— Как жаль, что я не увижу вас взрослой! — сокрушалась она. — Наверное, вы очень скоро забудете обо мне.
Нёго не могла сдержать слез.
— Вы не должны так думать! — рассердился Гэндзи. — Теперь это не к добру. Всегда следует надеяться на лучшее. Судьба человека очень часто зависит и от его душевных качеств. Людям талантливым, с широким взглядом на мир обычно сопутствует удача, люди же ограниченные, даже будучи вознесенными судьбой достаточно высоко, редко обретают душевный покой и живут в довольстве. Жизнь людей нетерпеливых, как правило, полна превратностей, люди же спокойные, уравновешенные живут дольше других. Я знаю тому немало примеров.
Взывая к буддам и богам, Гэндзи превозносил заслуги больной и напоминал о том, сколь незначительны ее прегрешения. Достопочтенные священнослужители, адзари, призванные в дом для свершения обрядов, ночные монахи, видя, сколь велико его горе, не скрывали своего сочувствия и все силы отдавали молитвам.
Иногда на пять или шесть дней больной становилось лучше, но тут же снова наступало ухудшение. Так шли дни и луны. «Что с нею станется? Неужели никакой надежды?» — печалился Гэндзи. Злые духи никак не обнаруживали своего присутствия. Нельзя было сказать, что послужило причиной недомогания. Просто госпожа с каждым днем слабела, повергая сердце Гэндзи в отчаяние.
Да, вот еще что: Уэмон-но ками получил звание Тюнагона. Он пользовался особой благосклонностью нынешнего Государя, и положению его завидовали многие. Но, увы, ни чины, ни почести не способны были исцелить его от тоски. В конце концов он вступил в союз со Второй принцессой, старшей сестрой Третьей. Матерью Второй принцессы была кои довольно низкого ранга, и Уэмон-но ками относился к супруге с некоторым пренебрежением. Разумеется, она во всех отношениях была выше обычных женщин, но его сердцем еще владело прежнее чувство, и мог ли он утешиться, глядя на эту гору Обасутэ (307)? Заботясь о ней, он лишь отдавал дань приличиям.
По-прежнему томимый тайной тоской, Уэмон-но ками не терял связи с особой по прозванию Кодзидзю. Она была дочерью кормилицы Третьей принцессы, которую называли Дзидзю. Дзидзю же приходилась младшей сестрой кормилице Уэмон-но ками, поэтому ему были хорошо известны все подробности жизни принцессы. Он знал, как прелестна она была ребенком, как любил ее Государь. Возможно, уже тогда и устремилось к ней его сердце…
Предполагая, что теперь, когда хозяин изволит пребывать в другом месте, в доме на Шестой линии безлюдно и тихо, Уэмон-но ками снова вызвал к себе Кодзидзю и принялся ее упрашивать.
— Я не в силах жить без вашей госпожи, — говорил он, вздыхая, — вы всегда были меж нами посредницей, я доверял вам и надеялся на вас. От вас я знал о том, как она живет, через вас мог поведать ей о своей нестерпимой тоске. Увы, надеялся я напрасно, меня ждало жестокое разочарование. Но боюсь, что и сам Государь не совсем доволен тем, как сложилась судьба его дочери. Вряд ли ему неизвестно, что принцесса, оттесненная другими особами, живущими на попечении господина бывшего министра, занимает в доме на Шестой линии весьма незавидное положение, что ей часто приходится коротать ночи в унылом одиночестве, что она скучает и печалится…
Говорят, он раскаивается и жалеет, что не отдал принцессу другому, ибо если уж отдавать дочь простому подданному, то следует по крайней мере выбрать того, кто будет заботиться о ней так, как она того заслуживает. Мне передавали также, будто он изволил заметить, что Второй принцессе, по его мнению, повезло куда больше и за ее будущее он спокоен. Вы себе представить не можете, как мне больно, как обидно слушать подобные разговоры! О, я просто в отчаянии! Я нарочно взял себе в супруги ее сестру, но разве может одна заменить другую?
— Не слишком ли многого вы хотите? У вас уже есть одна принцесса. Неужели вам мало? Не чрезмерны ли ваши притязания?
— О, вы совершенно правы, — улыбается Уэмон-но ками. — Но ведь ее отец и нынешний Государь знали о том, что я, недостойный, позволил себе возыметь подобное желание, и, как мне передавали, у них не было возражений. О, если бы вы приложили чуть больше усилий…
— Поверьте, это было невозможно. Не знаю, стоит ли говорить здесь о предопределении или нет, но только, когда бывший министр с Шестой линии обратился к Государю, у того не возникло никаких сомнений. Да и мог ли он предпочесть вас? Вы занимали слишком незначительное положение, и до бывшего министра вам было далеко. Это теперь вы стали важной особой и ваше платье потемнело, а тогда…
Кодзидзю говорила так резко и убежденно, что тщетно было надеяться на ее содействие, и, не решаясь открыться ей до конца, Уэмон-но ками сказал:
— Оставим этот разговор. Что толку ворошить прошлое? Единственное, о чем я прошу вас: предоставьте мне возможность непосредственно высказать принцессе хоть малую толику того, что накопилось у меня на душе. Более благоприятного случая не будет. Поверьте, я смирился и ни о чем предосудительном не помышляю. Посмотрите же на меня. Неужели вы не видите, что я не способен на дурное?
— Ни о чем предосудительном? А что может быть предосудительнее того, о чем вы просите? — недовольно отвечала Кодзидзю. — Боюсь, вы задумали недоброе. Лучше бы я не приходила сюда.
— О, не говорите так. Вы всегда преувеличиваете. В мире нет постоянства. Разве с супругами самого Государя никогда не случалось подобного? А когда речь идет о принцессе… Разумеется, ее положение в мире высоко, но, судя по всему, и у нее есть немало причин сетовать на судьбу. Она всегда была любимицей Государя и привыкла к тому, что на ней сосредоточены все его попечения, может ли она чувствовать себя счастливой, живя среди особ гораздо более низкого звания? Как видите, мне все известно. Мир так изменчив, не пытайтесь же уверить меня в том, что все решено раз и навсегда.
— Но подумайте, разве может принцесса вступить в другой, более удачный союз только потому, что ею пренебрегают? К тому же ее положение в доме с самого начала не совсем обычно. Она была слишком беспомощна, не имела надежного покровителя, вот Государь и рассудил, что министр с Шестой линии сумеет заменить ей отца. Именно это и наложило на их отношения особый отпечаток. Поэтому весьма дурно с вашей стороны… — Кодзидзю совсем рассердилась, и, пытаясь успокоить ее, Уэмон-но ками сказал:
— Помилуйте, я вовсе не надеюсь, что принцесса, имеющая столь несравненного супруга, предпочтет ему меня, человека более чем заурядного. Но почему мне нельзя сказать ей через ширму всего несколько слов? Не считается же грехом поверять мысли богам и буддам?
Он пылко клялся, что не позволит себе ничего дурного, и хотя сначала Кодзидзю решительно отказала ему… Увы, она и сама была еще молода и неопытна. Могла ли она противиться человеку, готовому пожертвовать жизнью ради исполнения своего желания?
— Хорошо, я постараюсь помочь вам, если удастся улучить миг… Но только удастся ли? Когда господина нет, в покоях принцессы ночуют почти все прислужницы, ее никогда не оставляют одну. Так что я не могу ничего обещать.
И, весьма раздосадованная, Кодзидзю уехала.
— Ну что? Ну как? — каждый день докучал ей Уэмон-но ками, и наконец, когда обстоятельства сложились, по ее мнению, наиболее благоприятным образом, она известила его. Вне себя от радости, он поспешил на Шестую линию, стараясь никому не попадаться на глаза. Уэмон-но ками сознавал, что поступает дурно, и не помышлял о многом, понимая, что это лишь увеличит его страдания. Ему просто хотелось поближе увидеть ту, чей образ неотвязно преследовал его с того весеннего вечера, когда случайно мелькнул перед ним край ее платья. Он надеялся, что, высказав принцессе свои чувства, сумеет пробудить в ее душе жалость и, быть может, она удостоит его хоть несколькими словами.
Стояли десятые дни Четвертой луны. Накануне Священного омовения[61] двенадцать дам из свиты принцессы, коим полагалось сопровождать жрицу Камо, равно как и менее знатные молодые дамы и девочки-служанки, собиравшиеся поехать полюбоваться церемонией, были заняты приготовлениями и совершенно не имели досуга, поэтому в доме было тихо и безлюдно. Госпожу Адзэти, одну из самых близких прислужниц принцессы, вызвал иногда посещавший ее Гэнтюдзё, и, когда она удалилась, в покоях осталась одна Кодзидзю. Решив, что более благоприятного случая не представится, она тихонько провела Уэмон-но ками к восточной части полога. Ах, лучше бы она этого не делала!
Принцесса легла, ни о чем не подозревая, заметив же, что к ней приближается какой-то мужчина, подумала: «Наверное, приехал господин». Каков же был ее ужас, когда кто-то робко обнял ее и приподнял с ложа! «Не злой ли дух?» — испугалась она и отважилась взглянуть: перед ней был совсем не господин, а какой-то незнакомец. Склонясь к ней, он бормотал что-то невразумительное. Принцесса совсем растерялась. Она позвала дам, но рядом никого не было и на зов никто не откликнулся. Бедняжка дрожала, почти теряя сознание от страха, тело ее покрылось испариной. Какой прелестной и трогательной казалась она Уэмон-но ками!
