несчастьем и столь рассержены, сочтя это бесчестье общим для всех, что они не только изгнали Тарквиния из государства, но и упразднили царскую власть и запретили впредь кому-либо править римлянами пожизненно и неподотчетно, сами поклявшись самой страшной клятвой и призвав проклятия на потомков, если что-либо совершат вопреки этому? 3. И вот при том, что они не снесли тираническое бесчинство, содеянное одним распущенным юнцом против одной свободной личности, вы станете терпеть многоглавую тиранию, которая позволяет себе всякое злодеяние и бесстыдство и будет позволять еще больше, раз уж вы ныне сносите? 4. Не мне одному досталась дочь, отличающаяся красотой средь других, которую Аппий открыто пытался обесчестить и опозорить, но и многие из вас имеют либо дочерей, либо жен, либо миловидных юных отроков. И что помешает им испытать то же самое со стороны какого-нибудь другого из десяти тиранов или самого Аппия? Если, конечно, существует кто-то из богов, который поручится, что, если вы оставите эти мои горести неотмщенными, то те же самые беды не обрушатся на многих из вас, но, коснувшись только моей дочери, вожделение тиранов остановится и в отношении остальных лиц — как детей, так и девушек, — образумится. 5. Знайте же достоверно, что было бы, конечно, великой глупостью и невежеством говорить, что эти предполагаемые преступления не произойдут. Ибо желания тиранов, естественно, не имеют границ, поскольку ни закон не служит им препятствием, ни страх. Итак, совершая для меня справедливое отмщение и обеспечивая для самих себя безопасность, чтобы вам не испытать то же самое, порвите, наконец-то, ваши путы, о несчастные; взгляните на свободу открытыми глазами! 6. Какая другая причина более возмутит вас, чем то, что дочерей граждан, как рабынь, уводят тираны и под бичами ведут к себе в качестве невест? И в какой другой миг вы вновь обретете дух свободы, если пропустите нынешний, когда тела ваши прикрыты доспехами?»
XLII. Когда он еще только говорил, большинство воинов подняли крик, обещая отомстить за него, и стали выкликать по именам центурионов, требуя взяться за дело. И многие, выходя вперед, отваживались открыто рассказывать, если сами испытали что-нибудь ужасное. 2. Узнав о случившемся, пять человек, которые, о чем я сказал [1170], командовали легионами, испугались, как бы толпа не совершила какое-нибудь нападение на них, и все сбежались в шатер полководца [1171], где стали обдумывать со своими друзьями, окружив себя верными воинами, каким образом прекратить мятеж. 3. Но, когда они получили известия, что воины возвращаются в свои палатки и что волнение успокоилось и прекратилось, то, не подозревая, что большинство центурионов на тайном совещании договорились поднять восстание и совместно освободить отечество, они решили, как только наступит день, схватить возмутителя черни Вергиния и держать его под стражей, а самим, подняв войска, вывести их из лагеря на врагов, и, расположившись в лучшем их краю, опустошать его, таким образом удерживая своих воинов от дальнейшего вмешательства в любые дела, которые творятся в городе, посредством как военной добычи, так и сражений, которые они будут всякий раз вести ради самих же себя. 4. Но ничего из задуманного им не удалось, ибо центурионы не позволили Вергинию пойти в шатер полководца, когда его туда вызвали, подозревая, что он может потерпеть какой-либо вред, более того, они с презрением отнеслись к полученному сообщению, что полководцы собираются вывести центурии против врагов, заявив: «Насколько искусно вы командовали нами ранее, чтобы и ныне, получив надежду, мы последовали за вами — за теми, кто, собрав из самого города и из союзников такое войско, как никакой другой римский военачальник прежде, не только [не одержали хоть какую-то победу над врагом или причинили ему ущерб] [1172], но, напротив, [выказали] отсутствие храбрости и опытности, [плохо] расположив лагерь. А позволив разорить нашу собственную территорию, вы сделали нас нищими и бедными во всем, благодаря чему [мы, намного превосходя противников в вооружении,] побеждали в сражениях, когда у нас были более искусные полководцы, чем вы! А теперь враги водружают трофеи по поводу нас и, отняв у нас палатки, рабов, оружие и деньги, владеют всем нашим».
XLIII. Вергиний же в гневе и более уже не страшась полководцев, стал яростнее нападать на них, обзывая их опустошителями и погубителями отечества и побуждая всех центурионов, взяв знамена, вести войско на Рим. 2. Но большинство все еще страшилось двинуть священные знамена, да и считало нечестивым и небезопасным для всех оставить своих командиров и военачальников: ведь и воинская присяга, которую римляне соблюдают более всего сурово повелевает воинам следовать за военачальниками, куда бы они их ни повели, и закон давал командирам власть осуждать на смерть без суда неповинующихся или оставивших знамена. 3. Поэтому, когда Вергиний увидел, что это держит их в страхе, он стал доказывать, что закон освободил их от присяги, поскольку командовать войсками должен полководец, назначенный по закону, в то время как власть децемвиров незаконна, раз истек годичный срок, на который она была предоставлена. А продолжать повиноваться тем, кто правит не по закону, является не послушанием и благочестием, но безумием и сумасшествием. 4. Услышав это, воины признали его правоту: ободряя друг друга и в чем-то черпая мужество в поддержке божества, они подняли знамена и выступили из лагеря. Как бывает при разнообразных нравах, когда не все придерживаются наилучшего, должно было остаться с олигархами и некоторое число рядовых воинов и центурионов, хотя и не столь много, как других, а гораздо меньше. 5. Отправившиеся из лагеря шагали целый день и с наступлением вечера прибыли в город, никого не известив о своем приходе, чем привели горожан в смятение, так как те подумали, что подступают полчища врагов: по всему городу поднялся крик и началась беспорядочная беготня. Но все же смятение длилось не столь долго, чтобы из-за него произошло что-либо дурное. Ведь воины, проходя по улицам, восклицали, что они друзья и пришли ради блага государства, и подкрепляли слова делами, никому не причиняя вреда. 6. Проследовав на холм, называвшийся Авентин [1173] (именно он из всех входящих в Рим холмов был наиболее пригоден, чтобы разбить там лагерь), они положили оружие около храма Дианы. А на следующий день, укрепив лагерь и назначив десять тысячников [1174] руководить общими делами, главой которых стал Марк Оппий, они пребывали в спокойствии.
XLIV. Вскоре к ним прибыли в подмогу также из войска у Фиден доблестнейшие центурионы из трех легионов, приведя с собой крупные силы. Они уже давно находились в состоянии
