На закате жизни Дочь Такасуэ уверовала в будду Амида (Амитабха) и даже видела сон, в котором Амида пообещал увсти её в свою страну. Будда Чистой земли (Западного рая), как считали верующие, способен был дать перерождение в своей стране всем людям, достаточно было искренне в него уверовать и молиться ему, повторяя его имя. Учение о Чистой земле стало очень популярно во времена Дочери Такасуэ, его резко отличало от других направлений хэйанского буддизма то, что оно обещало не благополучие при жизни, а спасение любого человека после смерти. Именно молитва о жизни грядущей казалась Дочери Такасуэ истинной, когда она писала свой дневник. С высоты прожитых лет и с позиций верующей в Амида-будду она оценивает своё отношение к религии в юности как легкомысленное.
Как видно не только из «Сарасина никки», но и из других дневников и романов хэйанской эпохи, важнейшей формой приобщения к религии было паломничество к святым местам. Знаменитые храмы в окрестностях столицы, некоторые из которых существуют по сей день (конечно, многократно перестроенные после пожаров), притягивали к себе ещё и красотой окрестных пейзажей, изяществом и утонченностью архитектурных форм. Описание богомолья в дневнике Дочери Такасуэ выливается в зарисовки природы, меняющейся в соответствии с годовым циклом, как это было принято в поэзии. Правда, попутно в поле зрения автора попадают и деревенские жители, стерегущие от воров котёл для риса, и лодочники на оживлённой переправе, «посвистывающие с самым неприступным видом», и бродячие певички. Как пишет сама Дочь Такасуэ: «Положение моё было не таково, чтобы отказывать себе в некоторых прихотях, и я бывала на богомолье в самых отдалённых храмах, порой имея в пути немало развлечений, порой терпя лишения. Для моего своенравного сердца это была и отрада, и утешение».
В описаниях странствий к святым местам самым наглядным проявлением встречи с сакральным являются сны. Сны в средневековой литературе всех народов занимают заметное место, не представляет собой исключения и японская литература. Однако дневник «Сарасина никки», в котором на небольшом относительно пространстве текста пересказаны одиннадцать снов, стоит особняком. По-видимому, Дочь Такасуэ записывала свои сны, ведь спустя десятилетия она рассказывает о них в мельчайших подробностях. Как и всякие сны, они не поддаются однозначному истолкованию, а порой непонятны совершенно, но на склоне лет Дочь Такасуэ увидела в них знаки судьбы — то предсказание лучшей участи, то предостережение — и стала горько винить себя в том, что не сумела вовремя разгадать свои сны, поверить в них, последовать их совету. Характерен рефрен: «Я не приняла тогда это всё близко к сердцу и никому об увиденном не рассказала».
Кроме собственных снов Дочери Такасуэ, в дневнике описан вещий сон, увиденный в храме монахом, посланным матерью героини, чтобы узнать будущее. Пересказан и сон старшей сестры, в котором любимая кошка признаётся, что является новым земным воплощением недавно умершей благородной госпожи.
Большинство снов увидены в храмах, частыми персонажами их являются благородные и прекрасные собой монахи, что заставляет американского японоведа И. Морриса говорить о «прочной связи между чувством вины, религией, сексуальностью и миром фантазий».
Действительно, обращает на себя внимание то, что литература, художественный вымысел для автора дневника стоит в оппозиции к религии — отсюда и чувство вины. В юные годы, в разгар увлечения романами, Дочь Такасуэ видит во сне «монаха в желтом облачении», который велит ей «поскорее затвердить наизусть пятый свиток Лотосовой сутры». Здесь очевидно противопоставление Лотосовой сутры романам. Об авторе романа «Гэндзи моногатари» Мурасаки Сикибу со временем сложилась легенда, что за своё греховное сочинение она горит в аду. Быть может, подобное отношение к сочинительству начало складываться уже к середине XI в., когда написан был дневник «Сарасина никки»? Недаром Дочь Такасуэ пишет на последних его страницах: «Если бы с ранних лет я не влеклась душою лишь к бесполезным сочинениям и стихам, если бы с утра до вечера помнила о молитве, совершала обряды, возможно, мне не пришлось бы увидеть эти сны тщеты земной». Здесь она, как истинная буддистка, саму жизнь уподобляет мимолётному сну.
А что же «бесполезные сочинения»? Дочь Такасуэ называет в дневнике своих любимых героинь — это Югао и Укифунэ. Обе эти героини «Гэндзи моногатари» провели детство в провинциальной глуши и не принадлежали к самому блестящему обществу, обе были отмечены печатью несчастливой судьбы, обеих любовь прекрасного принца привела к гибели. Югао, «женщину с городской улочки», убила материализовавшаяся ревность соперницы, злой дух одной из бывших возлюбленных принца Гэндзи. Укифунэ, побочная дочь принца и воспитанница провинциального губернатора, оказалась объектом страсти двух блестящих молодых людей из высшего общества, и, разрываясь между привязанностью к обоим, она совершила попытку к самоубийству, а затем в двадцать два года приняла постриг.
Как видим, в юности Дочь Такасуэ идентифицировала себя с героинями, обречёнными на жизненное поражение, трогательными в своей беззащитности перед роком. Она и сама мечтала не об успехе в свете, а о том, чтобы прекрасный принц навещал её раз в год в уединённом жилище на лоне природы. К моменту написания дневника, когда за спиной была уже целая жизнь, эти мечты стали казаться ей «глупыми», а стихи и романы «бесполезными». Так увлечение литературой оказывается не только в оппозиции к буддийскому спасению, но и к преуспеянию в земном мире.
Характерно, что впервые Дочь Такасуэ «отринула глупые мечтания», когда её отец после многих лет ожидания получил, наконец, должность помощника губернатора и уехал из столицы к месту службы (героине было тогда двадцать пять лет). Беспокойство о собственном будущем и немолодом уже отце — это этап взросления, меняется и отношение к литературе. После замужества Дочь Такасуэ «совершенно забыла свои книги, занятая домашними делами». И всё-таки, именно «влечение к романам и стихам» водило кистью автора «Сарасина никки».
Название дневника отразило чувства одиночества, тоски, безысходности, которые овладели Дочерью Такасуэ после смерти мужа Вероятно, в таком настроении она и взялась за кисть, однако светлые воспоминания детства и юности смогли противостоять тяжёлым и горьким думам о настоящем. Как когда-то в отрочестве чтение романов помогало Дочери Такасуэ забыть об утратах, так теперь она нашла утешение в грёзах о прошлом. Тональность «Сарасина никки» отнюдь нельзя назвать минорной, и потому перевод названия дневника вызывает большие трудности, ибо пришлось бы назвать его «Дневником покинутой старухи».
Буквально словосочетание «Сарасина никки» значит «дневник из Сарасина», где Сарасина — название местности в провинции Синано (в Синано, напомним, служил перед смертью муж героини). В тексте ни разу не встречается топоним Сарасина, но читателям это слово напоминало об известной легенде, передававшейся изустно и записанной во многих литературных памятниках (например, в «Ямато моногатари»). Речь в этой легенде шла о человеке из Сарасина который отвёл свою старую тётку (в некоторых вариантах — мать) умирать в горы — так поступали иногда в голодные годы со стариками. Однако, увидев ясную луну над горой Обасутэ (буквально это название значит «покинутая тётка», «покинутая старуха»), человек раскаялся и выразил свои чувства в стихотворении:
Душа моя
Не знает утешенья —
В Сарасина гляжу,
Как над горой Покинутой Старухи
Сияет месяц.
Стихотворение это, помещённое в антологии «Кокинвакасю», было хорошо известно Дочери Такасуэ, и именно оно пришло ей в голову, когда её, одинокую тётку, в безлунный вечер навестил племянник. Дочь Такасуэ сложила своё стихотворение, как бы споря со старой легендой:
Ведь сегодня месяца нет,
И темна сгущается ночь
Над вершиной Покинутой Старухи,
Над горою Обасутэ —
Так зачем ты сюда пришёл?
Считается, что это стихотворение и дало название дневнику Дочери Такасуэ — «Сарасина никки». К тому же луна, с которой ассоциируется топоним Сарасина, постоянно упоминается в дневнике Дочери Такасуэ, да и обычай включать в названия литературных произведений топонимы издавна существовал в Японии. Неизвестно только, автор ли дал рукописи такое название или позднейшие читатели и переписчики, ведь автограф «Сарасина никки» до наших дней не дошёл.
История изучения текста «Сарасина никки» начинается с 30-х годов XIII в. На протяжении ста семидесяти лет, прошедших от создания дневника до этого времени, о «Сарасина никки» нет никаких упоминаний в письменных источниках. Видимо, всё это время дневник хранился в семье Сугавара, но кто читал его, и читал ли — неизвестно. К счастью, в XIII в. дневник попал в руки Фудзивара-но Тэйка (Садаиэ, 1162–1241), поэта, филолога, составителя нескольких поэтических антологий. Тэйка сделал копию дневника, сверил даты и генеалогии действующих лиц и, на основании своих разысканий, снабдил текст комментарием. Именно Тэйка атрибутировал авторство дневника Дочери Такасуэ, в колофоне его рукописи читаем
