Книга Антифонта вызвала ярость и возмущение богатых рабовладельцев. Его поносили философы, авторы комедий высмеивали Антифонта в пьесах. Но это не остановило Антифонта, и он бесстрашно продолжал свою деятельность.
После смерти Антифонта враги его постарались уничтожить самую память о нем. Сочинение Антифонта было забыто, мало кто читал его или переписывал.
Прошло две с половиной тысячи лет. Никто не мог подумать, что в Греции, все хозяйство которой было построено на тяжелом труде рабов, были люди, открыто выступавшие против рабства и считавшие рабов такими же людьми, как и свободных. Но в начале XX в. при раскопках в египетском городе Оксиринхе, в верхнем течении Нила, был найден в мусорной яме обрывок сочинения Антифонта «Правда» и стало известно, что думал и за что боролся замечательный мыслитель древности Антифонт. Но, конечно, таких людей в то время было очень мало, а если они и были, то их преследовали так же, как и Антифонта.
Афинский раб
(С. Я. Лурье)
Вот уже три года, как лидиец Леодавл, отправившийся на корабле по торговым делам на остров Самос, пропал без вести. Три года семья его, жившая в Сардах, главном городе Лидии, ничего не слыхала о нем. Думали, что он утонул в море. Но затем прибыл плывший на этом же корабле греческий купец Афинодор и сообщил, что корабль был захвачен пиратами. Афинодору удалось выкупиться за большие деньги, а все остальные обращены в рабство и проданы разным хозяевам на рабском рынке на острове Хиосе.
Жена Леодавла пыталась узнать, где ее муж, но из этого ничего не вышло. Да если бы она и узнала, ничего бы не изменилось, так как денег на выкуп здорового, сильного мужчины из рабства у нее не было.
И вот однажды, когда семья Леодавла уже давно потеряла надежду его увидеть, кто-то тихо постучался в дверь. Старший сын вышел в сопровождении собаки и в ужасе отскочил. Перед ним стоял седой старик, одетый в лохмотья, с искалеченной левой рукой, с широким шрамом через все лицо и гноящимися глазами. Но страшнее всего было огромное кроваво-красное клеймо через весь лоб, на котором было выжжено: «Возврати беглого Клидему».
Сын Леодавла, испугавшись, хотел закрыть калитку, но вдруг обратил внимание на то, что его злая собака, всегда бросавшаяся на чужих, особенно на грязных и оборванных бродяг, не лает и не кусается, а дружески виляет хвостом и лижет руку оборванцу. И тут юноша узнал в нищем старике отца, который только три года назад был здоровым, могучим мужчиной сорока двух лет, без единого седого волоса.
На крик юноши выбежала вся семья. Отца ввели в комнату, вымыли, переодели и накормили, но все отворачивали глаза от него — настолько был ужасен его вид. Когда Леодавл немного пришел в себя, он стал рассказывать о своих несчастьях.
«На рынке рабов в Хиосе всех покупателей привлекали мой рост, здоровье и мышцы. Деньги отобрали пираты; я не мог обещать, что меня выкупят, так как знал, что у вас нет таких денег. А ремесла я никакого не знал. Богатый афинянин, заметив, что я не только силен, но еще и грамотен, купил меня, чтобы поставить надсмотрщиком над рабами на руднике, который он взял в аренду у Афинского государства; здесь нередки были бунты рабов, и, чтобы быть надсмотрщиком, надо иметь большую силу и ловкость. Я должен был бы радоваться, так как надсмотрщику живется лучше, чем простому рабу, но я человек не злой и с ужасом думал о своих будущих обязанностях истязателя.
После недолгого пути мы с хозяином приплыли в афинскую гавань Пирей, а оттуда в сопровождении приказчиков меня и других рабов отправили на рудник хозяина. Я увидел несколько сот рабов, спавших в наскоро сколоченном бараке, открытом со всех сторон ветрам. Из досок были сделаны в два этажа нары; часть рабов спала вповалку, вплотную друг к другу, на полу; остальные — на нарах. Стояла отвратительная вонь; многие из рабов были покрыты шрамами от ударов и гноящимися ранами, которые никто не перевязывал, никто не лечил. На лбу у многих были выжжены клейма.
Спать рабам полагалось только пять часов; один раз в день им давали жидкую похлебку из муки; работать же они должны были восемнадцать часов в сутки. И что это была за работа! Небольшими лопатками люди углублялись в землю… Лежа на спине, они выбивали породу молотком; пыль и мелкие камни непрерывно сыпались им в глаза. Дышать было нечем: время от времени приходилось зажигать коптящую светильню — веревочный фитиль, опущенный в масло, и от этого в шахте становилось еще более душно. Я и другие надсмотрщики должны были следить, чтобы непрерывно раздавался стук молотков; если где-нибудь молоток замолкал, я должен был вползать внутрь, отыскивать виновного, вытаскивать его наружу и беспощадно избивать бичом. Никаких жалоб и оправданий выслушивать не разрешалось; я должен был заранее считать, что всякая такая жалоба — притворство. Если поверить жалобе одного, все начнут жаловаться, так как все были измучены до крайности и работали через силу. Ежедневно вывозили с рудника несколько трупов.
Однажды я позволил себе заметить господину, что такое ведение хозяйства очень убыточно: за раба платят большие деньги, а через короткое время он гибнет. На это хозяин сказал, что я ничего не понимаю в делах: уже больше двадцати лет длятся войны, на море господствуют пираты, и рабов на рынке так много, что их можно купить за бесценок. В среднем каждый раб может прожить на рудниках 3–4 года, а своей работой за это время он втрое или вчетверо покрывает расходы на его покупку и жалкое пропитание. Я понял, что обращаться к совести этого человека бесполезно. Я не мог дольше оставаться надсмотрщиком и решился на побег.
Хозяин неоднократно посылал меня в сопровождении приказчиков и других надсмотрщиков в Пирей для доставки вновь прибывавших рабов, провианта и инструментов. Во время одного из таких путешествий я случайно встретил Гирандсса, сына моего приятеля Кройса, давно покинувшего Сарды и жившего в Пирее. Так как никто из моих спутников не понимал по-лидийски, я вступил в разговор с Гирандесом и узнал, что Кройс на днях уехал навсегда на родину и, если мне удастся бежать, Гирандес спрячет меня и поможет вернуться домой.
Впоследствии оказалось, что мои спутники догадались, о чем я беседую с земляком. Когда мы в следующий раз направились в Пирей, они взяли с собой собак и не спускали с меня глаз. Но по дороге, когда мы шли по берегу ручья, я сорвал пустой внутри стебель тростника, как бы для того, чтобы опираться на него как на палку.
Я отстал от своих спутников и попытался скрыться в одном из боковых переулков. Но они бросились за мной, спустили собак, успели забежать вперед и отрезали мне путь по переулку.
Я бежал быстрее своих преследователей, но они гнали меня к берегу, к гавани, где было очень много народу и где беглому рабу невозможно скрыться. Положение становилось безвыходным: мне не оставалось ничего другого, как нырнуть под воду. Выставив наружу конец тростниковой трубки, я мог дышать и долго находиться под водой. Я пробрался между судов и поплыл в открытое море. Я прекрасно плавал, и мне удалось незамеченным отплыть довольно далеко от берега. Там я увидел корабль, плывший на близлежащий остров Эвбею; подплыв к нему, я сказал, что моя лодка опрокинулась; мне поверили и отвезли на Эвбею, в город Карист.
К сожалению, в Каристе я никого не знал. У меня было с собой несколько драхм хозяйских денег. Я пришел к Евангелу, хозяину мастерской железных изделий. Имя этого человека было мне случайно известно. Я выдал себя за лидийца Кройса, ехавшего на родину, сказал, что потерпел кораблекрушение у берегов Аттики, и мне дали работу в кузнице, с которой я благодаря своей силе быстро освоился.
В мастерской кузнеца лучше всего жилось рабам, знавшим ремесло и имевшим собственный инструмент. Они жили отдельно, в своих хижинах, приходили на заре и, как только начинало темнеть, уходили. Хозяин платил им немного, но после ухода домой они прирабатывали у разных заказчиков. Некоторые из них копили деньги, чтобы выкупиться на волю. Хуже было положение свободных чернорабочих, не знавших ремесла, вроде меня.
