Бо Ли - Пейзаж души: «Поэзия гор и вод»

Классифицировать пейзажную лирику такого непоседы, как Ли Бо, — мука мученическая. Он нигде не задерживался подолгу, его постоянно тянуло покинуть место, куда он только что прибыл, он путешествовал зигзагами, не оставляя исследователю возможности вычертить стройную схему. Даже заводя собственный дом, он создавал в достаточном отдалении от него хижину, где погружался в даоские каноны или расслаблялся в дружеских пирушках с друзьями — затем, чтобы, прервав их, вернуться…

Куда? Он и сам не знал, куда ему возвращаться, где его дом, где его очаг. Себя называл «кэ», то есть «гость», «пришелец» («то был пустыни вечный гость…» — Лермонтов точно определил такую смятенную душу, одинокую посреди пустынного для него мира).

Более того, взирая на вид, открывающийся перед глазами, он далеко не всегда намеревался реконструировать его стихотворными средствами — он ведь не был «натуралистом-фотографом», он рефлексировал, и пейзаж становился для него не целью, а исходным моментом. И кто ведал, с какими птицами и в какие края Земли и Неба уносилась его мысль со склона неприметной горушки Цзинтин?

Ну, что ж, попробуем сконструировать виртуальную спираль воображаемой поездки Ли Бо, раскрученную по поверхности танского Китая и затем уходящую в занебесную бездонность, о которой всю свою земную жизнь грезил поэт и куда он несомненно вознесся на том могучем «ките», о чем повествуют нам легенды.

Так что поэтическая часть этой книги выстроена как «идеально»-искусственная последовательность неких привычных для Ли Бо центров, вокруг которых концентрировались создаваемые поэтом образы. Эти центры вполне реальны, Ли Бо не раз заглядывал в те места. Не всегда в той последовательности, какая предложена составителем, и не всегда описывая именно эти места, где находился, порой в Осенних плесах вспоминал недосягаемую, как Небо, столицу Чанъань, а иногда, наоборот, в опостылевшем Чанъане умиротворял душу благостными видами Осеннего плеса, воссоздаваемыми памятью воображения. Куда отнести такое стихотворение? Что вычленить в нем как главную составляющую? Вот они, муки составителя. Он отдается интуиции, а насколько она точна, пусть определит читатель.

Итак, наш виртуальный Ли Бо, низвергнутый, как гласят легенды, со звезды Тайбо и всю земную жизнь благоговевший перед горами, этими сакральными путями в высоко вознесенное Небо, виртуально путешествует из отчего края Шу — к приморской полосе У-Юэ, чье бескрайнее мифологическое прошлое заполнено романтическими именами святых и отшельников, ненадолго задерживается в Цзиньлине (современный Нанкин), затем восходит на знаменитую вершину Лушань, неспешно колесит по разливанным Осенним плесам, по озеру Дунтин, иногда даже именуемому «морем», замирает в восхищении перед любимой своей Цзинтин, притулившейся по соседству с городом Сюаньчэн (и то, и другое для Ли Бо освящено именем почитаемого им поэта 5 века Се Тяо), живет, тоскуя, какое-то время то в одном своем доме в Аньлу, то в другом — в Восточном Лу, мечется по окраинам «на запад от заставы Ханьгуань», наконец, попадает в лелеемую столицу Чанъань, где «Сын Солнца» — увы! — предложил ему всего лишь необременительные занятия «шута» — придворного стихотворца, мудрыми же государственноустроительными советами поэта пренебрег, а потом и вовсе отправил подале от себя в ссылку в окраинный Елан. И Ли Бо находит утешение в вине, которое, как и природа, дарует ему свободу души, раскрепощает душу, и она, вольная, возносится над землей, над морем — в Небеса, где уже ждут прошедшего шестидесятилетний земной цикл поэта его бессмертные друзья.

В эту виртуальную спираль странствий и соберется обещанная «поэзия гор и вод» великого Ли Бо — не ограниченная природными объектами, а проникшая в тайное тайных — душу поэта, где мы и попытаемся нащупать «пейзаж души», во второй части этой книги поразмышляв над стихами.

Южная область Шу (нынешняя пров. Сычуань) — край поэтов и отшельников, философов и мистиков.

Ли Бо провел там два десятка лет юности, учебы, духовного становления (по одной версии, в пятилетнем возрасте он приехал туда с родителями из города Суяб в тюркском каганате на юго-западной границе Китая, где сегодня лежит киргизский г. Токмок на берегах реки Чу; по другой — даже родился в Шу).

Совершенно естественно, что в его духовном мире отчий край занимал совершенно особое положение. Ли Бо всю жизнь ощущал себя «южанином», «пришельцем», и когда в 20 с небольшим лет он впервые (и навсегда) покинул пределы Шу, буря чувств отразилась в его поэзии.

727 г., осень

Ложе: некоторые исследователи полагают, что слово «чуан» в первой строке здесь означает не привычное «постель», а деревянное ложе вокруг колодца, и Ли Бо смотрел на луну не в окно комнаты, а сидя у колодца во дворе монастыря Силин близ Янчжоу (совр. пров. Цзянсу), где его, больного, приютили монахи, поскольку у поэта уже не осталось денег на гостиницу в городе (в его текстах встречается признание, что выделенные ему отцом деньги на путешествие он быстро истратил).

Поскольку в 3–4 строках поэт «опускает-поднимает» голову, значит, он не лежит на постели, а сидит (именно так он изображается современными китайскими иллюстраторами). Мечты о родных краях, доме, друзьях в древней поэзии часто связывались с ночной луной[1].

720 г., весна

Это стихотворение передает экстатическое восприятие поэтом мистического ореола святой горы.

Крутобровая (Эмэй): одна из священных для даосов гор, находится на юго-западе совр. уезда Эмэй пров. Сычуань, две ее вершины напоминают брови. Таинством одухотворен: в оригинале как символ искусства волшебных превращений упоминается парчовый мешочек, в который император У-ди положил святые книги, врученные ему богинями Сиванму и Шанъюань фужэнь. Облако: как небесное тело оно связано с бессмертными святыми, которые передвигались на облаках; в строке свет облака в себе… — та же мысль. Вознестись на агнце: некий резчик по дереву Гэ Ю, оседлав барашка, покинул чжоуского Чэн-вана и улетел в область Шу, где к нему присоединилась местная знать, и все они вознеслись на небо, став святыми.

«До чего круты горные тропы Эмэй! Глубокие и мрачные ущелья, необычные цветы и травы, прекрасные деревья усеяли склоны… Вдруг все заволокло туманом, поднявшимся между скал и стремительно сгущавшимся, то скрывая, то открывая на миг кручи, водопады. Как фея-чаровница, скрытая вуалью, Эмэй приподнимает ее, открывая то прекрасные глаза, то жемчужное лицо, но всю ее увидеть тебе не удается. Воистину таинственная святая гора! …Давным-давно, рассказывал Ли Бо по дороге слуге, жили на Эмэй девять седовласых старых святых. Могучий Желтый император Хуан-ди самолично явился к ним расспросить о пути к вечной жизни. Старцев уже нет, Желтый император вознесся на небо, и осталась лишь пещера, ее потом прозвали Пещерой девяти старцев. А еще, говорят, в династию Чжоу жил Гэ Ю, резчик по дереву. Сделал деревянных баранов, обдал их святым дыханием, бараны ожили, и он повел их в Чэнду на рынок. Распродал людям, а бараны-то снова стали деревянными. Люди поняли, что он владеет искусством магии и бросились к нему, чтобы он и их научил. И вот однажды они увидели, что он, оседлав барана, поднимается на Эмэй, и многие помчались за ним, как ушли, так и не вернулись, рассказывают, все святыми стали… Но больше всего Ли Бо любил легенду о том, как в эту святую гору преобразилась прекрасная фея. „Посмотри-ка, — показал он Дань Ша, — вон из тумана вылезают две вершины, разве они не похожи на брови-бабочки этой феи?“»