в мечети один. Потом пришел муэдзин и возвестил изан; затем он зажег светильник и сел, дожидаясь общину и имама. Но не пришел никто, пока не прибыл один имам и не оживил мечеть. Тогда муэдзин сказал ему: “О имам! Встань, и мы помолимся. Может быть, ты ждешь прихода аскии Исхака? Да ведь он не сойдет со своего ложа в этот дождь, тьму и грязь! Где он сейчас? На своем ложе, где разостлан разнообразный шелк?” Но из бокового придела мечети ему ответил аския Исхак, сказав: “Если тот, кого дожидаются, — аския Исхак, то здесь он, опередив вас обоих. Вставайте, помолимся!” И встали они, пораженные его выходом к молитве в одиночку.
Его правление началось в воскресенье шест[надцат]ого шаабана [девятьсот] сорок шестого года [28.XII.1539] и [длилось девять лет], десять месяцев и девять суток. В год своего восшествия на престол — я имею в виду [девятьсот] сорок шестой — он отправился в Табу и обнаружил там аскию Мухаммеда-Бенкан живым. Затем тот умер в эти дни, и аския Исхак молился за него (но было бы долго рассказывать о причине смерти того).
Рассказывают, что аския въехал в Дженне — да хранит его Аллах! — по пути в Табу и процарствовал в нем несколько дней. И однажды повелел он, чтобы присутствовали в большой мечети все, кто был в Дженне, — чернь и знать, где не отсутствовал бы из них ни один. Они явились все; тогда прибыл он с начальниками своего войска и главными сановниками своими, так что они заполнили ряды и колоннады. Затем аския велел своему переводчику, чтобы тот обратился к людям, сообщив им с клятвой на его [переводчика] языке [232]: “Клянусь Аллахом, я еду в это свое путешествие лишь ради блага страны и пользы рабов. А теперь сообщите нам о тех, кто вредит мусульманам, и тех, кто притесняет людей в этом городе. И кто знает это, но не скажет о нем, на плечи того ляжет ответ за его право и за право рабов Аллаха!” Переводчик один за другим обходил ряды, говоря это, но община молчала. Среди тех, кто присутствовал в той мечети, был факих кадий Махмуд ибн Абу Бакар Багайого. Он сидел подле аскии. И когда положение для них затянулось /89/ и никто не давал аскии ответа, помянутый факих Махмуд сказал: “Истинно ли то, что ты сказал, о Исхак?” Аския ответил: “Клянусь Аллахом, да, истина!” Факих сказал: “Если мы тебе сообщим об этом притеснителе, то что ты ему сделаешь?” Исхак ответил: “Сделаю ему то, чего он заслужил — казнь, или порку, или тюрьму, или изгнание, — или возмещу то, что он погубил и вымогал из имущества!” И сказал ему факих Махмуд Багайого, да будет доволен им Аллах: “Мы не знаем здесь большего притеснителя, чем ты. Ты отец каждого несправедливого и его причина. И захватчик совершает насилие над ограбленными лишь ради тебя, по твоему повелению и твоей властью. А если ты станешь убивать притеснителя, то начни с себя самого и поспеши с этим! Те деньги, что тебе доставляют отсюда и которых много у тебя, разве они твои? Или у тебя есть здесь рабы, возделывающие для тебя землю? Или имущество, которое они для тебя пускают в оборот?” [233]. И аския, когда услышал то, был потрясен, удивился, тяжело вздохнул и заплакал, сожалея о речи кадия, так что люди пожалели его и так что стали хмуриться лица его людей на Махмуда Багайого. А худшие из них невежеством и подонки закричали тому: “Это ты говоришь государю эти слова?!” — и почти накинулись на него. Но аския их от того удержал и выбранил их и не проявил [ничего], кроме сдержанности, самоуничижения и скромности. Напротив, он ответил: “Ты прав, клянусь Аллахом! А я раскаиваюсь пред Аллахом и прошу его о прощении”. Потом, плача, удалился в свое жилище, и слезы капали и текли из его глаз. Так мы передали рассказ от нашего дяди по матери, факиха кадия Мухаммеда ал-Амина, сына кадия Махмуда Кати, да помилует их Аллах.
Затем аския Исхак возвратился в Гао. И в дороге, до его приезда в Гао, застигло его известие о смерти хатиба Ахмеда-Торфо — хатиба Дженне; а это [был] тот, кого аския Исхак назначил туда проповедником (говорят, и хатиб Сонголо) [234]. Исхак повелел поставить кадия Махмуда Багайого и послал одного из начальников своего войска, дабы он поставил того кадием, волей или неволей. Гонец приехал, собрал всех жителей города — султана Дженне, тех, кто ниже его, и факихов города. Они вытребовали Махмуда Багайого — а он не знал [ничего], — схватили его, держали его и накинули ему на плечи две рубахи аскии, которые последний послал /90/ ему, и повязали его тюрбаном. Он же кричал и плакал детским плачем. Они поставили его [кадием] против воли его и прочли ему грамоту аскии: по приказу аскии привели ему лошадь и доставили его в его дом.
Когда же Махмуд вошел в свой дом, пред ним стала супруга его, мать его сына, сейида факиха Ахмеда Багайого, и сказала: “Почему согласился ты на должность кадия?” Он ответил: “Я не давал согласия на то, только они меня заставили и принудили меня!” Жена сказала: “Если бы ты предпочел смерть этому, было бы, однако, лучше! И если бы сказал ты: ”Убейте меня, но не вступлю!"" А он ответствовал: “Я не сказал того!” И жена удалилась, плача, и не переставала плакать несколько дней. Да помилует Аллах их обоих. Завершено.
Потому Махмуд осыпал упреками аскию Исхака и умер в тот же месяц, говоря: “Исхак прогнал от очей моих сон и заставил меня бодрствовать. Да смутит Аллах жизнь его и да обрушит на него то, что его озаботит!” Те, кого послал аския, возвратились, чтобы поставить того [факиха] кадием, но обнаружили, что он уже умер.
Аския Исхак — тот, кто назначил кадия Усмана Драме кадием в Тендирму, принудив его к этому и утвердив его судьей насильно. Кадий Усман был человек ученый, праведный, богобоязненный, аскетичный, благочестивый, святой ясновидец. Он, как известно, совершил хаджж и посещение [святых мест] и обладал из добродетелей и чудес тем, что было очевидно для тех, кто был его современниками. Из того, что сохранилось о том: когда Усман был в школе, изучая Коран, у его бедной матери не было слуг, кроме сына ее Усмана, этого факиха. И он служил
