В далеком походе вещий голос говорит Искендеру, что он завершает свой земной путь и ему нужно возвращаться в родной Рум. Искендер поворачивает войска. Но по дороге тяжело заболевает. Он вызывает из Юнана Аристотеля с врачами, но они бессильны.
Ветра осени шумный послышался взмах.
Все пошло по-иному в увядших садах.
Пропадало роскошество каждого сада.
Каждой розы прекрасной погасла лампада.
По краям ручейков пожелтела трава.
Все упали плоды, вся опала листва.
На ветвях запылало то пламя, в котором
Вся сожглась пестрота, столь приятная взорам.
Бродит много дихкан, о базарах тужа,
Все замкнули калитки садов сторожа.
В водоемы Хосроев текущие воды
Уж застыли от холода злой непогоды.
Без воды и плодов нет отрады в садах.
Глина старых оград рассыпается в прах.
Где же кравчий с вином? Где же сладость и ласки?
Все мертво, в мертвый сад зверь войдет без опаски.
Смолк пернатых язык. И, вонзаясь в стопы
Быстроногих ветров, обнажились шипы.
Где же те, что в саду отдыхали, бывало?
Поклонявшихся розам в долинах не стало.
С солнца Золото стер непостижный терпуг,
Стали воды в ручьях как недвижный терпуг.
Нет красавиц в садах; их спугнули морозы.
Соловьи улетели, осыпались розы.
Заклеймили шипы каждый розовый куст.
Где и песни и чанг? Сад безмолвен и пуст.
И завяло — увы! — в эти дни листопада
Древо дивное — гордость подлунного сада.
Искендер-кипарис был здоровья лишен,
Щедро тратил здоровье в скитальчествах он.
Стужа в мире, и грудь Повелителя — в стуже.
Мир он ведал, и все ж вновь он влекся к нему же.
Ослабел полновластья приманчивый зов,
И к нему невнимательный стал нездоров.
Долго птица над миром царила, но крылья
Обломились! Подняться? Напрасны усилья!
Где тюльпаны ланит? Стройный тополя стан?
В когти сокола злого попался фазан.
Войсковые врачи, — а порой и вельможа,—
Днем и ночью сидели у царского ложа.
Берегли светоч мощного царства они,
Составляли в тревоге лекарства они,
В стуке сердца и в колбах разгадку искали.
Но уж звали недужного темные дали.
И в назначенном снадобье будет ли прок,
Коль пришел расставанья назначенный срок?
Вновь пытали врачи все целебные травы,
Но душа вырывалась из тесной оправы.
И лужайки никто уж не смог бы найти,
Где бы странник сумел отдохнуть на пути.
Если боль и страданье содействуют смерти,
Это — воля судьбы благодетельной, верьте.
Горло смертному жмет столь неистово рок,
Что торопит измученный гибели срок.
Каждый врач размышлял об ознобе, о боли,
Но ведь врач ведал то, что он ведал, — не боле.
Ведь лампаде, когда жизни канул и след,
Даже масло и то причинило бы вред.
«Ведь больные плоды — слову мудрых я внемлю —
Чуть притронутся к ним — упадают на землю».
Исцеленье несет многим страждущим врач,
Но, леча обреченных, не знает удач!
В девять сфер устремляющий мудрые взоры
Стал на них наводить звездочетов приборы.
Он померкшей нашел основную звезду.
Звезды счастья ушли: все вещало беду.
То сплетение звезд, что так дивно блистало,
К гороскопу царя благосклонным не стало.
Увидав, как черта вещих знаков течет,
Побледнел и от страха застыл звездочет.
В руки зеркало взял Повелитель, желая
Поглядеть, что свершила судьба его злая.
Он узрел худобу. Он узрел, что, спеша
К краю мира, от плоти бежала душа.
Стыла медленно кровь, стало немощным тело.
Изогнуть кипарис что, скажи, захотело?
Дух из тела бежал, в тьму недужного мча.
Царь заплакал, как плачет, сгорая, свеча.
И призвал он друзей. G тяжким роком не споря,
Им он молвил, исполненный скорби и горя:
«Мой корабль испытал волн крутящихся власть,
Лютый змей растворил ненасытную пасть.
Властный глас призывал, звал подняться с привала:
То судьба Искендеру веленье давала.
Надо мной небеса плыли тихой рекой, —
И в горах и в степях мне давали покой.
Но теперь небеса мраком черным затмило,
И луна мне грозит, и дневное светило.
Мне бороться невмочь: на меня, на раба,
Ополчилась, идет грозным войском судьба.
Что свершу? Злое небо, в неистовстве рьяном,
Мой венец уловляет поспешным арканом.
Подойди, казначей, нужно денег царю.
Может статься, я взяткою муки смирю.
Подойди, меченосец: мечом своим ярым,
Может статься, с мучительным справлюсь я жаром,
Я — ваш царь Искендер, могший джиннов карать,
Свой вознесший престол, ведший грозную рать,
Препоясанный в бой, полный жаркого духа,
Продевавший кольцо в лютых недругов ухо,
Меч поднявший на зло, многомощней слона,
Все Кульзумское море [474]взбурливший до дна,
Отпугнувший волков от безмерного стада,
Многих малых поднявший, бессильных ограда!
Я разбитого много умело скрепил.
Чтоб иное разбить, много тратил я сил.
Я насилия зло заменил состраданьем.
Завершить много дел счел своим я заданьем.
Был в Каннаудже [475]мой меч. Знал он множество стран:
Ввел войска я в Кульзум [476], ввел войска в Кайруван [477].
Смерть пришла. Не блуждать мне горами и степью!
Стал силком этот меч, стал он тяжкою цепью.
Степи, взморья, пески, горы, тысяча рек!
Кто скитался, как я? Ни один человек!
До луны возвышал я иных исполинов,
Много чванных голов снял я с плеч властелинов.
Обезглавил я мощного Фура [478], и пал
Предо мною в Китае могучий Джайпал [479].
От Насика [480]к Мансаку я вел свою силу,
Отомстил я Кабилу и также Хабилу. [481]
Погасил я огонь темных магов. В огонь
Вверг я море врагов. Всюду рыскал мой конь.
Как Джемшида престол, трон мой всем был отрада.
Я ограду раскрыл Феридунова клада.
Я узрел все потайное племени Ад.
Я проник в дивный сад, где простерся Шеддад.
Причинил Серандибу немало я срама.
Попирал я стопою вершину Адама.
Был я словно Рустам, меч Рустама нашел.
Кей-Хосрова я чашу сыскал и престол.
Я на запад посланца направил с востока.
Вал Яджуджский! Конца ему нету и срока.
Был я в Месте Священном, как древле Адам,
И к Каабы кольцу я притронулся там.
Я свой светоч зажег, с мраком бился я черным.
Дверь насилья забил я усильем упорным.
К светлой славе идя, я играть не хотел,
Не свершал никогда непродуманных дел.
Где б я ни был, идя многомощным походом,
Правосудье внушал я своим воеводам.
Мне не страшен был зной, размягчавший гранит.
Полный сил, я твердил: «Рок меня сохранит».
Что ж я стражду теперь? Тут прохлада, но что же!
Что мне мех и шелка на мучительном ложе!
Голова на подушке, и сам я не свой!
Кто здоровой к подушке прильнет головой?
Мастерскую сию черной вижу я ныне.
Я у черных потоков, я в черной пустыне.
Что вам доброго ждать? Не утешу я вас!
Каждый вздох мне тяжел. Мой приблизился час.
Я подобен младенцу, не знавшему света
И ушедшему в тьму. Давит истина эта.
Всю я землю узрел, мне весь мир был открыт,
Но и ныне мой взор созерцаньем не сыт.
Тридцать шесть! [482]Если б лет я три тысячи ведал,
Я бы то же сказал: сердце миру я предал.
Я за полог вселенной рассудком проник,
Я луну разгадал, понял солнечный лик.
Для познавших весь мир стал я светочем знанья.
Возносил я хваленье творцу мирозданья.
Не в неведенье темном на свете я жил,
Я искал постиженья неведомых сил.
Много книг я прочел, все я ведал науки,
Но бессильны они в час последней разлуки.
Я от каждой беды мог когда-то уйти,
Но для бегства от смерти не знаю пути.
В затрудненьях любых можно действовать смело,
Но со смертью борьба — неразумное дело.
Где премудрые? Деньги считал я за прах,
Их даря мудрецам. Пусть развеют мой страх!
Подойдите и в золото прах обращайте,
О лекарстве своем Искендеру вещайте.
Аристотель, ты где? Мрак я зрю впереди.
Из теснины смертельной меня уведи!
Где же ты, Булинас? Всей волшебною силой
Ты меня возврати к жизни светлой и милой!
Где подвижник Платон? Пусть применит ко мне
Он познанья свои. Весь горю я в огне.
Где Валис? Не спасет ли царя он и друга,
Не постигнет ли тайну лихого недуга?
Призовите Сократа! Мой близится срок.
Не Сократу ль открыть самый трудный замок?
Одвуконь за Хермисом пошлите! Быть может,
Он хотя бы на миг Искендеру поможет!
Пусть к Фарфорию мчатся! У смертного дня,
Может статься, он выкупить сможет меня».
Царь промолвил затем: «Нет! Я предан гордыне!
Лишь творца поминать мне назначено ныне!
Избавленья от мук не пошлет ли мне он,
И не будет ли им прах мой бедный прощен?
Чья поможет рука? Стал для всех я далеким.
Кто меж сонма людей был таким одиноким?
Если мне небеса шлют одну только тьму,
Поднимать мне свой голос молящий к чему?
Ведь от праха, друзья, получил я начало.
Стать мне прахом опять, видно, время настало.
Перед тем, как с пучиною буду я слит,
В море выброшу я свой прославленный щит.
Я родился нагим, и, закрыв мои вежды,
Вы заройте меня без венца и одежды.
Был без бремени я. Время царства забыл
Я навек, буду наг я, как некогда был.
Посетила скалу птаха малая. Вскоре
Улетела. Скала испытала ли горе?
Я — та малая птаха, а царство — скала.
Миру трудно ль забыть Искендера дела?
Порождать и сражать мне подобных он любит.
Злобный мир! О, горбун! [483]Всех, проклятый, он губит!
Хоть внимал я всем людям, хоть не был я злым,
Но насилие все ж применял я к иным.
Вы простите меня. Судей жду я не строгих.
Ведь неправых владык обезглавил я многих.
В черный прах мой опустится черный престол.
Дух мой к светлым взлетит, в их лазоревый дол.
Не стенайте с покрытыми пеплом главами!
Пусть прощенья слова будут сказаны вами».
Все он молвил. Безмолвье возникло в ответ.
Он уснул. Мнилось всем: в нем дыхания нет.
