К и р. А если ты узнаешь, что он перешел на сторону врага, как ты поступишь в этом случае?
Царь. Казню его. Чем умирать, будучи изобличенным во лжи, я лучше умру, говоря правду.
Сравним этот диалог с разговором, происходящим между Сократом и Федром в одноименном произведении Платона (это тем более уместно, что у Платона здесь идет речь о сущности суда и судебного процесса вообще):
Сократ. Скажи мне, что делают на суде тяжущиеся стороны? Не спорят ли они, или назвать это как-нибудь иначе? Ф е д р. Нет, именно так. Сократ. Спорят о том, что справедливо и что несправедливо? Федр. Да.
Сократ. И тот, кто делает это искусно, сумеет представить одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, то, если захочет, несправедливым? Ф е д р. И что же?
Сократ. Да и в народном собрании одно и то же покажется гражданам иногда хорошим, а иногда наоборот. Ф е д р. Это так. [553]
Сущность сократовского понимания суда, изложенная здесь, становится совершенно ясной из сцены суда над армянским царем в «Киропедии» (она находит подтверждение и в цитированном месте платоновского диалога). В то время как Кир заставляет армянского царя признать, что он, царь, заслужил смертную казнь, сын армянского царя Тигран при помощи ряда софистических доводов убеждает Кира, что тому выгоднее оставить царя в живых и даже сохранить ему царский престол. Здесь мы находим живую иллюстрацию, к ходячему обвинению в адрес софистов, которые могут «кривую речь сделать правой» и наоборот.
Как предположил Эд. Шварц, [554]Ксенофонт в «Киропедии» изобразил своего учителя Сократа. Армянский принц Тигран, выступающий в романе в качестве человека, принадлежащего к окружению Кира, рассказал ему историю о своем учителе, которого он, Тигран, некогда полюбил за его человечность и мудрость. Но отец Тиграна повелел казнить этого учителя, сумевшего сделать так, что Тигран полюбил его больше, чем родного отца. Перед смертью мудрец просил Тиграна не гневаться на своего отца из-за несправедливо вынесенного приговора, ибо царь сделал это по неведению. Услышав этот рассказ, Кир посоветовал Тиграну простить своего отца, совершившего свойственную людям ошибку.
Возникает соблазнительная гипотеза, что в образе мудреца, учившего Тиграна, Ксенофонт изобразил Сократа. В армянском царе в данном случае автор дал персонифицированный образ афинского демоса, казнившего Сократа из-за непонимания истинной сути его учения.
Действующие лица «Киропедии» обрисованы в общем довольно схематично, без углубленных психологических характеристик, поэтому они несколько бледны. [555]Перед нами выступают не живые люди, а носители определенных идей: отсюда та риторичность и известная сухость, которые отличают это произведение Ксенофонта. Эпизоды, в которых эти действующие лица выступают, и ситуации, в которых они высказывают свои убеждения и взгляды, в ряде случаев лишены пространственных и временных характеристик: обстановка повторяется иногда до мельчайших деталей (это или войсковой круг, или палатка военачальника, или совещание полководцев). Герои «Киропедии» больше рассуждают, нежели действуют. Но наряду с этим мы встречаем в «Киропедии» сцены, выгодно отличающиеся в художественном отношении. Так, в описании поведения мальчика Кира на обеде у своего деда, мидийского царя Астиага, великолепно переданы черты детской непосредственности и живости, отличающие тогда Кира.
В соответствии с указанными выше художественными особенностями «Киропедии», центральный образ романа, завоеватель Кир, представлен как воплощение абстрактной идеи. Лишенный человеческих слабостей и недостатков, он — благородный царь и полководец, отец и воспитатель своих воинов, устроитель громадной мировой империи. Хотя в начале романа Кир и его воины поступают на службу к мидийскому царю Киаксару в качестве наемных воинов, это обстоятельство нисколько не умаляет его достоинств в глазах автора. Вспомним, что и земной прототип Кира, спартанский царь Агесилай (которым Ксенофонт всю жизнь восхищался и дружбой с которым, необыкновенно гордился) служил за деньги персидскому сатрапу Ариобарзану, поднявшему восстание против своего царя, [556]а затем египетскому фараону Таху. [557]Ксенофонт даже склонен считать это обстоятельство особой заслугой своего кумира: «Он совершил поистине удивительные деяния: и те, кто считал себя обязанными ему, и те, кто были вынуждены бежать от его воинов, — все давали ему деньги». [558]
Кроме Агесилая, перед глазами Ксенофонта, создававшего в лице Кира идеальный образ царя и полководца, постоянно был и хорошо знакомый ему Кир Младший, в войске которого он служил. Характер Кира Младшего, описанный в «Анабасисе» (I, 9), во многом напоминает нам героя «Киропедии».
Фигура идеального героя романа контрастно оттенена образами Астиага, Киаксара, Креза — властителей, далеко не обладающих теми качествами, которые автор считает совершенно необходимыми для великого полководца и царя. Они ведут роскошный, изнеживающий тела и души образ жизни, не проявляют мужества в бою, невоздержаны и вспыльчивы и т. д. Поэтому все они должны сойти с арены политической деятельности, уступив место Киру.
Хотя исторического в «Киропедии», как давно замечено и античными и современными критиками, очень мало, иллюзия историчности в ней сохраняется. Жизнь и быт персов напоминает нам жизнь и быт спартанцев; напротив, то, что действительно было свойственно, например, персидскому войсковому строю, стратегии и тактике, — приписано автором ассирийцам.
«Киропедия» знаменует собой значительный шаг вперед в развитии искусства повествовательного жанра, самой техники литературного мастерства. Повествовательный прием, который заключается в том, что сообщаемое автором выдается за услыщанное от третьих лиц, применял еще Геродот. Но отец истории, употребляя оборот «говорят», действительно отсылал к источнику, из которого черпал информацию; напротив, в «Киропедии» обороты «рассказывают», «повествуют» — не более чем литературный прием, создающий впечатление объективности изложения. Этому приему была суждена долгая и плодотворная жизнь (к нему Ксенофонт приходил постепенно — уже в «Анабасисе» он говорит о себе в третьем лице, и впоследствии к этому же приему прибегнул Гай Юлий Цезарь в своих «Комментариях о галльской войне»). В «Киропедии» Ксенофонт оставил нам один из первых опытов создания литературного прозаического произведения с единым героем в центре, род историко-биографического и философского романа с ярко выраженной политической тенденцией, выражающейся в прославлении монархии. Роман излагает жизнь и деяния героя от детских лет до кончины и заключает в себе значительное идейное богатство, отражающее думы и чаяния определенных социальных групп в Греции эпохи Ксенофонта. У римлян, а позднее и в Византии «Киропедия» пользовалась большой популярностью. Она послужила образцом для появившихся в Европе XVII–XVIII вв. философских романов.
* * *
В заключение кратко остановимся на судьбе «Киропедии» в России.
В 1759 г. в Санкт-Петербурге вышла книга «Ксенофонта философа и полководца славного история о старшем Кире, основателе персидской монархии, с латинского на российский язык переведена при Императорской Академии Наук». «Киропедия» была издана большим по тем временам тиражом в 1325 экземпляров. Вторым изданием эта же книга вышла в 1788 г. [559]
Интерес к этому произведению Ксенофонта, проявленный в России XVIII в., был не случайным. Просвещенный абсолютизм искал своих предшественников среди прославленных героев древности, и основателя древней персидской империи легко можно было выдать за просвещенного монарха, пекущегося о благе государства и управляемого им народа. Имя первого переводчика «Киропедии» в России осталось неизвестным. [560]Сравнение с оригиналом, однако, позволяет установить, что перевод был выполнен с большой точностью и отличным для того времени слогом, в котором, несмотря на то, что этот перевод был сделан не с греческого оригинала, заметно даже стремление автора передать ритмику ксенофонтовской фразы. Ср., например, конец I книги: «Но боги бессмертные, любезный сын мой! Не токмо все прошедшее и настоящее, но и какое каждой вещи имеет быть окончание, ведают, и предвозвещают вопрошающим, до кого милостивы, что предпринимать надлежит, и чего не должно. А тому удивляться не надобно, что они не всем судьбы свои открывают: ибо ничем их принудить не можно, чтобы они попечение имели о таких, кои неугодны им». [561]
