Вновь забвенья хочу! Дай мне, кравчий, вина,
Чтоб сверканьем была эта чаша полна!
Дай вина, что играет, с невзгодами споря,
Что врачует сердца изнуренных от горя!
Тот, кто смел на слова налагать свой запрет,
Разломил на базаре немало монет.
Подбирать их, поверь, мне была неохота,
Я ведь знал: это — медь, хоть на ней позолота.
Если б вел я свой перст по ошибкам других,
Все бы знали, что им не покорствует стих.
Но моя так прочна и надежна опора,
Что не хочет мой перст ни укоров, ни спора.
Хоть моих зложелателей знаю дела,
Никому не желаю ни горя, ни зла.
Чашу с ядом я пью и в томленье глубоком
Я ищу добродетели, спорю с пороком.
По пути своему, что был труден и благ,
Я ступал, и всегда был уверен мой шаг.
Я дубил эту кожу, трудясь без обмана,
Чтоб на ней ни следа не осталось изъяна.
И всечасно молюсь я на этом пути,
Чтоб господь не позволил с него мне сойти.
Тот, кто чертит рисунок, достойный черченья
(Только точный рисунок исполнен значенья),
Так намерен свой новый рисунок начать:
На весь мир налегла Искендера печать,
Вновь румийский венец засверкал, — и повсюду
Правосудье царя стало ведомо люду.
Все, что было отцом установлено, он,
Обсуждая, вводил в обновленный закон.
Соблюдая незыблемо все договоры,
Не расширил границ и не вызвал он ссоры.
Все цари, Филикусу подвластные, с ним
Не хотели войны; мир был всюду храним.
То же золото Дарию слал он, что встаре
Получал от отца его сумрачный Дарий.
И быстрей, чем отец, привлекал он сердца,
И бросал всех он в трепет быстрее отца.
И хоть в силе достиг наивысшей он грани,
Не с кем было померяться силою длани.
Мощь руки Искендера была такова,
Что вязал он узлом ухо мощного льва.
Веселясь, вскинув лук, предназначенный к бою,
Сотни стрел сн метал с быстротою любою.
Лишь охоту на львов себе ставил он в честь,
Хоть им сбитых онагров нельзя было счесть.
Он храбрейших дивил и — вещают сказанья —
Что мудрейших сражал он обилием знанья.
И чертой своей черною первый пушок,
Словно мускусом, щеки его обволок.
И сей мускус, владыку чертой своей теша,
Зачеркнул все черты очертаний Хабеша.
Да! Когда всех границ рассечет он черты,
Чертежей всего мира порвутся листы.
Был могуч его стан, сердце знаньем блистало.
Лишь подобным ему быть на троне пристало!
Все, чего он искал, все, чего он хотел,
Дивной помощью звезд получал он в удел.
Стал курильницей Рум, полный блеска и славы.
Будто бросили в Рум ароматные травы.
В каждом доме изваянный был Искендер.
О румийском царе ведал каждый кишвер.
То свои он являл для собрания тайны,
То один проникал в мироздания тайны.
На пирах пил вино меж веселых юнцов,
В одиночестве помнил слова мудрецов.
Столько дел милосердья свершил он, что людям
Вспомнить все не дано; исчислять их не будем.
Он решал только то, что другим не во вред.
Он в решениях шел правосудию вслед.
Снял он додать с купцов; в довершенье помоги
С горожан приказал снять повсюду налоги.
Все поборы с дихканов сложил, и дары
Нес он бедным, не знавшим счастливой поры.
Тратя денег на зданья за грудою груду,
Он все терны подсек, — розы были повсюду.
Снял он подать с купцов; в довершенье помоги
Внес в Хабеш и Египет благой аромат.
Были руки его, словно молнии в туче.
Та — с венцом, эта — меч поднимает летучий.
Руки — чаши весов, та и эта нужна:
Эта — золотом, та — вся железом полна.
На престоле своем он, внимающий многим,
То как злато сиял, то железом был строгим.
Он был столь справедлив, столь сиял его ум,
Что весь мир восклицал: «Как блаженствует Рум!»
Аристотель, придворный советник, о друге
Ведал все: о делах его знал, о досуге.
Искендер слушал мудрого каждый совет,
Потому-то так скоро прошел он весь свет,
Если властный велик и советник на славу, —
Весь последует мир их благому уставу.
Описавший престол, и венцы и уборы,
Начал так: славный царь, все прельщающий взоры,
В некий день, полный неги, среди опахал
От превратностей рока в тиши отдыхал.
То с пустой был он чашей, то, лалом играя,
Наполнялась та чаша до самого края.
Был он мудрости друг. Был он знанью сродни.
Мудрецы были с ним. Не хмелели они.
И, внимая звучанью различного лада,
Разрешать все вопросы была их услада.
Искендеру, сидевшему с чашей вина,
Толковал звездочет всех светил письмена.
И сверкали все чаши, как в молнийном блеске.
В винах сладость была, и веселье — в их плеске
У внимающих струнам кружились умы
И от песен полны были сладостной тьмы.
Слезы чаш воскрешали печали, и стона
Был исполнен сладчайший напев органон;
О смычки! От их сладких ударов смогло
Переполниться влагой сухое русло.
И в чертоге, который от края до края
Был в цветах, словно сад благодатного рая,
Искендер-повелитель, хранимый судьбой,
Возвышался, как месяц в ночи голубой.
Появился гонец, послан Дарием. Словом
Он владел, был он знатен, казался готовым
На почтительность. Выполнив рабский поклон,
Восхвалил Искендера и Дария он.
И румийца прославив и блеск его сана,
Начал он излагать пожеланья Ирана.
«Дарий шлет свой привет, — он промолвил, — и царь
Просит дани, ему посылавшейся встарь.
Почему ожерелья, венцы и каменья
К нам отправить опять не дал ты повеленья?
Или немощь увидел ты в наших делах,
Что оставил тебя твой почтительный страх?
Ты к былому вернись. Наш указ тебе ведом.
Приведет тебя спесь к неожиданным бедам».
Запылал Искендер… И, внезапен и яр,
Пламень сердца словам да неистовый жар.
Так царя Искендера нахмурились брови,
Что посланец запнулся на прерванном слове, —
И, увидев такой непредвиденный гнев,
Он с трепещущим сердцем стоял, побледнев.
Лютым жаром охвачен был царь, и досаду
Изливая, рассудка забыл он преграду.
Много слов он сказал, устрашивших гонца,
Как порой говорит обладатель венца.
У кого есть решенья благая основа, —
Тот, забывшись, не скажет излишнего слова
Если можешь ты в ярости сдерживать речь, —
От врагов ты сумеешь себя уберечь.
Хоть бы в речь свою вплел ты слова величанья,
Все же речь твоя будет опасней молчанья.
Ведь «язык твой из мяса, — я слышал слова, —
Из железа — клинок». Поговорка права.
Коль не прячешь ты гнева, горящего в жилах,
То себя самого охранять ты не в силах.
Некий муж, что от Кея вел славный свой род,
Описал всех событий стремительный ход:
В дни, когда драгоценности, шлемы, престолы
Посылались из Рума в иранские долы,
Золотое яйцо, это ведал посол,
Меж даров жадный Дарий однажды нашел.
И ковер, шитый золотом, послан был тоже, —
Тот ковер, что казался всех кладов дороже.
И лишь поднял гонец слов настойчивых меч
И о дани былой вновь повел свою речь,
Закричал повелитель всех смертных созданий:
«У всеславного льва ты потребовал дани!
Все иначе пошло! Дней не стало былых!
Нет уж более в гнездах яиц золотых!
И ковры эти древние свернуты роком!
Не мечтай, что былое вернешь ненароком!
Не всегда из горы добывают рубин,
Мир — то в мире, то — в громе военных годин.
Длить заносчивой речи тебе не пристало!
Иль желаешь, чтоб снова железо блистало?
Счастлив будь, что мечом я железным твой трон
И не тронул, — что все еще держится он!
Если, выйдя на Зинджей поспешным походом,
Не подверг твое царство я бранным невзгодам, —
Ты, довольно сокровищ приняв от меня,
Должен дать мне покой! Или с этого дня
Буду мыслить о схватке вседневно, всечасно.
Не влеки меня к этому! Это опасно.
Я отрину любовь! Узришь ты, побледнев,
Мою грозную власть, мой играющий гнев!
Иль забыто тобою, безумным владыкой,
Что за головы снес я в пустыне великой,
И в какие пределы водил я войска,
И каких силачей бьет вот эта рука?
Тот, кто слал тебе в дар и венцы и каменья,
Не пошлет тебе дани, как знак униженья.
Меч египетский мой ты увидишь, — не дань!
Ты о золоте, царь, говорить перестань.
В неоглядную даль я простер свои длани,
Только равный с меня мог бы требовать дани!
Грозной смуты не сей, своей спеси не дли, —
Или станешь бедой для иранской земли.
Тебе мир и покой и достаток подарен, —
Так не будь за блага эти неблагодарен.
Сохрани свой Иран, пожалей свои дни,
Мысли праздные быстрым пером зачеркни.
Ты за данью послал, — труд свершил ты напрасный,
С властным ты говоришь, — будь почтителен, властный»
Это выслушав слово, иранский посол
Позабыл пожеланье, с которым пришел.
В своем сердце почувствовав тяжкую рану,
Он сейчас же помчался к родному Ирану.
И когда у престола отчет был им дан,
Он увидел: высокий сгибается стан.
И гонца устрашил своим яростным криком
Грозный Дарий, вскипевший во гневе великом.
«Он мне равен! Он Дарию равен? О нет!
С его именем нету на свете монет».
Столько злости и жгло и терзало владыку,
Что желтело лицо у внимавшего крику.
Но со смехом внезапным царь вымолвил;«Вот
Что решился творить голубой небосвод:
Дел, подобных сему, свет не видывал встаре.
Искендер захотел, чтоб унизился Дарий!
Искендер!.. Хоть бы Кафские встали хребты!
Кто взнесется, скажи, до моей высоты?
Хочет мошка с орлом состязаться! На горе!
Он — мельчайшая капля, я — мощное море!»
И немедля посла вновь отправивши в Рум,
Стал ответа он ждать, был он тих и угрюм.
Он и мяч и човган дал в дорогу вельможе,
Хмурясь, мерку кунжута послал он с ним тоже.
Тайну этого дара открыл он послу,
И зажгла злая радость очей его мглу.
И посол вновь помчался знакомой дорогой,
Чтоб исполнить, что следует, с точностью строгой.
Но когда пред румийским предстал он царем,
Весь он вспыхнул в смущенье нежданным огнем..
И, чело опустив, он склонился с поклоном
И простерся, как раб, перед блещущим троном.
И затем стал плести он словесную нить,
Чтоб сладчайшею речью слух царский пленить:
«Повелители мира дают повеленья,
Посылают послов лишь для их выполненья.
Что исполнить велишь, повелитель земли?
Все твой выполнит раб, распростертый в пыли…»
Но постиг Искендер: что-то скрыто за лестью.
И явился посол с неотрадною вестью.
Закричал он послу: «С чем ко мне ты пришел?»
И словесную нить вмиг распутал посол.
Привезенные вещи под пристальным взглядом
Он достал и с собой положил он их рядом.
Открывая подарок для царственных глаз,
Выполнять он стал Дария строгий наказ.
О човгане с мячом речь повел он сначала:
«Ты — дитя, а дитяти забава пристала.
Ну, а если ты все же затеешь войну, —
Лишь тревогу ты сыщешь, тревогу одну!»
И рассыпав кунжут, он промолвил проворно:
«Чтоб войска мои счесть, — сосчитай эти зерна».
Но увенчанный славой властитель царей
Разгадал предвещанье победы своей.
«Так, — промолвил он, — притча могла бы начаться:
Ловит ловкий човган то, что может умчаться.
Может статься, затем он послал мне човган,
Чтобы я у него взял човганом Иран.
Мне дарованный мяч не сочту за обиду, —
Скажет каждый мудрец: схож с землей он по виду.
Если в руки земной мне вручается шар,
Значит первенство в мире мне послано в дар».
Так он понял значенье игры, — потому-то
Стало ясно ему и значенье кунжута.
Он сказал, разбросать повелевши кунжут:
«Пусть ко мне во дворец тотчас птиц принесут».
И хоть всюду кунжутом был пол разузорен,
Во мгновенье не стало разбросанных зерен.
Царь сказал: «Это знаменье мне не во зло.
Из кунжута, как масло, оно истекло.
Коль войска твои — этот кунжут, вереницы
Моих войск исклюют их, как эти вот птицы».
Дал он мерку зерна мелкой руты тому,
Кто доставил кунжут, и промолвил ему:
«Если множество войска у Дария, — ведай,
Сколько войск я сберу, чтоб вернуться с победой».
И посол, увидав, что сгущается мгла.
Вмиг навьючил поклажу свою на осла.
Вновь опасность над ним свою руку простерла.
Стала речь его ядом, сжимающим горло.
Тяжко Дарий смущен был ответом: гласил
Он о мощном обилии вражеских сил.
И поддержки иранцев потребовал Дарий,
Чтоб всю мощь проявить в своем крепком ударе.
И от Гура, Китая, Хорезма, Газны
Стали конниц железных подковы слышны.
Крепче Кафской горы взял он рати: могли бы
Мять железо они, скал раскалывать глыбы.
Пожелавшие войско прикинуть на счет,
Увидали, что войско течет и течет.
Лишь одних легкоконных, идущих отрядом,
Девятьсот было тысяч. Под сумрачным взглядом
Полновластного Дария, — словно волна
За волною текла; вся бурлила страна.
Шел он в Рум. Шел по странам путем он суровым,
Оставляя развалины, годные совам.
Мча в Армению тьмы войсковых своих сил,
Ноги ветру он взвихренным прахом скрутил.
За страною страну проходил он, и вскоре
Вся земля затряслась, все запенилось море.
Злак полег перетоптанный: стал он таков
От подбитых шипами железных подков.
Хоть стремленье владык благотворно, но все же
Не оно ли порой с разорением схоже?
