(13) Разговор с галльским царьком вел Публий Лициний, бывший консул114; он доложил, что тот лишь ожесточился от просьб, обращенных к нему, и можно только дивиться, что такие цари, как Антиох и Птолемей по единому слову римских послов пошли на мир, а галлы ничего и слушать не стали.
35. (1) В Рим под стражу сперва препроводили пленных царей – Персея и Гентия с детьми, – за ними толпу прочих пленников; а македонян, которым велено было явиться в Рим, и греческих старейшин отослали последними, (2) ведь тех, кого дома не заставали, отзывали письмами даже от царских дворов, если кто-то, по слухам, был там115. (3) Сам Павел прибыл в Рим спустя несколько дней – он поднялся вверх по Тибру на царском корабле, столь громадном, что двигали его гребцы в шестнадцать рядов116, украшенном македонской добычей – отменным оружием и царскими тканями. По берегам толпился народ, высыпавший встречать полководца. (4) Немногими днями позднее к берегу пристал флот Аниция и Октавия. Всем троим сенат назначил триумф и поручил претору Квинту Кассию переговорить с народными трибунами, чтобы те, согласно с волей сената, обратились к народу с предложением – сохранить за ними троими их власть в день триумфа117.
(5) Посредственности зависть не угрожает – она поражает вершины. Триумф Аниция или Октавия не оспаривался, а Павел, с которым эти двое и сами постыдились бы равняться, стал жертвою злобной ревности. (6) Своих воинов держал он в старинной строгости, – от царских великих богатств уделил меньше, чем те было вознадеялись, ведь дай он их алчности послабление, и казна бы осталась ни с чем. (7) Все войско из Македонии в гневе на полководца вознамерилось пренебречь собранием, где должно было приниматься постановление о триумфе. (8) А личный враг Павла Сервий Сульпиций Гальба118, который в Македонии был войсковым трибуном второго легиона, и сам и через своих воинов подбивал всех явиться на голосование (9) и отказать полководцу в триумфе – вот так, мол, они ему отомстят за властность и скаредность, а уж горожане не станут перечить. И как воинам от него денег, так и ему от них не будет почета; пусть не рассчитывает на благодарность там, где не заслужил.
36. (1) Гальба распалил солдат, и когда на Капитолии Тиберий Семпроний, народный трибун, внес предложение о триумфе и всякий мог высказаться, никто не вышел поддержать дело, и так бесспорное. (2) Тут-то вдруг и выступил Сервий Гальба и потребовал от трибунов отсрочить обсуждение до завтрашнего утра, а то ведь уже восьмой час дня и не хватит времени, чтобы разъяснить, отчего не хотят они Луцию Эмилию дать триумф, – тут-де целый день нужен. (3) Трибуны, однако, велели, чтобы Гальба, если хочет что-то сказать, говорил немедленно, и он длинной речью затянул собрание до самой ночи119, припоминая и рассказывая, сколь тяжко было служить у Павла: трудов и опасностей хватало сверх всякой нужды, а наград и почестей не видать; (4) и если успех будет доставаться таким полководцам, то на войне служба станет еще тяжелей и мучительней, а после победы не доставит воинам ни достатка, ни почета. Македонянам, говорил он, повезло куда больше, чем римским воинам; (5) и если назавтра всем воинством явиться и отклонить предложение о триумфе, то власть имущим придется понять: не все в руках полководца и воины кое-что значат.
(6) Распаленные такими речами, воины на следующий день наполнили Капитолий такой толпой, что больше никто уже и не мог подступиться к месту голосования. (7) Когда первые трибы подали голос против триумфа120, виднейшие сенаторы сбежались на Капитолии. «Постыдное дело, – кричали они, – отнимать триумф у Луция Павла, победителя в столь великой войне, выдавать головою полководцев наглым и алчным воинам! (8) И так уж слишком часто мы спотыкаемся, ища расположенья толпы, – что ж это будет, если мы воинов поставим господами над полководцами?» И всякий из них на свой лад поносил Гальбу.
(9) Когда страсти улеглись, Марк Сервилий, который в прошлом был и консулом и начальником конницы, стал добиваться от трибунов, чтобы они начали все сначала и дали ему возможность обратиться с речью к народу. (10) Трибуны, удалившись на совещание, уступили мнению значительнейших людей государства и сызнова приступили к делу, объявив, что призовут те же трибы к голосованию, но пусть сначала выскажется Марк Сервилий и все, кому еще угодно говорить.
37. (1) Тогда Сервилий заговорил: «Когда бы, квириты, не имели мы других оснований судить, каков полководец был Луций Эмилий, хватило бы с нас и того, что в лагере своем он имел таких вот смутьянов-воинов и такого недруга – знатного, горячего и речистого подстрекателя, – а все-таки беспорядков у него в войске не было. (2) Та самая суровость, которую они ныне клянут, тогда не давала им своевольничать: когда их держали в старинной строгости, никто смуту не сеял и не затевал мятежа.
(3) А что до Сервия Гальбы, то если уж захотелось ему вступить на новое поприще и, обвиняя Павла, показать образец своего красноречия121, то он не должен был препятствовать триумфу, который, помимо всего прочего, самим сенатом был оценен как заслуженный. (4) Подождал бы хоть день, пока Эмилий Павел не предстал бы после триумфа частным уже человеком, – тогда и привлекал бы его к суду, как положено по законам; либо чуть позже, сам вступивши в первую свою должность122, вызвал бы недруга в суд и обвинил бы перед лицом народа. (5) Так Павел и триумф получил бы – заслуженную награду за блестящее завершенье войны, – и наказания не избежал, если бы оказалось, что он чем-либо запятнал славу свою, и прежнюю и нынешнюю.
(6) Но Гальба, вне всяких сомнений, хотел помешать прославлению того, кому он вменить в вину или даже в упрек поставить не мог ничего. Он, Гальба, вчера требовал целый день для обвинительной речи против Луция Павла, и проговорил четыре часа, остававшиеся до ночи. (7) Да будь подсудимый сколь угодно виновен – за эти часы можно вытащить на свет все грехи его жизни! А между тем что он сказал такого, что Павел пожелал бы опровергнуть, отвечай он перед судом? (8) Составьте-ка мне кто-нибудь ненадолго тут два собрания: в одном солдат из Македонии, в другом, непредвзятом и более свободном от ненависти и пристрастия, – весь римский народ.
Пусть наш подсудимый предстанет сперва перед сходкой городскою, гражданской. (9) Что, Сервий Гальба, ты сказал бы квиритам?123 Право же, твоя вчерашняя речь изрядно укоротилась бы: „Ты, воин, слишком строго и слишком бдительно стоял в карауле; слишком придирчивы, слишком тщательны были обходы ночных дозоров; трудов было больше прежнего – ведь сам полководец повсюду ходил и все проверял; из похода ты шел в тот же день прямо в бой124; (10) ты победил, но и тут он не дал передышки, а тотчас повел преследовать неприятеля. Он мог бы обогатить вас, поделивши добычу, но вместо того захотел пронести царские богатства в триумфе и положить их в казну”. (11) Конечно, все это бередит души воинов, полагающих, что полководец мало угождал их разнузданности, их алчности, – (12) однако у народа римского эта речь не имела б успеха. Не говоря уж о примерах из времени отцов, когда уступчивость полководцев оборачивалась поражениями, а суровость победами, римляне хорошо помнят Вторую Пуническую войну и все различье меж Марком Минуцием, начальником конницы, и диктатором Квинтом Фабием Максимом. (13) Словом, обвинитель и рта б не раскрыл, и Павлу защищаться было бы незачем.
(14) Перейдем к другому собранию. Теперь, пожалуй, уж не „квиритами”, а „воинами” буду я вас называть – вдруг хоть тут покраснеете вы и постыдитесь оскорблять полководца.
38. (1) Да и я, как представлю себе, что говорю пред воинами, совсем иными волнуюсь чувствами, чем обращаясь, как только что, к простому народу Города. (2) Да что ж это вы говорите, воины? Есть ли в Риме кто-нибудь, кроме Персея, кто не хотел бы торжествовать победу над Македонией? И если есть, разве не разорвали бы вы его на части своими руками – теми, которыми одолели македонян? Кто не дает вам войти в Рим в триумфе, тот и победить вам не дал бы, будь на то его воля. (3) Ошибка, воины, думать, будто триумф – честь лишь для полководца; нет, триумф – честь и для воинов, и для народа римского. (4) Не об одном только Павле идет сейчас речь.
Многим даже сенат отказывал в триумфе, но и тогда его справляли на Альбанской горе125. Отнять у Павла славу завершения Македонской войны так же невозможно, как у Гая Лутация – Первой Пунической, как у Публия Корнелия – Второй Пунической, как у других, кто справлял триумф после них. (5) Да и не станут Павловы заслуги от этого триумфа ни больше, ни меньше – а вот слава воинов и римского народа поколеблется: (6) как бы не подумали, что римляне завистники, не знающие благодарности к лучшим своим гражданам, как бы не показалось, что в этом они берут пример с народа афинского, который из зависти терзает своих вождей. (7) Достаточно провинились предки ваши перед Камиллом, однако оскорбили они его все-таки раньше, чем отняли благодаря ему Рим у галлов. Достаточно провинились и вы перед Публием Африканским. Он, покоритель Африки, к стыду нашему, в Литерне обрел и кров и прибежище, в Литерне показывают и его могилу!126 (8) Павел равен этим мужам славой своею – как бы не сравнять его с ними и вашей несправедливостью.
