Огай Мори - Последняя фраза

В этот момент в зал вошел Саса и, обращаясь к Ити, спросил:

— Ты по своей воле написала прошение? Может быть, ты в чем-то сомневаешься? Если тебя кто-то подучил, если ты действовала по чьей-то подсказке, лучше признайся нам. За малейшую ложь тебя подвергнут пыткам. Видишь, вон там приготовлены всевозможные инструменты.

Ити бросила взгляд туда, где были разложены орудия пыток, и без колебаний ответила:

— Я сказала правду. — Взгляд ее был тверд, речь спокойна.

— В таком случае ответь мне еще на один вопрос. Если ваша просьба будет уважена, это значит, что вы расстанетесь с жизнью немедленно и даже не успеете повидать отца. Согласна ли ты на это?

— Согласна, — ответила она с прежней решимостью. После минутной паузы ее словно осенило, и она добавила: — В решениях властей не может быть ошибки.

249

С лица пораженного Сасы схлынула краска. Кое-как овладев собой, он посмотрел на Ити с удивлением и страхом. Затем прошептал что-то на ухо чиновнику, и тот, обращаясь к старейшинам, объявил:

— Слушание дела окончено, можно расходиться.

Провожая взглядом покидавших суд детей, Саса обратился к Оте и Инагаки:

— Страшно подумать, что из них получится дальше.

Он не испытывал жалости к несчастной девочке, столь преданной своему отцу, как, впрочем, и к другим бедным детям. Лишь произнесенная Ити последняя фраза, холодная как лед и острая как меч, запала ему глубоко в душу. Токугавским чиновникам периода Гэмбун было неведомо понятие, соответствующее западному «мученик». В их лексиконе не существовало и слова «самопожертвование». В нюансы движений души, отличающих стариков и молодежь, мужчин и женщин, они не вникали. Не удивительно, что поведение дочери законоотступника Таробэ было им непонятно. Но скрытое за смирением жало протеста кольнуло не только Сасу, к которому обратилась Ити, но и всех находившихся в управе чиновников.

Комендант замка и оба градоправителя сочли Ити «странной девчонкой», она внушала им суеверный страх. Ее дочерняя преданность трогала их мало. Тем не менее, при всем несовершенстве тогдашнего правосудия ее прошение возымело неожиданное действие. Казнь Кацурая Таробэ отложили «вплоть до рассмотрения в Эдо». Двадцать пятого дня одиннадцатого месяца, то есть на следующий же день, об этом вердикте известили городских старейшин. А второго дня третьего месяца четвертого года Гэмбун была объявлена амнистия «по случаю восшествия на киотоский престол нового императора». В связи с этим смертный приговор Таробэ отменили, заменив его высылкой из собственного дома.

Семью Кацурая снова вызвали в Западную управу, на сей раз для прощального свидания с отцом.

250

Упомянутая амнистия имела место при восшествии на престол императора Хигасияма в четвертом году Дзёкё. И впрямь отдаленность во времени от приговорной таблички Кацурая Таробэ, выставленной двадцать третьего дня одиннадцатого месяца третьего года Гэмбун, была не столь уж велика. Месяц совпадает, число девятнадцатое. И всего-то разницы в пятьдесят один год.

*...при восшествии на престол императора Хигасияма в четвертом году Дзёкё. — Император Хигасияма (1675-1706) занял трон в 1687 г.*

1915