ИСКЕНДЕР ВСТУПАЕТ В БОРЕНЬЕ С ПЛЕМЕНАМИ РУСОВ
Обращенную в киноварь быструю ртуть
Дай мне, кравчий; я с нею смогу заглянуть
В драгоценный чертог, чтоб, сплетаясь в узоры,
Эта киноварь шахские тешила взоры.
* * *
Так веди же, дихкан, все познав до основ,
Свою нить драгоценных, отточенных слов
О лазурном коне, от Китая до Руса
Встарь домчавшего сына царя Филикуса,
И о том, как судьба вновь играла царем,
И как мир его тешил в круженье своем.
* * *
Продавец жемчугов, к нам явившийся с ними,
Снова полнит наш слух жемчугами своими:
Рум, узнавший, что рус мощен, зорок, непрост,
Мир увидел павлином, свернувшим свой хвост.
Нет, царю не спалось в тьме безвестного края!
Все на звезды взирал он, судьбу вопрошая.
Мрак вернул свой ковер, его время прошло:
Меч и чаша над ним засверкали светло.
От меча, по лазури сверкнувшего ало,
Головою отрубленной солнце упало.
И когда черный мрак отошел от очей,
С двух сторон засверкали два взгорья мечей.
Это шли не войска — два раскинулось моря.
Войско каждое шло, мощью с недругом споря.
Шли на бой — страшный бой тех далеких времен.
И клубились над ними шелка их знамен.
Стало ширь меж войсками, готовыми к бою,
В два майдана; гора замерла пред горою.
И широкою, грозной, железной горой
По приказу царя войск раскинулся строй.
Из мечей и кольчуг, неприступна, могуча,
До небес пламенеющих вскинулась туча.
Занял место свое каждый конный отряд,
Укреплений могучих возвысился ряд.
Был на левом крыле, сильный, в гневе немалом,
Весь иранский отряд с разъяренным Дувалом.
Кадар-хан и фагфурцы, таящие зло,
Под знамена на правое встали крыло.
И с крылатыми стрелами встали гулямы, —
Те, чьи стрелы уверенны, метки, упрямы.
Впереди — белый слон весь в булате, за ним —
Сотни смелых, которыми Властный храним.
Царь сидел на слоне, препоясанный к бою.
Он победу свою словно зрел пред собою.
Краснолицые русы сверкали. Они
Так сверкали, как магов сверкают огни.
Хазранийцы — направо, буртасов же слева
Ясно слышались возгласы, полные гнева.
Были с крыльев исуйцы; предвестьем беды
Замыкали все войско аланов ряды.
Посреди встали русы. Сурова их дума:
Им, как видно, не любо владычество Рума!
С двух враждебных сторон копий вскинулся лес,
Будто остов земли поднялся до небес.
Крикнул колокол русов, — то было похоже
На индийца больного, что стонет на ложе.
Гром литавр разорвал небосвод и прошел
В глубь земли и потряс ужаснувшийся дол.
Все затмило неистовство тюркского ная,
Мышцам тюрков железную силу давая.
Ржаньем быстрых коней, в беге роющих прах,
Даже Рыбу подземную бросило в страх.
Увидав, как играют бойцы булавою,
Бык небесный вопил над бойцов головою.
Засверкали мечи, словно просо меча,
И кровавое просо летело с меча.
Как двукрылые птицы, сверкая над лугом,
Были стрелы трехкрылые страшны кольчугам.
Горы палиц росли, и над прахом возник
В прах вонзившихся копий железный тростник.
Ярко-красным ручьем, в завершенье полетов,
Омывали врагов наконечники дротов.
Заревели литавры, как ярые львы,
Их тревога врывалась в предел синевы.
Растекались ручьи, забурлившие ало,
Сотни новых лесов острых стрел возникало, —
Стрел, родящих пунцовые розы, и лал
На шипах каждой розы с угрозой пылал.
Все мечи свои шеи вздымали, как змеи,
Чтобы вражьи рассечь беспрепятственно шеи.
И раскрылись все поры качнувшихся гор,
И всем телом дрожал весь окрестный простор.
И от выкриков русов, от криков погони,
Заартачившись, дыбились румские кони.
Кто бесстрашен, коль с ним ратоборствует рус?
И Платон перед ним не Платон — Филатус.
Но румийцы вздымали кичливое знамя
И мечами индийскими сеяли пламя.
Горло воздуха сжалось. Пред чудом стою:
Целый мир задыхался в ужасном бою.
Где бегущий от боя поставил бы ноги?
Даже стрелам свободной не стало дороги.
С края русов на бой, — знать, пришел его час, —
В лисьей шапке помчался могучий буртас.
Всем казалось: гора поскакала на вихре.
Чародейство! Гора восседала на вихре!
Вызывал он бойцов, горячил скакуна,
Похвалялся: «Буртасам защита дана:
В недубленых спокойно им дышится шкурах.
Я буртасовством славен, и мыслей понурых
Нет во мне. В моих помыслах буря и гром.
Я — дракон. Я в сраженья отвагой влеком.
С леопардами бился я в скалах нагорных,
Крокодилов у рек рвал я в схватках упорных.
Словно лев, я бросаю врагов своих ниц,
Не привык я к уловкам лукавых лисиц.
Длань могуча моя и на схватку готова,
Вырвать бок я могу у онагра живого.
Только свежая кровь мне годна для питья,
Недубленая кожа — одежда моя.
Справлюсь этим копьем я с кольчугой любою.
Молвил правду. Вот бой! Приступайте же к бою!
И китайцы и румцы спешите ко мне!
Больше воска в свече — больше силы в огне.
«Ты того покарай, — обращался я к богу,—
Кто бы вздумал в бою мне прийти на помогу!»
Грозный вызов услышав, бронею горя,
Копьеносец помчался от войска царя.
Но хоть, может быть, не было яростней схваток, —
Поединок двух смелых был молнийно краток:
Размахнулся мечом разъяренный буртас,—
И румиец с копьем своей жизни не спас.
Новый царский боец познакомился с прахом,
Ибо счастье владело буртаса размахом.
И сноситель голов, сам царевич Хинди,
У которого ярость вскипела в груди,
Вскинул меч свой индийский и, блещущий шелком,
Вмиг сцепился, как лев, с разъярившимся волком.
Долго в схватке никто стать счастливым не мог,
Долго счастье ничье сбито не было с ног.
Но Хинди, сжав со злостью меча рукоятку
И всей силой стремясь кончить жаркую схватку,
Так мечом засверкал, что с буртасовых плеч
Наземь голову сбросил сверкающий меч.
Новый выступил рус, непохожий на труса,
Со щитом — принадлежностью каждого руса.
И кричал, похваляясь, неистовый лев,
Что покинет он бой, всех врагов одолев.
Но Хинди размахнулся в чудовищном гневе,
Час победы настал — вновь один был царевич:
Новый рус на врага в быстрый бросился путь,
Но на землю упал, не успевши моргнуть.
Многих сбил до полудня слуга Искендера.
Так порою газелей сбивает пантера.
Горло русов сдавил своим жаром Хинди.
Нет, из русов на бой не спешил ни один!
И Хинди в румский стан поскакал, успокоясь,
Жаркой кровью и потом покрытый по пояс.
Обласкал его царь и для царских палат
Подобающий рейцу вручил он халат.
И умолкли два стана, и пристальным взором
Вдаль впивались бойцы, что стояли дозором.
КИНТАЛ-РУС ПОРАЖАЕТ ГИЛЯНСКОГО ВОЖДЯ ЗЕРИВАНДА
Ранний кравчий предстал, и рубином вина
Окропил он всю землю; проснулась она,
И враждебные рати, поднявшие луки,
Вновь, сверкая броней, напрягли свои руки.
И пошли они в бой, и была не нова
Для любого охота на каждого льва.
Грозно колокол выл; не имели защиты
От него все умы и бледнели ланиты.
Волчьей кожи литавр так был грохот крылат,
Что терзал он сердца, что мягчил он булат.
Сотрясалась земля, обнаружились корни,
Заскакал небосвод, строй нарушился горний.
От эйлакцев помчался топочущий конь.
Гордый всадник на нем был, как быстрый огонь.
Весь в железе, кружился он по полю вирой,
Злобным сердцем он схож был с крутящимся миром,
И ждала с ним враждующих доля одна:
Погибать, будто смяты ногами слона.
Смельчаки оробели; никто с ним сразиться
Не хотел. Ото льва отвели они лица.
Час прошел… Из румийской средины на бой
Черный двинулся лев за своею судьбой.
Конь бухарский, что слон. Громче рокотов Нила
Страшный голос бойца, — такова его сила.
И сказал он эйлакцу: «Взгляни, Ариман!
Солнце встало над миром. Растаял туман.
Чашу поднял я ввысь. Видишь, — участь в ней ваша:
Алой кровью эйлакцев наполнена чаша».
Так промолвив, коню сильно сжал он бока,
Булавою тяжелой взмахнула рука.
И эйлакец, слоном бывший мощным и смелым,
Пал, сраженный мгновенно бойцом слонотелым.
Был раздавлен тяжелою он булавой, —
Прах насытился кровью его огневой.
Но эйлакец второй, что горе был подобен,
На крушителя гор мчался ловок и злобен.
Под ударом вторым он коснулся земли,
И немало других ту же участь нашли.
Черный лев опьянился врагов низверженьем.
Многих, сжатых броней, опьяненных сраженьем,
Раздробил булавою стремительной он,
Но и сам был врагом беспощадно сражен.
От намаза полудня до третьей молитвы
Все притихшие львы уклонялись от битвы.
Кровью печень опять закипела, и рок
Быстросменной судьбе дал отменный урок.
Мощный выехал рус: чье стерпел бы он иго?!
Щеки руса — бакан, очи руса — индиго.
Он являл свою мощь. Он соперников звал.
Он румийских воителей бил наповал.
Исторгавшая душу из вражьего тела,
Булава его всех опрокинуть хотела.
Стольких опытных бросил он в смертную тьму,
Что уж больше никто не бросался к нему.
И когда грозный рус, незнакомый со страхом,
Славу Рума затмил в поле взвихренным прахом,
Он, сменив булаву на сверканье меча,
На китайцев напал и рубил их сплеча.
И, подобный копью, он скакал горделиво.
Вслед за тем и копьем он играть стал на диво.
Но на бой от румийцев на гордом коне
Дивный выехал всадник в красивой броне.
В его стройном коне не орлиная ль сила?
Меч ли взял он с собой или взял крокодила?
Шелк — на шелковом теле, блистает кафтан,
Блеск лазури шелому булатному дан.
Джинн мечтал о сраженье, как будто о пире,
У копья его тяжкого — грани четыре.
Закричал он врагу, приосанясь в седле:
«Не желаешь ли тотчас уснуть на земле?!
Пред тобой — Зериванд. Я посланец Гиляна.
Для меня лишь забава сразить Аримана!»
Лишь узрел его облик воинственный рус,
На устах своих горький почувствовал вкус.
«Перед ним. — он решил, — ничего я не значу.
Враг чрезмерно силен. Я утратил удачу».
Он коня повернул. Как степной ураган,
Он стремглав поскакал в свой воинственный стан.
Но копье в убегавшего всадника следом
Тотчас бросил гилянец, привыкший к победам.
И копье, пронизавшее спину, гляди:
На четыре ладони прошло из груди!
Но коня задержать оно все ж не сумело:
Конь доставил на место пробитое тело.
И столпились над телом эйлакцы: оно
Словно распято было. И было дано
Всем взиравшим увидеть, что змей из Гиляна
Распинает могучих враждебного стана.
Опустились поводья. Ни рус, ни буртас
Не спешили на бой. Весь их пламень угас.
И когда истомились войска ожиданьем,
Новый выступил рус. И, согласно преданьям,
Был сродни он Кинталу и звался Купал.
Зериванд перед ним тотчас грозно предстал.
Тяжко бились бойцы и звенели мечами,
И скрестились мечи огневыми лучами,
Но умелый гилянец, исполненный сил,
Все же голову вражью булатом скосил.
Так рубил Зериванд всех врагов несчастливых:
Скоро семьдесят русов легло горделивых.
Взор отважных бойцов нерешительным стал,
И на грозного льва рассердился Кинтал.
Шлем надел кипарис, застегнул он кольчугу,
И с мечом он к коню — к неизменному другу —
Поспешил и вскочил на него, как дракон,
И коня вскачь направил на недруга он.
И узрел Зериванд облик руса могучий.
И взревел он гремящею бурною тучей.
Два индийских мгновенно скрестились меча.
Эта схватка, как полдень, была горяча.
То гилянец был точкой, а битвенный лугом
Поскакавший соперник — стремительным кругом,
То Кинтал скакуна останавливал. Жар
Двух воителей рос. Лют был каждый удар.
Но друг друга сразить все ж им не было мочи.
С часа третьей молитвы сражались до ночи,
И настал должный срок. Царь могучий — Кинтал
Поднял меч, и гилянец сверкающий пал.
Был он сброшен Кинталом с седла золотого.
Больше не было льва дерзновенного, злого.
И был счастлив Кинтал завершением дня,
И к своим он погнал вороного коня.
Но не мог Искендер не изведать кручины:
Станет верный царевич добычею глины!
И сказал он о теле ушедшего в тьму,
Чтобы должный почет был оказан ему.
