Третья принцесса, истерзанная мрачными думами, целыми днями вздыхала и плакала тайком, и, как знать, не потому ли так тяжело переносила она свое состояние? Она была трогательно-хрупка и так изнурена болезнью, что при виде ее у Гэндзи невольно сжималось сердце. «Что станется с нею?» — терзался он, раздираемый мучительными сомнениями. В том году весь свой досуг он отдавал молитвам.
Весть о болезни принцессы дошла до горной обители, и сердце Государя исполнилось нежности и тоски. Зная от людей, что Гэндзи не только не живет в доме на Шестой линии, но почти не бывает там, Государь недоумевал и печалился, сетуя на непостоянство мира. Тревожился он и прежде, но тогда отсутствие Гэндзи объяснялось тем, что все его попечения были сосредоточены на больной госпоже. Почему же ничто не изменилось теперь, когда здоровье ее поправилось? Неужели за это время произошло что-то, что принудило Гэндзи отдалиться от принцессы? Возможно, за самой принцессой и нет никакой вины, просто среди прислуживающих ей дам нашлись недостойные особы, вовлекшие ее в беду? Ведь даже во Дворце, где изысканнейшая роскошь сочетается с некоторой свободой нравов, иногда распространяются самые невероятные слухи… Увы, хоть и далек был Государь от суетных помыслов, родительское сердце его так и не обрело покоя. Он написал принцессе длинное, полное нежной тревоги письмо. Когда его принесли, Гэндзи как раз был в доме на Шестой линии.
«Я давно не писал к Вам, ибо не имел повода. Немало лет прошло с того дня, как мы расстались, и тоска постоянно живет в моем сердце. Я знаю, что Вы не совсем здоровы, и беспрестанно помышляю о Вас. Даже в часы молитв Ваш образ неотступно стоит перед моим взором. Как Вы себя чувствуете? Помните, что бы ни случилось и как бы Вам ни было горько, Вы должны быть послушны воле супруга. Старайтесь скрывать свои обиды и не уязвляйте его многозначительными намеками. Будьте всегда достойны Вашего высокого звания». Могло ли это письмо не возбудить жалости в сердце Гэндзи? «Несомненно, Государь пребывает в полном неведении, — подумал он. — Мое невнимание к принцессе — единственное, что его беспокоит».
— Как вы ответите Государю? — спрашивает Гэндзи принцессу. — Не знаю, как вас, но меня очень огорчило это печальное послание. Хотя я и вправе чувствовать себя обиженным, вряд ли кто-то может упрекнуть меня в том, что я вами пренебрегаю. Не понимаю, откуда у Государя такие сведения?
Застыдившись, принцесса отвернулась. Она была прелестна. Глубокая печаль, отражавшаяся на ее побледневшем, осунувшемся лице, сообщала красоте ее особую утонченность.
— Разумеется, Государь тревожится за вас, зная, как вы неопытны, как по-детски наивны, — продолжает Гэндзи. — Впредь вам следует быть осмотрительней. Я не собирался докучать вам своими советами, но, к моему величайшему сожалению, Государь, по-видимому, укрепился в мысли, что я не оправдываю его надежд. Не скрою, это удручает меня, поэтому я счел необходимым поговорить хотя бы с вами. Вы слишком еще неразумны и подвержены чужим влияниям. Возможно, вы недовольны мною, наверное, считаете меня недостаточно чутким, может быть, даже черствым. К тому же я уже немолод и, очевидно, просто наскучил вам. Все это, конечно, печально. Но прошу вас, хотя бы пока жив Государь, постарайтесь примириться с создавшимся положением, не пренебрегайте престарелым супругом, которому было поручено заботиться о вас.
В моей душе давно живет желание встать на путь служения Будде, но, увы, даже здесь меня опередили женщины, которым вряд ли дано проникнуть в сокровенную суть Учения. Может показаться, что мне недостает твердости, но, поверьте, когда б речь шла обо мне одном, я бы не колебался. Государь, отрекшись от всякого сообщения с миром, поручил мне заботиться о вас, и как мне было не почувствовать себя польщенным? И если теперь я последую за ним, оставив вас без всякой опоры, его надежды окажутся обманутыми. Вправе ли я наносить ему столь тяжкий удар? Раньше другие путы привязывали меня к миру (43), но теперь остались только вы. У нёго много детей, и, хотя трудно предвидеть будущее, я за них спокоен, ибо если ничего не случится на моем веку… Остальные близкие мне особы весьма уже немолоды, и, если они пожелают так или иначе последовать за мной, вряд ли об этом стоит сожалеть. Так что оснований для беспокойства у меня больше нет.
Вашему отцу недолго осталось жить в этом мире, он слаб и телесно и духовно. Позаботьтесь же о том, чтобы никакие неожиданные слухи не возмущали его покоя. Настоящее не волнует меня, наш мир не стоит того, чтобы отдавать ему свои помыслы. Но вы отяготите душу свою тяжким бременем, если станете препятствием на пути Государя к грядущему.
Гэндзи говорил спокойно, словно ни в чем не обвиняя принцессу, но слезы струились по ее щекам; казалось, она вот-вот лишится чувств. Гэндзи тоже заплакал.
— О эти старики с их вечными наставлениями! — сказал он, чувствуя себя виноватым. — Когда-то я бежал чужих советов, а теперь сам докучаю другим. Представляю себе, каким нудным, постылым старцем я должен казаться вам.
Придвинув к себе тушечницу, Гэндзи растер тушь и, выбрав бумагу, попросил принцессу написать ответ. Но руки у нее дрожали, и писать она не могла. «Наверное, на те длинные послания она отвечала быстрее», — невольно подумал Гэндзи, и неприязнь к принцессе снова проснулась в его сердце, но, тут же овладев собой, он принялся объяснять ей, как следует ответить Государю.
— Когда же мы навестим его? Вот и эта луна на исходе. Говорят, Вторая принцесса устроила в его честь великолепное празднество. Мне кажется, что вам в вашем состоянии не стоит и пытаться соперничать с ней. На луну Инея мне предстоит соблюдать строгое воздержание[68]. В конце же года и без того много забот… Наверное, Государю будет больно смотреть на вас, но стоит ли откладывать? Постарайтесь собраться с духом, развеселитесь, а то у вас слишком измученный вид.
Несмотря ни на что, Гэндзи был трогательно-нежен с принцессой.
Раньше по любому сколько-нибудь значительному поводу Гэндзи прежде всего призывал к себе Уэмон-но ками, но в последнее время ни разу не послал за ним. Понимая, что люди могут заподозрить неладное, Гэндзи тем не менее упорно избегал встреч с Уэмон-но ками. Ему не хотелось видеть человека, в глазах которого он скорее всего был жалким глупцом, кроме того, он боялся, что ему может изменить самообладание. Поэтому он даже не упрекал Уэмон-но ками за то, что тот давно уже не наведывался к нему.
Впрочем, никто тому не удивлялся, все знали, что Уэмон-но ками нездоров, к тому же в доме на Шестой линии не устраивалось никаких празднеств. И только Удайсё догадывался об истинных причинах. «Все это неспроста, — думал он. — Боюсь, что после того случая, которому я был невольным свидетелем, Уэмон-но ками не в силах забыть…» Но даже Удайсё не представлял себе, сколь далеко зашло дело.
Настала Двенадцатая луна. Чествование Государя-монаха было назначено на один из дней после Десятого, и в доме на Шестой линии воцарилось предпраздничное оживление. Приготовления привлекли сюда даже госпожу Весенних покоев, до сих пор остававшуюся в доме на Второй линии. Нёго тоже жила в те дни в отчем доме. Она снова разрешилась от бремени младенцем мужского пола. Все дети ее были прелестны, и Гэндзи с утра до вечера забавлялся с ними. Так, и преклонный возраст имеет свои преимущества.
На время подготовки музыкантов на Шестую линию переехала и госпожа Северных покоев из дома Правого министра. Прежде чем представить музыкантов Гэндзи, Удайсё долго занимался с ними в восточной части дома, поэтому госпожа Ханатирусато не присутствовала на заключительном музицировании.
Понимая, что отсутствие Уэмон-но ками не только лишит празднество блеска, но и вызовет всеобщее недоумение, Гэндзи отправил ему приглашение.
Однако тот отказался приехать, сославшись на нездоровье. Зная, что никакой определенной болезни у Уэмон-но ками нет, Гэндзи, подумав участливо: «Видно, что-то тяготит его», снова послал к нему гонца.
— Стоит ли отказываться? — стал уговаривать сына Вышедший в отставку министр. — Ваше нежелание участвовать в празднестве может быть превратно истолковано. Вам не так уж плохо, не лучше ли собраться с силами и поехать?
Тут из дома на Шестой линии опять прибыл гонец, и Уэмон-но ками, превозмогая себя, все-таки отправился туда.
Самые знатные гости еще не собрались. Как обычно, Уэмон-но ками ввели в покои Гэндзи и усадили за занавесями, отделявшими внутренние покои от передних.
Невозможно было не заметить болезненной худобы и бледности Уэмон-но ками. Обладая спокойным нравом и нежной, чувствительной душой, он всегда составлял резкую противоположность со своими блестящими, уверенными в себе братьями. Сегодня же он был как-то особенно задумчив, и эта задумчивость чрезвычайно шла к нему. В самом деле, даже Государю трудно найти более достойного зятя. «Нельзя простить лишь одного, — думал Гэндзи, на него глядя, — зачем оба они были так неразумны?» Однако, ничем не выдавая своих истинных чувств, он любезно беседовал с гостем.
