В XI веке, когда «звезда арабской поэзии» на Востоке начинает закатываться, в Андалусии появляются замечательные поэты. Один из первых прославленных андалусцев — творец любовной лирики Ибн Зайдун. Выходец из знатного кордовского рода, Ибн Зайдун в смутные годы борьбы за кордовский престол поддержал противников Омейядов, был приближен новым правителем, попал в немилость, бежал к правителю Севильи и помог ему захватить Кордову. Главная тема его газелей — любовь к аль-Валладе, дочери халифа, поэтессе, державшей в Кордове нечто вроде литературного салона. В соответствии с требованиями «куртуазии», лирический герой его поэм — верный влюбленный, покорный воле своей жестокосердной и высокомерной дамы, в глазах которой его порочат недруги-клеветники. Сочинял Ибн Зайдун также сатиры, главным образом на своего соперника, и традиционные панегирики кордовскнм и севильским правителям.
Был популярен в Андалусии и поэт аль-Мутамид. Эмир, правитель Севильи, аль-Мутамид из страха перед испанцами обратился за помощью к правителю Марокко Иусуфу ибн Ташифину, и тот приостановил реконкисту, но заодно захватил и владения аль-Мутамида, а поэта-правителя отправил в Марокко, в селение Агмат, где тот и умер в плену. В своих ранних стихах аль-Мутамид, как и Ибн Хани, подражает аль-Мутапабби, а в лирике близок Ибн Зайдуну. Лучшее в его творчестве — агматский цикл стихов, повествующий о перенесенных поэтом унижениях.
К севильскому кругу относится также творчество уроженца Сицилии Ибн Хамднса, бежавшего после завоевания острова норманнами. Выдающийся мастер куртуазной лирики, Ибн Хамдис прославился своими любовными и застольными песнями, а также стихами о природе.
Большим мастером пейзажа был уроженец Альсиры Ибн Хафаджа, которого современники сравнивали обычно с певцом сирийской природы ас-Санаубари. Природа родной Валенсии — одной из самых прекрасных областей Испании — была для поэта неиссякаемым источником вдохновения.
Тематика строфической поэзии первоначально была ограничена любовными сюжетами, но начиная с XI века, когда стремление к строгому соблюдению восточноарабских традиций заметно ослабевает, форма мувашшаха используется во всех жанрах, вплоть до суфийской лирики. В диалектных ладжалях, как правило, не соблюдались классические поэтические размеры, но выдерживалась долгота гласных, и строились они по правилам, близким к силлабо-тоническому стихосложению.
Берберские завоевания в Андалусии приводят к огрублению придворной жизни. Африканские правители плохо знают арабский язык и не понимают утонченную классическую поэзию. Поэтому постепенно придворного панегириста сменяет странствующий поэт, ищущий слушателей и ценителей среди простого городского люда. Именно таким был бродячий поэт и музыкант из Кордовы Ибн Кузман, исполнявший свои панегирики и заджали на площадях и рынках андалусских городов. Тематика заджалей Ибн Кузмана разнообразна, но излюбленные его сюжеты — вино и любовь. Земные, чувственные радости поэт противопоставляет аскетической морали, издевается над «изысканной» любовью куртуазных поэтов. В поэзии Ибн Кузмана много бытовых моментов, описаний городских празднеств, сцен из жизни простонародья.
Последние столетия пребывания арабов в Испании менее богаты поэтами. Здесь следует выделить автора замечательных любовных стихотворений, принявшего ислам еврея из Севильи Ибрахима ибн Сахля, и последнего выдающегося поэта и историка из Гранады Ибн аль-Хатиба — автора грустных элегий-плачей, отражающих ощущение грядущей гибели, которым были охвачены арабы Южной Андалусии задолго до окончательной победы испанцев.
В настоящем томе «Библиотеки всемирной литературы» представлены образцы средневековой арабской поэзии от ее истоков — доисламских муаллак — и до окончания «золотого века». Читателю, несомненно, бросятся в глаза общие типологические черты, превращающие эту поэзию в единое эстетическое явление.
Выше уже говорилось о традиционности арабской средневековой поэзии, о роли, которую играл на протяжении тысячелетней истории ее развития доисламский канон, предопределивший ее тематику, формы и образный строй.
В отличие от преисполненного чувством собственного достоинства древнеарабского поэта-воина, воспевавшего деяния родного племени, средневековый поэт был, как правило, придворным панегиристом, рассматривающим свою деятельность как профессию и источник заработка. Отношение к поэтическому творчеству мало чем отличалось от отношения к труду ремесленника-гончара или ювелира; можно даже говорить о своеобразной корпорации придворных панегиристов, хотя формально такого цеха не существовало. Немногие исключения из этого правила лишь подтверждают его: не пожелал воспевать Омейядов богатый мединец Омар ибн Аби Рабиа, независимо держал себя халифский сын Ибн аль-Мутазз, не слагал стихов за деньги мудрец-аскет аль-Маарри, сторонились двора поэты-суфии Ибн аль-Фарид и Ибн аль-Араби. Основная же масса поэтов существовала на подарки своих покровителей.
Поэтическое творчество панегиристов регламентировалось нормативной поэтикой, как труд ремесленника — цеховыми предписаниями. Воспевая покровителя, поэт должен был в соответствии с правилами канона приписать ему традиционные добродетели. Средневековый арабский поэт вообще всегда восхваляет (в панегириках — своего покровителя, в пейзажной лирике — природу, в любовных стихах — реальную или вымышленную даму сердца), в отличие от древнеарабского поэта, который все описывал (природу, сражение, коня, возлюбленную) и в творчестве которого эпический и лирический моменты находились в органическом единстве.
Основным жанром придворной поэзии на протяжении всего средневековья оставалась касыда-панегирик. Ее композиция была позаимствована средневековыми поэтами из древней поэзии, но при этом придворные панегиристы предельно расширили собственно панегирическую часть и ввели часть, содержащую просьбы о вознаграждении.
Другие жанры арабской поэзии, возникшие в более позднее время и поэтому не ограниченные поэтической практикой древних поэтов, не были столь жестко нормализованы в композиционном отношении, как касыда-панегирик, но также строились на традиционных тропах и поэтических фигурах.
Критерием для оценки поэтического произведения служило не его своеобразие, а искусное выполнение «заданных» каноном условий. Личный талант поэта, его индивидуальность могли проявиться лишь в мастерском подражании классическим образцам да в некотором обновлении поэтических фигур. Стремясь превзойти предшественников и соперников-современников, поэты проявляли большую изобретательность в разработке традиционных тем и поэтического языка, что делало нормализованное искусство арабов художественно активным на протяжении многих столетий.
Ограниченная узкими рамками традиционной композиции и жанров, арабская поэзия развивалась «вглубь» за счет усложнения поэтической техники. Начиная с IX века арабская критика все более ценит версификационное мастерство. Поэты увлекаются чисто формальными задачами: уснащают спои стихи сложными поэтическими фигурами, многостепенными метафорами, изысканной игрой слов, заботятся не только о звуковом, но и о зрительном аффекте (подбирают в бейтах такие слова, начертание букв которых превращает стихотворение в рисунок). Эта изощренность орнаментального стиля, вкус к поэтическим кунстштюкам чувствуется даже в творчестве таких корифеев золотого века, как аль-Мутанабби и аль-Маарри. Поэты-«эрудиты» нередко строят образы на ученых сравнениях, почерпнутых из книжных источников.
Арабская классическая поэзия — одна из блестящих страниц мирового поэтического искусства. В эпоху своего высшего расцвета она оказала огромное влияние на поэзию многих восточных народов, особенно ираноязычных и тюркоязычных; следы ее влияния можно найти и в поэзии европейских народов, в частности в творчестве старопровансальских трубадуров.
И. Фильштинский
В настоящем томе «Библиотеки всемирной литературы» в качестве иллюстраций (а также рисунков на суперобложке) использованы миниатюры из уникальной рукописи XIII века «Макам» (собрание коротких плутовских новелл) известного литератора аль-Харири (1054–1122), хранящейся в Отделе рукописей Ленинградского отделения Института востоковедения Академии наук СССР.
Воспроизводимые миниатюры и их фрагменты представляют интерес не только как образец арабского средневекового изобразительного искусства, но также и как великолепный художественно-иллюстративный материал, дающий представление о жизни и быте арабо-мусульманского торгово-ремесленного города той поры, с его богатейшей культурной жизнью. В них запечатлено примерно то же время, что и в поэзии арабского средневековья эпохи расцвета.
