Марк Марциал - Эпиграммы

1
В пору, когда и силки, и молосские гончие праздны,
И успокоился лес, где не найти кабана,
Сможешь ты, Приск, уделить досуг свой коротенькой книжке:
Даже и в зимние дни часа она не займет.
2(3)
Ты, что недавно еще посылалась из Города, книга,
Нынче, увы, ты пойдешь в Рим из далекой страны,
Где протекают Салон суровый и Таг златоносный —
Родины реки моей, мошной оружьем земли.
Все же ни чуждою ты, ни пришлой назваться не можешь,
Стольких имея сестер в Рема высоком дворце.
Вольно к порогу иди ты чтимому нового храма,
Где обретает приют хор пиэрийский опять.
Или, коль хочешь, ступай туда, где начало Субуры,
Консула там моего атрий высокий стоит:
Красноречивый живет там Стелла под сенью лавровой,
Стелла известный: он пьет из Иантиды ключа.
Гордо Кастальский родник там струится зеркальным потоком,
Что, говорят, девяти жажду сестер утолял.
Даст он народу тебя и всадникам вместе с сенатом,
И прослезится он сам, всю прочитавши тебя.
Что в заголовке тебе? Стиха два-три прочитают,
И в один голос тебя книгой признают моей.
3(4)
Чем для Горация встарь, и для Вария, и для Марона
Всадник был Меценат, древних потомок царей,
Тем же и ты для меня был, Приск Теренций! Болтунья
Всем это скажет молва, скажет и свиток-старик.
Ты вдохновляешь меня, ты даешь мне для творчества силы,
Ты охраняешь моей праздности вольной права.
4(5)
Труд над одиннадцатой и десятою нашею книгой
Был сокращен, и они были очищены мной.
Полностью пусть их прочтут, кому, Цезарь, досуг уделил ты,
Это прочти, а потом, может быть, все ты прочтешь.
5(2)
К Пиргам приморским, стихи, вы пришли, а теперь вам дорогой
Надо Священной идти. Пыли там нет уж теперь.
6
На авзонийский престол восшел кротчайший владыка —
Нерва, и весь Геликон к нашим услугам теперь.
Стойкая Честь, Милосердье радушное, строгая Сила
Вновь появились, а Страх долгий нам тыл показал.
Рима богиня! Мольбы племена и народы возносят;
Да процветает в пример прочим твой доблестный вождь!
Благословенье душе своей редкой и сердцу какое
Мог бы и Нума иметь, мог бы и добрый Катон.
Щедрость, защита друзей, умножение скудных доходов,
Да и дары, что едва божия милость дает,
Разрешены и законны. Но ты и под властью суровой
Даже в тяжелые дни смел благодетельным быть.
7
Коль числом бы волос года считали,
То Лигейя была б всего трехлеткой.
8
И земель и племен богиня Рима,
Кому равного нет и нет второго,
Через много веков Траяна годы
Сосчитавши вперед и в восхищенье
В этом славном вожде бойца младого
Увидав и познав, сколь храбр и смел он,
Возгордилася им и так сказала:
«Вы, вельможи парфян, владыки серов,
Савроматы, фракийцы, геты, бритты,
Вот вам Цезарь: являйтесь и глядите».
9
Цезарь кротчайший! У нас, в Гиберии, Пальма правитель:
Мягкою властью его мир обеспечен стране.
Радостно мы воздаем благодарность за милость такую,
Ибо с ним вместе послал к нам ты и сердце свое.
10
Мильонщик Африкан, а все же он удит:
Судьба дает с излишком, но не даст вдоволь.
11
Муза, от нас и себя приветствуй Парфения-друга:
Кто же обильнее пьет из Аонийской струи?
Звуки чьей лиры ясней звенят у Пимплейской пещеры?
Из пиэрийской толпы кто же так Фебом любим?
И, коли он (хоть и нет надежды на это) не занят,
Ты попроси, чтоб он сам наши стихи дал вождю
И в четырех лишь словах короткую робкую книжку
Сам бы представил, сказав: «Это читает твой Рим».
13
За прибыль богачи считают, Авкт, злобу:
Дешевле ненавидеть, чем дарить, видно!
14
Не увлекайся, прошу, на коне ты отчаянной скачкой,
Приск, и за зайцами так бешено ты не гонись.
Часто охотнику мстит его добыча, и с резвой
Падает лошади он, не возвращаясь домой.
Козни и поле таит; пусть ни насыпи нет, ни канавы,
Или камней: обмануть может равнина тебя.
Сколько угодно таких, на ком убедишься ты в этом,
Но да не будет судьбы тяжким нежданный удар!
Если тебе по душе отважное дело, то тусских —
Смелость такая верней — вепрей давай-ка ловить.
Что тебе в скачке верхом необузданной? Чаще при этом,
Приск, можно шею сломать, чем затравить русака.
15
Паррасийских чертогов все убранство
Божествам нашим отдано и взорам.
Перед золотом в скифских изумрудах
В изумленье Юпитер и от царской
Столбенеет он пышности роскошной.
Чаши здесь, что достойны Громовержца,
Что достойны и кравчего-фригийца.
Все с Юпитером мы теперь богаты,
А недавно — о, стыдно, стыдно вспомнить! —
Все с Юпитером нищими мы были.
17
Не понимаешь, Летин, почему столько дней лихорадка
Не покидает тебя, и без конца ты ворчишь.
И на носилках она с тобой, и в бане с тобою,
Кушает устриц, грибы, вымя и вепрей она;
Часто сетином она напивается, часто фалерном,
Да и цекубское пьет только со снежной водой;
В розах она возлежит за столом, умастившись амомом,
И на пуховом с тобой ложе пурпуровом спит.
Если же ей у тебя так привольно и сладко живется,
Как же ты хочешь ее к Даме заставить уйти?
18
Ты теперь, Ювенал, быть может, бродишь
Беспокойно по всей Субуре шумной.
Топчешь холм ты владычицы-Дианы,
И гоняет тебя к порогам знати
Потогонная тога, и томишься
Ты, всходя на Большой и Малый Целий.
Я ж опять, декабрей прожив немало,
Принят сельскою Бильбилой родною,
Что горда своим золотом и сталью.
Здесь беспечно живем в трудах приятных
Мы в Ботерде, в Платее — кельтиберских
То названия грубые местечек.
Сном глубоким и крепким сплю я, часто
Даже в третьем часу не пробуждаясь:
Отсыпаюсь теперь я всласть за время,
Что все тридцать годов недосыпал я.
Тоги нет и в помине: надеваю
Что попало, с поломанных взяв кресел.
Я встаю — в очаге горит приветно
Куча дров, в дубняке соседнем взятых;
Все уставила ключница горшками.
Тут как тут и охотник. Ты такого
Сам не прочь бы иметь в укромной роще.
Оделяет рабов моих приказчик
Безбородый, что все остричься хочет.
Тут и жить я хочу и тут скончаться.
19
В термах Эмилий латук добывает и яйца и рыбу
И утверждает, что он дома не ест никогда.
21
Грубого кто же тебя сочтет горожанкой Салона,
Кто же, Марцелла, сочтет нашей землячкой тебя?
Как изумительно ты, как тонко умна! Палатин бы,
Если б услышал хоть раз, принял тебя за свою.
И никогда ни одна из рожденных в средине Субуры,
Ни Капитолия дочь спорить не сможет с тобой.
И осмеять ни одна не посмела б из местных красавиц
Той, кому больше к лицу было бы римлянкой быть.
Ты заставляешь мою тоску по владычному граду
Легче сносить: для меня ты воплощаешь весь Рим.
22
Непристойна кривая Филенида
До того, что (скажу, Фабулл, я кратко)
Ей пристойнее было бы ослепнуть.
23
Зубы и кудри себе, бесстыдница, ты покупаешь,
Но у кого же ты глаз, Лелия, купишь себе?
24
Как хорош шарабан мой, одноколка,
Элиана речистого подарок;
Всех он лучше повозок и колясок!
В нем ведь можно, Юват, о чем угодно
Говорить откровенно нам с тобою:
Тут ливийским конем арап не правит,
Подпоясанных нету скороходов,
Нет погонщиков, а лошадки немы.
Если б с нами Авит еще был вместе
(Третьих я бы ушей не побоялся),
Как приятно бы дни мы коротали!
25
Если я денег прошу без залога, ты «нет» отвечаешь,
Если же в них за меня дача ручается — «да».
В чем ты никак, Телесин, закадычному другу не веришь,
В том доверяешь моим ты овощам и кустам.
Вот тебя Кар вызывает на суд: защитит тебя дача!
В ссылку ты ищешь себе спутника: дача пойдет!
26(27)
О насилии, Сения, бандитов
Ты твердишь. Но бандиты отрицают.
27(28)
Чашей в две унции пью, ты же, Цинна, в одиннадцать унций,
А негодуешь, что пьешь, Цинна, не то же, что я?
28(29)
Вор на платки Гермоген такой пронырливый, Понтик,
Что даже Масса и тот денег так ловко не крал!
Хоть и за правой гляди, и держи его левую руку,
Все же платок твой и тут он ухитрится стащить.
Змей так холодных из нор олень извлекает дыханьем,
Так же Ирида в себя воду вбирает дождя.
Раз, когда был поражен Мирин и просили пощады,
Целых четыре платка уворовал Гермоген.
А когда претор платок собирался бросать намелённый,
Преторский этот платок тоже стянул Гермоген.
Как-то никто не принес платка, опасаясь покражи,
Скатерть тогда со стола уворовал Гермоген.
Если ж и этого нет, тогда и покрышки на ложах,
Да и на ножках столов смело сдерет Гермоген.
Даже когда и печет раскаленное солнце арену,
Тянут завесу назад, если вошел Гермоген;
В страхе спешат моряки паруса убирать поскорее,
Лишь заприметят, что к ним в гавань идет Гермоген;
И облаченные в лен, носители лысые систров
Все убегают, когда в храме стоит Гермоген.
Хоть на обед Гермоген платка никогда не захватит,
Но, отобедав, идет вечно с платком Гермоген.
29(26)
Ты шестьдесят поутру обиваешь порогов, сенатор,
Я же при этом кажусь всадником праздным тебе,
Из-за того, что ни свет ни заря не бегу я по Риму
И поцелуев домой тысячи я не тащу.
Все это делаешь ты, чтобы консулом стать, чтобы править
Иль нумидийцами, иль в Каппадокийской земле.
Я же, кого ты вставать заставляешь, лишь я разоспался,
Переносить и терпеть улицы грязь на заре,
Жду я чего? Раз нога вылезает из обуви рваной,
И неожиданно дождь мочит меня проливной,
И не приходит на зов ко мне раб, мое платье унесший,
И, наклоняясь, слуга на ухо мерзлое мне
Шепчет: «Сегодня тебя на обед приглашает Леторий!»
В двадцать сестерциев? Нет, лучше, по мне, голодать,
Если мне плата — обед, тебе же — провинция плата,
Если за то же, что ты, я получаю не то!
30
Афр и трезв и умерен. Что мне в этом?
Я за это раба хвалю, — не друга.
31
Рощица эта, ключи, и сплетенного сень винограда,
И орошающий все ток проведенной воды,
Луг мой и розовый сад, точно в Пестуме, дважды цветущем,
Зелень, какую мороз и в январе не побьет,
И водоем, где угорь у нас прирученный ныряет,
И голубятня под цвет жителей белых ее —
Это дары госпожи: возвратившись чрез семь пятилетий,
Сделан Марцеллою я был этой дачи царьком.
Если бы отчие мне уступала сады Навсикая
Я б Алкиною сказал: «Предпочитаю свои».
32
Позор Календ июльских, я тебя видел,
Вакерра, видел я и всю твою рухлядь.
Весь скарб, в уплату за два года не взятый,
Тащила мать седая и сестра-дылда
С женой твоею рыжей о семи космах.
Как будто Фурий видел я из тьмы Дита!
За ними следом ты дрожащий шел, тощий,
Бледнее древесины старого букса,
Собой напоминая наших дней Ира.
На Арицийский холм как будто ты ехал.
С трехногой койкой плелся стол о двух ножках,
А рядом с фонарем и роговой плошкой
Горшок мочился битый в трещину с края;
А под жаровней ржавой был кувшин с шейкой:
Что был пескарь там иль негодная килька,
Оттуда шедший мерзкий выдавал запах,
Каким едва ли из садков несет рыбных.
Был и огрызок там толосского сыра,
Пучок порея черный, четырехлетний,
От чеснока и лука голые перья,
Старухи банка со смолой на дне гадкой,
Какой выводят волос под Стеной женки.
Зачем, ища жилья, тревожить зря старост
Тебе, Вакерра, раз ты мог бы жить даром?
На мост бы к нищим лучше шла твоя свита.
33
Чтобы рабов накупить, Лабиен все сады свои продал,
Так что теперь у него фига осталась одна.
34
Целых тридцать четыре жатвы прожил
Я, как помнится мне, с тобою, Юлий.
Было сладко нам вместе, было горько,
Но отрадного все же было больше;
И коль камешки мы с тобой разложим
На две кучки, по разному их цвету,
Белых больше окажется, чем черных.
Если горести хочешь ты избегнуть
И душевных не ведать угрызений,
То ни с кем не дружи ты слишком тесно:
Так, хоть радости меньше, меньше горя.
35
Чтоб доказать, Каллистрат, что вполне ты со мной откровенен,
Ты все время твердишь о пороке своем.
Но откровенен не так, Каллистрат, ты, как хочешь казаться:
Тот, кто такое болтать может, о худшем молчит.
36
То, что два иль четыре фунта другу,
Тогу легкую или плащ короткий,
Иногда золотых, в руке бренчащих,
Сколько может хватить недели на три,
Лишь один изо всех, Лабулл, ты даришь,
В этом щедрости нет, поверь. А что же?
Всего-навсего ты из худших лучший.
Ты мне Меммиев, Сенек и Пизонов,
Криспов мне возврати, да только прежних,
И сейчас же из лучших станешь худшим.
Хочешь скоростью ног своих кичиться?
Победи-ка ты Тигра с Пассерином,
Обгонять же ослят — в том мало чести.
37
Нюхом тонким ты хвастаешься, критик?
Нюха нет у того, чей нос заложен.
38
Тот, кто и ночью и днем появляется всюду на креслах
Женских, кто в Городе всём каждому очень знаком.
Кто напомажен всегда и намазан, кто пурпуром блещет,
Томен, но грудью широк, голени чьи без волос,
Кто за супругой твоей волочится всегда неотвязно,
Этот не страшен тебе, Кандид: не портит он жен.
39
Ты противен, Камилл, затем, что мил ты:
Отвратительно быть Камиллу милым.
Но и милый, по мне, милей Камилла.
Пропади же скорей, Камилл ты милый!
40
Врешь ты — я верю; стихи читаешь дрянные — хвалю я;
Пьешь ты — я пью; запоешь, Понтилиан, — я пою;
Воздух ты портишь — молчу; ты в шашки играть — поддаюсь я;
Дело одно без меня делаешь — я ни гугу.
Но ничего не даришь ты мне. «Вот умру, — говоришь ты, —
И обеспечу». Да мне ни к чему. Впрочем — умри!
41
Мало, Тукка, тебе, что ты обжора:
И прослыть и казаться им ты хочешь.
42
Замуж пошел Каллистрат бородатый за ражего Афра,
Весь соблюдая обряд девы, вступающей в брак.
Факел несли перед ним, лицо закрыли фатою
И не забыли пропеть песен, Талассий, тебе.
Было и вено дано. Неужели тебе не довольно
Этого, Рим? Или ждешь, чтоб он еще и родил?
44
Уник, ты носишь со мной единое кровное имя
И по занятьям своим близок и по сердцу мне,
В стихотвореньях своих ты только брату уступишь,
Ум одинаков у вас, но твое сердце нежней.
Лесбией мог бы ты быть любим вместе с тонким Катуллом,
Да и Коринна пошла б после Назона с тобой.
Дул бы попутный Зефир, если ты паруса распустил бы,
Берег, однако же, мил так же, как брату, тебе.
45
Раз ты шкуркою козьей прикрываешь
Лысый череп с макушкой и с висками,
Про тебя остроумно, Феб, сказали,
Что твоя голова всегда обута.
46(47)
Трудно с тобой и легко, и приятен ты мне и противен:
Жить я с тобой не могу и без тебя не могу.
47(46)
Галл с Луперком стихи свои сбывают.
Не разумны ль, скажи, поэты, Классик?
48
Коль шампиньонами ты или вепрем меня угощаешь
Запросто, а не затем, чтоб подольститься, я рад.
Если же веришь, что стал я богат, и мечтаешь наследство
Ты получить за пяток устриц лукринских, прощай!
Правда, твой пышен обед и роскошен, не спорю, но завтра
Станет ничем он, да нет, — даже сегодня, сейчас!
Весь он поганой метле с паршивою губкой на палке,
Весь он собакам пойдет и придорожным горшкам.
Краснобородки, и все эти зайцы, и вымя свиное
К желчному цвету лица, к тяжкой подагре ведут.
Этой ценой не хочу ни альбанских попоек, ни даже
Капитолийских пиров, ни у понтификов яств!
Пусть и сам бог одолжит мне нектар — он уксусом станет
Или же мутью дрянной из ватиканских горшков.
Лучше других ты гостей зови, хлебосол, на обеды,
Их завлекая к себе великолепием блюд;
Ну, а меня пусть друзья угощают нехитрой закуской:
Тот мне по вкусу обед, что по карману и мне.
49
Кудряшей ты оравы, Лин, наставник,
И тебя за хозяина считает
Постумилла-богачка, доверяя
Камни, золото, вина, конкубинов:
Испытавши твою хозяйка честность,
Предпочесть никому тебя не может.
Помоги ты моей несчастной страсти
И не так неусыпно охраняй ты
То, что сердце жестоко распаляет,
То, о чем я мечтаю днем и ночью
И к груди прижимать своей я жажду!
Белоснежных, прекрасных двойней пару
Крупных... Нет же, не мальчиков, — жемчужин!
50
Рощами лавров, чинар и лесами сосен высоких
С баней для целой толпы ты обладаешь один;
С целою сотней колонн у тебя возвышается портик,
И попираешь ногой ты белоснежный оникс;
Пыльный звенит ипподром под копытами лошади резвой,
Всюду журчат у тебя струи прозрачной воды;
Залы просторны твои... Но негде совсем пообедать
В доме твоем и поспать: ты же ведь в нем не живешь!
51
Что Фабуллина вечно водят все за нос,
Дивишься, Авл? Кто честен, тот всегда в дурнях.
52
Он, постоянно виски обвивавший венком пиэрийским,
Чья так известна была робким ответчикам речь,
Здесь он покоится, здесь твой, Семпрония, Руф достославный,
Чей даже пепел к тебе страстной любовью горит.
Сладостный слух идет о тебе по полям Елисейским,
И похищенье твое дивно Елене самой.
Лучше ее ты: назад ты ушла, похитителя бросив,
Та же и с мужем идти не пожелала домой.
Слышит рассказ Менелай о любви троянской с улыбкой:
Ведь похищеньем твоим сразу оправдан Парис.
Некогда, переселясь в обители светлые чистых,
Тенью славнейшею ты будешь в стигийском дому.
Не презирает похищенных жен Прозерпина, а любит:
Ты покоришь госпожу собственной силой любви.
53
Хоть богатств у тебя и денег столько,
Сколько редко найдешь, Патерн, у граждан,
Не даришь ничего, на деньгах сидя,
Точно страшный дракон, кого поэты
Воспевают как стража скифской рощи.
Но причина того, как сам болтаешь,
Сын твой собственный, жадности ужасной.
Простаков и невежд ты, что ли, ищешь,
Чтобы за нос водить их и дурачить?
Сам ведь ты воспитал его пороки!
54
Рыжий, смуглый лицом, с бельмом на глазу, хромоногий,
Чудо ходячее ты, если ты честен, Зоил.
55
Кто любить вам велит, девчонки, даром,
Тот пошляк совершенный и бесстыдник:
Не любите вы даром, а целуйте.
Но берет и за это Эгла-скряга
(Пусть берет: поцелуй хороший дорог!).
Да дерет-то за это слишком много:
Или фунт благовонной мази Косма,
Иль червонцев чеканки новой восемь —
Вот тогда поцелуй ее не вялый
И не стиснуты губы, как немые.
Лишь одно она делает охотно:
Целоваться хоть даром не желает,
Но в другом не откажет Эгла даром.
56
За год раз десять, а то и чаще ты тяжко болеешь,
Но не тебе, Полихарм, это опасно, а нам!
Ибо, как только ты встал, ты ждешь от друзей подношений.
Ну, постыдись! Заболей как-нибудь раз навсегда!
57
Зачем, ты хочешь знать, в сухой Номент часто
На дачу я спешу под скромный кров Ларов?
Да ни подумать, Спарс, ни отдохнуть места
Для бедных в Риме нет: кричит всегда утром
Учитель школьный там, а ввечеру — пекарь;
Там день-деньской все молотком стучит медник;
Меняла с кучей здесь Нероновых денег
О грязный стол гремит монетой со скуки,
А там еще ковач испанского злата
Блестящим молоточком стертый бьет камень.
Не смолкнет ни жрецов Беллоны крик дикий,
Ни морехода с перевязанным телом,
Ни иудея, что уж с детства стал клянчить,
Ни спичек продавца с больным глазом.
Чтоб перечислить, что мешает спать сладко,
Скажи-ка, сколько рук по меди бьют в Риме,
Когда колхидской ведьмой затемнен месяц?
Тебе же, Спарс, совсем и невдомек это,
Когда ты нежишься в Петильевом царстве
И на вершины гор глядит твой дом сверху,
Когда деревня — в Риме, винодел — римский,
Когда с Фалерном винограда сбор спорит,
А по усадьбе ты на лошадях ездишь,
Где сон глубок, а голоса и свет солнца
Покой нарушить могут, лишь когда хочешь.
А нас толпы прохожих смех всегда будит,
И в изголовье Рим стоит. И вот с горя
В изнеможенье я на дачу спать езжу.
58
К девкам, Алавда, ты льнешь, по словам супруги, она же
Только к носильщикам льнет. Оба вы с ней хороши!
59
Сколько раз тебя в Риме поцелуют,
Лишь туда чрез пятнадцать лет вернешься,
Не сочли бы и Лесбия с Катуллом!
Чмокнет каждый сосед, косматый мызник
С поцелуем к тебе козлиным лезет,
Тут насядут ткачи, а там — валяльщик,
Тут сапожник, что с кожей целовался,
Подбородка паршивого владелец;
Недостатка не будет в гнойноглазых
И во всяких других со ртом поганым.
Право, не к чему в Город возвращаться!
60
Марса питомец, мой день, когда я впервые увидел
Зорю и мощное в ней звездного бога лицо,
Коль неугоден тебе алтарь дерновый в деревне
После столицы, где я жертвы тебе приносил,
Мне ты прости: разреши не рабствовать в эти Календы
И на рожденье мое вволю пожить мне дозволь.
Что мне бледнеть, если нет горячей воды для Сабелла
Иль для Алавды у нас крепкого нету вина,
Цекуб мутный цедить, сквозь мешок беспокойно вливая,
И то и дело сновать между своих же столов,
Тех и других принимать и, во время обеда вставая,
Мрамор холодный как лед голой ногою топтать, —
Что мне все это терпеть, вынося самому добровольно
То, что владыка и царь мне приказать бы не смог?
61
Как бы краткой и острой эпиграммой
Я тебя ни задел, дрожишь, Лигурра,
И желаешь прослыть ее достойным.
Но напрасно желанье, страх напрасен:
На быков лишь ярится лев ливийский,
А до мошек ему и дела нету.
Если жаждешь, чтоб о тебе читали,
Ты найди себе пьяницу поэта:
Грубым углем он или рыхлым мелом
Накропает стихи в отхожем месте!
Лоб-то твой не моей достоин метки.
62
Древний небес властелин величайший и старого мира,
Сладкий при ком был покой и не знавали труда,
Не было молний при ком и разить ими некого было,
И, не разрыта до недр, почва богата была,
Весел и ласков приди на этот радостный праздник
К Приску: тебе надлежит быть при твоем торжестве.
Отче благой! Ты в отчизну его из латинского града
Мирного Нумы домой в зиму шестую вернул.
Видишь: такой же почет, какой на Авзонии рынках
Здесь воздается тебе, видишь и роскошь и блеск?
Как не скупится рука, на столах какие подарки,
Что за богатства, Сатурн, в честь раздаются твою!
Но несравненно ценней, еще больше тебя прославляет
То, что почтенный отец твой соблюдает обряд.
Будь же, святой, ты в своем декабре возлюбленным вечно
И возвращай в эти дни Ириска почаще отцу.
63
Ты, о Кордуба, что тучней Венафра,
Чьи оливы истрийским не уступят,
Белых ты превзошла овец Галеза,
Шерсть не крася ни кровью, ни багрянкой,
Но, храня их руна живой оттенок,
Устыди своего, прошу, поэта:
Он крадет у меня стихи для чтенья!
Будь поэт он хороший, я стерпел бы:
Отомстил бы ему я за обиду.
Блуднику ж холостому чем отплатишь?
Что возьмешь со слепца, коль ослепит он?
Хуже нет ничего бандитов голых,
И опасности нет плохим поэтам!
64
Кравчего, краше всех слуг румяным лицом и кудрями,
Цинна пустил в повара. Цинна до лакомств охоч!
65
Когда с Филлидой я прелестной ночь пробыл,
На все лады была она такой щедрой,
Что утром о подарке долго я думал:
Не дать ли фунт благоуханий ей Косма,
Иль Никерота, иль бетийской пуд шерсти,
Иль десять с Цезаря лицом кружков желтых?
Но тут, обняв меня, и ластясь, и томно
Поцеловав, как страстный может лишь голубь,
Филлида попросила дать вина бочку.
66
Ты приобрел себе дом за целых сто тысяч, но даже
Хоть и дешевле цены жаждешь его ты продать,
Но покупателя ты лукаво, Амен, надуваешь,
И показная внутри роскошь скрывает шалаш.
Ярко украшены все черепахой ценною ложа,
Редкий на утварь пошел здесь мавританский лимон,
Замысловатый буфет — в золотых и серебряных чашах,
Мальчики рядом, каким я подчиняться не прочь.
Двести теперь запросил и кричишь, что уступки не будет:
Так меблированный дом дешево ты продаешь!
67
Иды марта Меркурия родили,
В Иды августа празднуют Диану,
А Марон октября прославил Иды.
Иды ты соблюдай и те и эти,
Ид Марона великого поклонник.
68
Ранний клиент, моего причина отъезда из Рима,
Атрии пышные ты, если умен, посещай.
Я ж не сутяга, и мне не по праву докучные тяжбы,
Я и ленив, да и стар, я Пиэридам служу.
Милы досуг мне и сон, а в них наотрез мне великий
Рим отказал; я вернусь, если и здесь не засну.
69
Павел, вроде твоих картин и кубков,
Все друзья у тебя оригиналы.
70
В пору, когда простыню нес Апру слуга кривоногий
И одноглазой каргой тога его стереглась,
Терщик же, грыжей больной, подавал ему капельку масла,
Строгим и мрачным тогда цензором пьяниц он был.
«Надо бы кубки разбить и вылить фалерн!» — все кричал он,
Ежели всадник домой, выпив, из бани идет.
Но получив триста тысяч в наследство от старого дяди,
Он не выходит из терм трезвым и сам никогда.
Вот что за сила и в чашах резных, и в пяти длиннокудрых!
В бытность свою бедняком жажды не чувствовал Апр.
72
Малость землицы купив, затерявшейся возле кладбища,
И никудышный совсем с кровлей подпертою дом,
Панних, бросаешь свои ты угодья столичные — тяжбы
С малой, но верной зато прибылью с тоги гнилой.
Стряпчим — и хлеб, и пшено, и ячмень, и бобы продавал ты,
Землевладельцем же став, вынужден их покупать.
73
Ты твердишь, что я твой, Катулл, наследник.
Не прочтя завещанья, не поверю.
74
Пусть тебе с Нила ладьи везут хрустальные чаши,
С цирка Фламиния в дар несколько кубков прими.
Кто же «бесстрашней»? Они или те, кто такие подарки
Шлет? Но дешевый вдвойне выгоден, право, сосуд;
Вор не позарится, Флакк, ни один на эту посуду,
И не боится она слишком горячей воды.
Кроме того, и слуга не страшится, ее подавая,
Что из дрожащей руки гостя она упадет.
Также не плохо и то, что, когда ты пьешь за здоровье,
Можно без жалости, Флакк, эдакий кубок разбить.
76
Двадцать ассов амфора, да мера хлеба — четыре.
Сыт земледелец и пьян, а в кошельке ничего.
77
Обращаясь к Юпитеру с мольбами
И воздев к небесам свои ладони,
В Капитолии Этон как-то пукнул.
Засмеялся народ, но оскорбился
Сам родитель богов, и на три ночи
Он клиента обрек обедать дома.
После этого срама бедный Этон,
Собираясь идти на Капитолий,
Забегает в уборную к Патроклу.
И раз десять и двадцать там он пукнет.
Но, хотя и приняв такие меры,
Он Юпитера молит, зад зажавши.
78
Я ничего не писал на тебя, Битиник. Ты хочешь,
Чтобы поклялся я? Нет, лучше уж я напишу.
79
Дал я много тебе, как ты просила,
Дал я больше тебе, чем ты просила,
Ты ж меня, Атицилла, снова просишь.
Кто ни в чем не откажет — тот похабник.
80
Чтоб не хвалить Каллистрату достойных, он всякого хвалит.
Если плохих для него нету, то кто же хорош?
81
Во дни Сатурна прежде, в зимний наш праздник,
Бывало, мне бедняга Умбр дарил бурку,
И вот теперь — буру: он стал богат, видно.
82
В термах нигде и по баням никак убежать невозможно
От Меногена: твои хитрости зря пропадут.
В обе руки наберет он теплых мячей для тригона,
Чтобы тебе насчитать этим побольше очков;
Даст, подобравши в пыли, он пузырь тебе слабо надутый,
Даже коль вымылся сам, даже когда уж обут;
Стоит лишь взять простыню, назовет он ее белоснежной,
Пусть даже будет она детских пеленок грязней;
Если начнешь ты чесать себе жидкие волосы гребнем,
Скажет, что локоны ты, точно Ахилл, причесал;
Сам он и винный отсед принесет из подонков кувшина,
И оботрет он тебе капельки пота на лбу.
Все он похвалит, всему удивляться он будет, покамест
Станет тебе невтерпеж и ты не скажешь: «Идем».
83
Фабиан, издевавшийся над грыжей,
Тот, кого все развратники боялись,
Кто над вспухшей мошонкой издевался
Так, что впору и двум Катуллам было б,
Вдруг увидел себя в Нерона термах,
И на месте он сразу смолк, бедняга.
84
Я ни за что, Политим, не хотел твои волосы портить,
Но я доволен теперь, что уступил я тебе.
Был таким ты, Пелопс, лишь остригся, и все засияло
Кости слоновой плечо перед невестой твоей.
87
Ныл Котта, что два раза он терял туфли;
Недосмотрел за ними раб его, сторож,
Один за ним ходивший, вся его свита.
И вот что вздумал он теперь, хитрец ловкий,
Чтоб не случилось с ним такой беды больше:
Разутым он обедать стал ходить в гости.
88
Тонгилиановский нос разнюхает все, я не спорю,
Но, кроме носа, ничем Тонгилиан не богат.
89
Раз ты голову шерстью прикрываешь,
Не с ушами, Харин, с кудрями плохо.
90
Дал, да и громко, Марон обет за старого друга,
Тяжко которого тряс от лихорадки озноб.
«Если больной не сойдет, — говорил он, — к теням стигийским,
Жертву Юпитеру я вышнему в дар заколю».
Лишь поручились врачи, что больной поправиться должен,
Вновь за обеты Марон, чтоб не исполнить обет.
92
Часто ты просишь сказать, каким я себя представляю,
Если внезапно богат стану и знатен я, Приск.
Кто же, по-твоему, нрав описать свой будущий может?
Коль обратишься во льва, будешь каким ты, скажи?
93
Как с любовником можно и при муже
Целоваться, нашла Лабулла способ:
Дурачка своего она целует,
А потом поцелуев этих влагу
Пьет любовник, целуя сам, и снова
Госпоже на потеху возвращает.
В дурачках-то, пожалуй, благоверный!
94
Эпос я начал писать; ты начал тоже. Я бросил,
Чтобы соперником мне не оказаться твоим.
Талия наша в котурн трагический ногу обула;
Тотчас же сирму и ты длинную тоже надел.
Стал я на лире бряцать, подражая калабрским Каменам;
Ты неотступный, опять плектр вырываешь у нас.
Я на сатиру пошел; ты сам в Луцилии метишь;
Тешусь элегией я, тешишься ею и ты.
Что же ничтожней найти? Сочинять эпиграммы я начал;
Первенства пальму и тут хочешь отнять у меня.
Брось хоть одно что-нибудь, на все ведь кидаться бесстыдно,
Тукка, оставь мне хоть то, что не по вкусу тебе!
97
За женой молодой хоть получил ты
Больше, чем ненасытный муж мечтает, —
Деньги, знатность, воспитанность, невинность,
Все ж изводишься, Басс, на кудряшей ты,
Заведенных на женины же средства,
А к хозяйке приходишь ты усталый;
Ты, кто многих супруге стоил тысяч,
Ни от ласковых слов уже не в силах
Приободриться вновь, ни от объятий.
Постыдись наконец, иль ты ответишь:
Женин раб ты, ты сам себя ведь продал!
98
Бетис с венком на кудрях, сплетенным из веток оливы,
И золотистую шерсть моющий в светлых струях,
Ты ведь и Бромию люб и Палладе, а вод управитель
Пенистый путь по тебе в море открыл кораблям;
Пусть на твои берега при знаменьях добрых Инстанций
Вступит, и пусть этот год будет, как прежний, благим.
Знает он бремя свое, что нести после Макра он должен;
Кто же берется за труд, знает, как справиться с ним.

1
Чтобы и тога была у тунцов, и плащи у оливок,
Чтобы не страшен жучкам книжным был голод сухой,
Тратьте — убыток на мне — вы, Музы, нильский папирус:
Снова Зима под хмельком требует новых острот.
Зернь не способна моя с необорным оружием спорить,
Да и шестерки с очком нету в рожке у меня.
Эта бумага сойдет за рожок и она ж — за орехи:
Нет ни убытка в игре этой, ни прибыли мне.
2
Суй ты повсюду свой нос, будь даже ты нос воплощенный,
Что и Атланту невмочь было б снести на плечах,
И подымай самого ты, пожалуйста, на смех Латина,
Все же тебе не сказать против моих пустяков
Большего, чем я и сам насказал. Что за радость зуб зубом
Грызть? Надо мяса поесть, если желаешь быть сыт.
Времени даром не трать. На тех, кто собою доволен,
Яд береги ты, а мы знаем, что пишем мы вздор.
Ну а вот это совсем не вздор, если чистосердечно
И не с надутым лицом слушать ты будешь меня.
3
Эти «Гостинцы», что здесь в этой маленькой собраны книжке
Все за четыре купить можешь сестерция ты.
Дороговато тебе за четыре? Ну можешь и за два:
С прибылью будет и так книготорговец Трифон.
Эти двустишья гостям посылай-ка ты вместо подарков,
Если тебе, как и мне, в редкость бывает и грош.
А в дополненье найдешь ты здесь и названья гостинцев:
Ты пропускать можешь то, что не по вкусу тебе.
4
ЛАДАН
Чтобы поздней во дворце воцарился небесном Германик
И пребывал на земле, ладан Юпитеру жги.
5
ПЕРЕЦ
Если блестящий, как воск, винноягодник с жирною ножкой
Выпал тебе, то, коль ты смыслишь, поперчи его.
6
БУЗА
Мы посылаем бузу; богатый пришлет тебе меду,
А не захочет прислать, сам его можешь купить.
7
БОБЫ
Ежели бледный стручок в горшке твоем пенится красном,
Можешь пореже ходить ты к богачам на обед.
8
ПОЛБА
Кашей клусийскою ты наполни простую посуду,
Чтоб из нее попивать сладкое сусло потом.
9
ЧЕЧЕВИЦА
Нильский гостинец прими: Пелусия дар, чечевицу,
Что подешевле бузы, но подороже бобов.
10
МУКА
Ни преимуществ муки, ни качеств тебе не исчислить:
Пекарь и повар всегда употребляют ее.
11
ЯЧМЕНЬ
То, что погонщик не даст лошакам безответным, прими ты:
Я ведь дарю не тебе, а шинкарю твоему.
12
ЗЕРНО
Модиев триста возьми с урожая ливийского поля,
Чтобы под Римом твоя не запустела земля.
13
СВЕКЛА
Чтобы придать остроты рабочих полднику — свекле,
О, сколько перцу с вином повар потребует твой!
14
ЛАТУК
Если у предков обед обычно кончался латуком,
То почему же, скажи, мы начинаем с него?
15
БЕЗДЫМНЫЕ ДРОВА
Если твое, селянин, у Номента находится поле,
То на мою принеси дачу, пожалуйста, дров.
16
РЕПА
Репы, которым мороз бывает зимний приятен,
Я посылаю тебе: Ромул на небе их ест.
17
КАПУСТА
Чтобы противной тебе, побледнев, не стала капуста,
Зелень ее сохрани, соли прибавив к воде.
18
ПЕРЬЯ ПОРЕЯ
Если пахучих поел ты порея тарантского перьев,
При поцелуе всегда губы свои зажимай.
19
ГОЛОВКИ ПОРЕЯ
Лучший порей к нам идет из Ариции, лесом покрытой:
Зелень какая, смотри, на белоснежном стволе.
20
БРЮКВА
Мы в Амитернской земле на грядках растем плодовитых.
Овощ нурсийский теперь сможешь пореже ты есть.
21
СПАРЖА
Мягкий стебель, что рос на почве приморской Равенны,
Спаржи не будет на вкус дикорастущей нежней.
22
ТОЛСТОКОЖИЙ ВИНОГРАД
Не наполняю я чащ и совсем непригоден Лиею,
Но, если ешь ты меня, нектаром буду тебе.
23
ХИЙСКИЕ ФИГИ
Хийские фиги под стать сетинскому старому Вакху,
Сочностью влагу вина напоминая и вкус.
24
АЙВА
Скажешь, отведав айвы, напоенной Кекроповым медом:
«Эти медовые мне очень по вкусу плоды».
25
КЕДРОВЫЕ ШИШКИ
Плод мы Кибелин. Уйди, прохожий, отсюда подальше,
Чтобы тебе головы мы не разбили, упав.
26
РЯБИНА
Кисти рябинные мы. Укрепляем мы слабый желудок.
Ягоды наши не ешь; лучше их мальчику дай.
27
ФИНИКИ
В праздник январских Календ золоченые финики дарят,
Но лишь одни бедняки эти подарки несут.
28
ГОРШОК СИРИЙСКИХ СМОКВ
В остроконечном горшке привезенные мелкие смоквы
Могут за фиги сойти, будь покрупнее они.
29
ГОРШОК ДАМАССКОГО ЧЕРНОСЛИВА
Бот иноземный тебе чернослив, в морщинах увядший.
Он при запоре всегда может живот облегчить.
30
ЛУНСКИЙ СЫР
Сыр, на котором стоит этрусской Луны отметка,
Слугам твоим молодым тысячу полдников даст.
31
ВЕСТИНСКИЙ СЫР
Если бы ты захотел без мяса позавтракать скромно,
Вот прибывает к тебе стада вестинского сыр.
32
КОПЧЕНЫЙ СЫР
Вовсе не всякий очаг или дым подходит для сыра:
Лишь над велабрским огнем вкусным становится он.
33
СЫРЫ ИЗ ТРЕБУЛЫ
Требула родина нам. Мы двояко бываем приятны:
Или на легком огне, или водой смягчены.
34
ЛУКОВИЦЫ
Если супруга стара, если члены твои омертвели,
Только головки одни лука помогут тебе.
35
ЛУКАНСКИЕ КОЛБАСЫ
Дочка пиценской свиньи, колбасой луканской зовусь я:
Вкусной приправой для каш я белоснежных служу.
37
ЛИМОНЫ
Эти висели плоды на ветках коркирского сада,
Или же их охранял сам массилийский дракон.
36
КОРЗИНОЧКА МАСЛИН
Этим маслинам уйти удалось из пиценских давилен,
Чтобы начать твой обед, чтобы закончить его.
38
МОЛОЗИВО
Первый удой молока, что отнял пастух у козляток
Новорожденных, тебе это молозиво дал.
39
КОЗЛЕНОК
Должен наказанным быть вредоносный зеле