Философия. Вот так! Да они как раз наших ищут!
Люди. Как ваших? Все они — наши рабы, сбежавшие от нас. Но мы главным образом женщину преследуем, которую они похитили и увели с собою.
Гермес. Скоро вы о них узнаете, поскольку мы их именно и разыскиваем. А сейчас, не откладывая, сделаем-ка оповещение.
"Кто увидит раба — пафлагонца, варвара из Синопы, чье имя на богатстве строится и с «Плуто» начинается, лицом бледного, с головою стриженой, с бородой отпущенной, с сумою прилаженной и в плаще изношенном, злобного, грубого, крикливого, бранчивого, — пусть сообщит о том и сам награду назначит!"
28. Первый преследователь, хозяин раба. Что ты кричишь такое, любезный? Не понимаю! Он ведь у меня просто Жуком назывался, волосы носил длинные, бороду должен был выщипывать и ремеслу был мною обучен: сидел в моей валяльне и подстригал лишнюю шерсть, которая на плащах мохнатилась.
Философия. Он самый и есть, твой беглый раб, только теперь он из себя корчит философа и обделал себя до полного сходства.
Первый преследователь, хозяин раба. Что за наглость! Жук в философию пустился, речи произносит, а обо мне и думать забыл!
Спутники его. Ничего! Всех найдем. Эта женщина говорит, что знает их.
29. Философия. Но кто это еще к нам направляется, Геракл? Прекрасный собою, с кифарой.
Геракл. Орфей это, мы с ним вместе на Арго плавали: сладчайший из корабельных запевал. Под его песню мы гребли, нисколько не уставая. Здравствуй, милейший и любезнейший Музам Орфей! Надеюсь, ты не забыл Геракла?
Орфей. Ну, еще бы. Так же, как и вы меня, думаю: ты, Философия, и вы, Геракл и Гермес. Однако придется вам сейчас выплатить мне награду за сообщение: я доподлинно знаю того, кого вы разыскиваете.
Гермес. Покажи нам в таком случае, сын Каллиопы, где же он? В деньгах, я думаю, ты не нуждаешься, будучи мудрецом.
Орфей. Ты прав. А теперь дом его, в котором он живет, я, пожалуй, вам покажу, а самого его — нет: боюсь наслушаться дерзостей! Это ведь из негодяев негодяй, который одно только это искусство и изучил в совершенстве.
Гермес. Покажи хоть дом.
Орфей. Вот он, по соседству. А сам я покину вас и пойду прочь, чтобы даже не видеть его.
30. Гермес. Прислушайтесь! Мне кажется, это женский голос, распевающий что-то из Гомера?
Голос беглянки.
Будто врата преисподней, мне муж ненавистен, который,
К злату питая любовь, говорит обратные речи.
Гермес. Тогда и Жука ты должна ненавидеть, который
Зло причинил человеку, что принял его дружелюбно.
Второй преследователь. Ко мне этот стих подходит: мою жену он соблазнил и увел с собою за то, что я принял его в дом.
Голос беглянки.
Пьяница тяжкий, бесстыдный, как пес с отвагой оленя.
Ни на войне, как воин, ты в счет не идешь, ни в Совете,
Ты пустомеля, Ферсит, дрянная болтливая галка,
Зря нарушая порядок, ты любишь поспорить с царями.
Первый преследователь. Очевидно, о проклятом Жуке речь идет.
Голос беглянки.
Спереди — пес, со спины же — лев, а чревом — химера,
Тяжким свирепым дыханием трехглавого Кербера дышишь.
31. Второй преследователь. Бедная женщина, сколько, однако, ты вытерпела от этих псов. Говорят, она беременна от них.
Гермес. Не падай духом: родит она тебе какого-нибудь Кербера или Гериона, чтобы опять нашлась работа вот для него, для Геракла… Но они сами выходят, не придется и в двери стучаться.
Первый преследователь, хозяин раба. Попался, Жук! Что же примолк? А ну-ка, посмотрим, что у него в суме! Бобы, наверно, или кусок хлеба.
Гермес. Клянусь Зевсом, нет: кошель с золотом!
Геракл. Неудивительно! Он ведь только сначала, в Элладе, объявил себя киником, а здесь стал золотом отливать, как хризолит, и совсем хризипповцем сделался. Скоро, увидишь, он процветет и, как Клеанф, вознесется в своей славе, когда подвесим мы его за бороду, этого мерзавца.32. Третий преследователь. А ты, негодяй, уж не мой ли сбежавший Пузырь случайно? Да, он самый и есть! Вот смех-то! Куда же еще идти дальше? И Пузырь философствует!
Гермес. А для этого, третьего, среди вас нет господина?
Четвертый преследователь. Есть-то есть, я — его владелец, но я охотно отпускаю его: чтоб он пропал!
Гермес. Что же так?
Четвертый преследователь. А то, что очень уж он подгнил. «Благоуханный» — дали мы ему прозвище.
Гермес. Геракл-заступник, слышишь? И после этого — сума и посох! Ну, а ты — получай обратно свою жену!
Второй преследователь. Ни в коем случае! Ни за что не возьму себе исписанной книжонки, беременеющей старым плодом.
Гермес. Какой книжки?
Второй преследователь. Есть такая комедия, приятель, — "Трехголовый".
Гермес. Ну, это вполне прилично, потому что есть ведь и такая комедия: "Трехчленный муж"!
33. Первый преследователь. Тебе, Гермес, надлежит рассудить, что же делать далее.
Гермес. Вот мое решение: этой женщине, чтобы она не родила действительно какого-нибудь чудовища о трех головах, возвращаться к мужу обратно в Элладу. Двух этих беглых молодчиков вернуть их владельцам, и пусть учатся заниматься своим прежним делом: один, «Пузырь», пусть моет грязное белье, а «Благоуханный» снова штопает рваные плащи. Обоих предварительно отстегать мальвой. А потом и этого третьего отдать смоловарам: пусть безжалостно сведут с него бороду, да и всего, по-женски, смолою обмажут. После же вывести его на Гем и оставить на снегу голого, со связанными ногами.
Раб. Ой, беда! Ой, беда мне! Ой-ой-ой! О-го-го-го!
Хозяин. Что это ты за смесь трагических диалогов устраиваешь! Не медли, следуй за мной — к смоловару. Да сними, смотри, сначала свою львиную шкуру: пусть все видят, что ты — осел!
ЕВНУХ
Перевод Н. П. Баранова
1. Памфил. Откуда ты, Ликин? И над чем так смеешься? Правда, ты всегда весел, когда тебя ни встретишь, но сейчас, по-видимому, произошло что-то особенное, если ты даже не в силах удержать свой смех.
Ликин. Я прямо с рынка к тебе, Памфил. А смеяться и тебя сейчас заставлю со мной вместе; послушай только, на каком судебном разбирательстве я сейчас присутствовал: два философа спорили друг с другом.
Памфил. Да, действительно, это забавно. Занимающиеся философией люди судятся друг с другом, хотя им следовало бы, даже если дело было очень важным, мирно разрешить между собой взаимные обвинения.
2. Ликин. Какой там мир, блаженный ты человек, когда философы сцепились и целые телеги проклятий вывалили один на другого, каркая и делая самые большие усилия.
Памфил. Наверно, во взглядах разошлись, Ликин, оказавшись, как это обычно бывает, представителями различных мнений?
Ликин. Отнюдь нет. Это было нечто совсем в ином роде, так как оба они — одного толка и держатся одинаковых взглядов. А суд все-таки состоялся, и судьями, чьи голоса решали дело, были лучшие люди города, старейшие и мудрейшие, перед лицом которых другой посовестился бы даже слово резкое произнести, а не то чтобы дойти до такого бесстыдства.
Памфил. Тогда не медли, расскажи самое главное об этом разбирательстве. Мне и самому хочется знать, что же тебя заставило так весело смеяться.
3. Ликин. Установлена, Памфил, как тебе известно, императором определенная плата, и немалая, философам разных пород, то есть стоикам, платоникам, эпикурейцам, а равно и прогуливающимся перипатетикам — всем поровну. И вот, за смертью одного из них, надо было назначить на его место другого, достойнейшего, за кого выскажутся лучшие люди нашего города. Таким образом спор шел "не за вола и не за барана", по слову поэта, но о десяти тысячах в год — в награду за общение с юношами.
