13. Итак, ты одолел, счастливец, и возложил на себя венок олимпийского победителя. Нет, больше того: ты Вавилон взял, ты крепостью Сард завладел, отныне в твоих руках будет амалфеин рог изобилия, и в твой подойник потечет птичье молоко. Да! В воздаяние столь огромных трудов должен ты получить величайшие, удивительные блага, чтобы состоял твой венок не из одних только листьев: и плата должна быть положена, к какой нельзя относиться без уважения, и выдаваться она должна своевременно, без хлопот, по потребности, и прочие почести, тебя над толпой возносящие, должны быть предоставлены; с прошлыми трудами, с уличной грязью, беготней, бессонницей должно быть покончено. И вот, наконец, оно — исполнение чаяний: вытянув ноги, возлежать и только тем заниматься, ради чего с самого начала ты и был принят в дом, тем, за что получаешь жалованье. Так бы должно было быть, мой Тимокл. Пожалуй, совсем уже не велико было бы зло — пригнувшись нести иго легкое, удобоносимое и, что главнее всего, позолотой покрытое. Но многого, а лучше сказать — всего целиком — не хватает до должного: ибо возникают бесчисленные, несносные для свободного человека положения и тогда, когда ты уже стал другом дома. Выслушай же все по порядку и сам рассуди, возможно ли выдержать это человеку, который хоть в какой-нибудь мере причастен к образованию.
14. Начну я, если угодно, с того первого обеда, на котором тебе приличествует отобедать, чтобы получить первое посвящение в твои будущие обязанности друга дома. Итак, незамедлительно является перед тобой некто с приглашением прибыть на обед — слуга, не лишенный обходительности, милость которого тебе надлежит прежде всего снискать, сунув ему в руку, чтобы не показаться неловким, самое малое пять драхм. Тот, пожеманившись и наговорив предварительно разных: «оставь», "я, от тебя" и "ради Геракла, не надо", — наконец даст себя убедить и уходит, улыбаясь во весь рот. А ты, заранее приготовив чистое платье и придав себе возможно более порядочный вид, помывшись, отправляешься в путь и боишься, как бы не прийти прежде других, ибо это — незнание приличий, точно так же как являться последним — обременительно для хозяина.
Так вот, улучив надлежащее время, ты входишь. Тебя встречают с чрезвычайным почетом; кто-то берет тебя и отводит на ложе, расположенное лишь немного ниже хозяйского, всего через два каких-нибудь места, занятых старинными друзьями.
15. А ты, как будто попал в палаты Зевса, всему дивишься и от всего, что вокруг тебя делается, ты точно повисаешь в воздухе — до такой степени все для тебя ново и незнакомо. Между тем домашняя прислуга на тебя поглядывает, и каждый из присутствующих следит внимательно за твоим поведением, и самому хозяину оно не безразлично: напротив, он даже наказал заранее кое-кому из рабов наблюдать, не слишком ли часто ты станешь кидать осторожные взоры на прислуживающих мальчиков или на супругу или на наложниц хозяина. Слуги гостей, видя, что ты совершенно ошеломлен, подсмеиваются над твоим непониманием происходящего и заключают, что ты до этого никогда не обедал у другого богача и что внове для тебя положенный перед тобой для отирания рук платок. Конечно, как и следует ожидать, ты от смущения неизбежно потеешь и, хотя мучишься жаждой, не решаешься попросить пить из боязни прослыть за пропойцу. Среди расставленных на столе кушаний, разнообразных и приноровленных к известному порядку, ты не знаешь, к какому сперва, к какому потом протянуть руку: итак, остается украдкой посматривать на соседа, ему подражать и таким способом изучать порядок обеда.
16. Впрочем, самые разнородные испытываешь ты ощущения, и смятением наполнена душа твоя. Оглушенный всем, что вокруг совершается, то удивляешься ты счастью богача, его золоту, кости слоновой, всей этой роскоши; то исполняешься жалостью к самому себе, спрашивая, можно ли, будучи таким ничтожеством, все же считать это жизнью. Временами приходит тебе на ум, какую завидную ты проживешь жизнь, наслаждаясь всей этой роскошью, имея в ней долю на правах равного; ты начинаешь думать, что тебе предстоит сплошной праздник в честь Диониса. Вдобавок цветущие отроки, прислуживающие за столом и посылающие ласковые улыбки, рисуют тебе предстоящую жизнь еще более изысканной. И в лад с этим в тебе непрерывно звучит гомеровский стих:
Нет, покарать невозможно троянцев и стройных ахейцев
за то, что много трудились и вытерпели ради такого блаженства. Затем начинаются здравицы, и хозяин, потребовав кубок огромных размеров и посылая его тебе, отпивает из него, величая тебя учителем или еще как-нибудь. Ты же, приняв кубок, по неискушенности своей упустил, что должно было и тебе в свой черед сперва сказать что-нибудь, — и в наказание прослыл деревенщиной.
17. Разумеется, после этого выпитого за тебя вина ты становишься предметом зависти для многих из прежних друзей хозяина, тем более что и ранее уже, при размещении гостей за столом, ты досадил кое-кому из них, поскольку тебя, появившегося только сегодня в доме, предпочли людям, которые исчерпали до дна горести многолетнего рабства. И тотчас, конечно, такие среди этих людей возникают о тебе толки: "Этого лишь недоставало для полноты наших бедствий, — говорит один, — на втором очутиться месте, позади тех, кто только что вошел в дом". И добавляет: "Только им одним, этим грекам, открыт город Рим. А между тем за что, собственно, они в большей чести, чем мы? Ужели, выступая с жалким набором словечек, воображают, будто превеликую этим приносят пользу?" Другой вторит: "Ну, еще бы. Разве ты не видел, сколько он выпил и как, прибрав к себе поставленные подле него кушанья, все пожрал. Невоспитанный человек и доверху голодом наполненный. И во сне, поди, никогда не попадало ему в желудок ни белого хлеба, ни, тем более, нумидийской дичи или фазанов, от которых едва кости нам оставил". — "Глупые люди, — замечает еще кто-нибудь, третий, — пройдет пять дней и того даже меньше, и вы увидите, что он, может быть, на этом самом месте, среди нас, будет подобно нам взывать к владычицам. Все дело в том, что сейчас ему, как новым сандалиям, оказываются известный почет и внимание, а вот как поистопчется изрядно да облепится грязью, — бросят его, бедного, под кровать, пусть в нем, как в нас, полным-полно заведется клопов".
Итак, присутствующие много подобных распускают вокруг тебя превратных толков, а иные из них, быть может, и к клевете уже подготовляются.
18. Но, как бы там ни было, в целом — это твой пир, и вокруг тебя главным образом вращаются разговоры. А сам ты между тем, с непривычки выпив больше, чем нужно, легкого, но острого вина, давно уже понуждаемый желудком, чувствуешь себя тяжко, причем и встать прежде других для тебя неприлично, и оставаться за столом небезопасно. Поэтому, когда затягивается попойка и речи за речами возникают, и зрелище за зрелищем проходят перед глазами, — ибо хозяин хочет выставить напоказ тебе все, что есть у него примечательного, — ты пытке немалой подвергаешься: не видишь происходящего, не слышишь музыки, хотя бы пел или играл на кифаре какой-нибудь высоко ценимый всеми мальчишка, — но все же хвалишь, правда, по необходимости, а про себя молишь богов, чтобы или землетрясение свалило все в кучу, или о пожаре, что ли, возвещено было, — да будет распущен, наконец, этот пир.
19. Так вот тебе, дружище, этот самый первый и сладчайший обед. И, право — для меня, по крайней мере, — ничуть он не слаще той луковицы, посыпанной белой солью, которую я ем свободно, когда хочу и сколько хочу… Ну, я не стану описывать следующую за угощением отрыжку и рвоту в ночи. Утром же надо будет условиться с твоим господином о плате, сколько и в какое время года надлежит ее получать. Итак, пригласив тебя, — при этом присутствуют двое-трое из друзей, — и предложив сесть, он начинает речь: "Наш дом, каков он есть, ты уже видел; ты видел, что чванства в нем нет ни малейшего: без подмостков живем, все попросту, как у всех. И надо, чтобы ты чувствовал себя так, как будто все у нас с тобой будет общее. Смешно было бы, в самом деле, ежели бы наиважнейшее, собственную душу мою и, Зевсом клянусь, души детей моих (если окажутся у него дети, требующие обучения) тебе поручая, я не считал бы тебя равно господином и над всем прочим. Но, поскольку надлежит определенность некоторую внести в дело, скажу: я вижу, правда, умеренность и независимость твоего нрава и понимаю, что отнюдь не в чаянии платы ты пришел в наш дом, но ради другого, ради благорасположения нашего и почета, который все тебе здесь будут оказывать, — и тем не менее пусть будет положено тебе кое-что определенное. Только ты уже сам скажи, сколько ты хочешь, не забывая, дорогой мой, о том, что, само собой разумеется, ты будешь получать от нас по праздникам в течение года, так как и об этих вещах мы во всяком случае позаботимся, даже если сейчас и не уговоримся о них с тобой: ты сам знаешь — в году много для подарков поводов. Так вот, имея в виду подарки, ты, несомненно, более умеренную наложишь на нас плату. Впрочем, пожалуй, приличие требует от вас, людей образованных, стоять выше денег".
