёда оп был, и зпал хозяйку,
Как родимую мать дочурка знает.
Он с колен не слетал хозяйки милой,
Для неё лишь одной чирикал сладко,
То туда, то сюда порхал, играя.
А теперь он идёт тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.
Будь же проклята ты, обитель ночи,
Орк, прекрасное всё губящий жадно!
Ты воробушка чудного похитил!
О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!
Ты виной, что от слёз солёных, горьких
Покраснели и вспухли милой глазки.

Обнял Акму, любовь свою, Септимий.
Нежно к сердцу прижал. Сказал ей: «Акма!
Если крепко в тебя я не влюбился,
Если вечно любить тебя не буду,
Как пропащие любят и безумцы,
Пусть в пустыне ливийской иль индийской
Кровожадного льва я повстречаю!»
Так сказал. И Амур ему ответил,
Тотчас справа чихнул ему на счастье.
Акма голову тихо наклонила
И коснулась пурпурными губами
Глаз любимца, желаньем опьянённых.
И сказала: «О жизнь моя, Септимий!
Пусть любовь нами правит безраздельно!
Знай, двойное во мне пылает пламя,
Знай, двойная меня сжигает ласка!»
Так сказала. Амур и ей ответил.
Тотчас справа чихнул на счастье Акме.
И сбылись на диковинку приметы.
И любовники связаны любовью.
Все сокровища Сирии и бриттов
Не возьмёт за свою Септимий Акму.
Акма, верная одному лишь другу,
Лишь Септимию дарит страсть и нежность.
Кто же видел счастливее влюблённых?
Кто Венеру видал такою вещей?