обеих хроник. И таким образом, создание исторических сочинений, в которых огромное место уделялось прошлому величию и государства, и социального слоя, к которому принадлежали авторы таких сочинений, объективно было в определенной степени актом протеста.
Как уже говорилось, хроники были написаны (точнее, закончены) практически одновременно. Тем не менее и на их содержании, и на общем отношении к происходящим событиям заметно сказались различия между происхождением и традиционными политическими симпатиями и антипатиями их создателей. Ибн ал-Мухтар как бы завершал традицию, сложившуюся в семействе Кати — Гомбеле, издавна тесно связанном со второй сонгайской династией. Едва ли случайно то, что “Тарих ал-фатташ” представляет, так сказать, историю Сонгай по преимуществу. Именно Сонгайской державе посвящен основной ее объем, а краткие предшествующие экскурсы в историю Западного Судана дают как бы экспозицию к картине становления и расцвета могущества сонгаев. Отношение Ибн ал-Мухтара к марокканцам, конечно, было бы чрезмерно определять как оппозиционное, но и дружественным его никак не назовешь. Подчеркнутое бесстрастие, с каким говорится о бесчинствах марокканской солдатни, скорее похоже на неодобрение, нежели на стремление быть просто объективным свидетелем. Но ведь и реликтовое сонгайское государство в Денди не привлекает внимания повествователя. Совершенно очевидно, что для него Сонгай перестало существовать после разгрома марокканцами весной 1591 г. Последующая история его не занимает, вернее, занимает в той лишь мере, в какой надобно дать пояснения по поводу положения в родном городе автора — Томбукту. А в описании истории Сонгай главное внимание обращено, на социально-политическую сторону жизни общества; при этом неизменная преданность династии не мешает хронисту одновременно подчеркивать и свою принадлежность к тому самому слою правящего класса, который во внутренней политике доставлял аскиям наибольшие хлопоты, — к духовно-купеческой аристократии. И ностальгические нотки в тексте говорят прежде всего о тоске по тем временам и порядкам, когда эта аристократия могла себе позволить говорить с властью фактически на равных: с марокканскими пашами и старшими офицерами-каидами такие отношения были немыслимы. Как террористический режим правление завоевателей и их потомков-арма оставило далеко позади крутые меры сонни Али, которые вызывали такое “благородное” возмущение факихов из семейства Кати. Репрессивные меры Али осуждает и Абд ар-Рахман ас-Сади. Однако его отношение к марокканцам, к марокканским властям существенно иное. Конечно, и он испытывает ностальгию по славному прошлому Сонгайской державы, это хорошо видно из текста. И все-таки ас-Сади прежде всего, если можно так выразиться, политик-практик: он добросовестно служит под началом пашей Томбукту, выполняет их достаточно ответственные и сложные дипломатические поручения. Он вполне интегрировался в новое общество; это, в частности, хорошо видно по той легкости, с которой он пользуется формулой ахл Дженне ('люди Дженне') и аналогичными ей для обозначения марокканской администрации в крупнейших городах Судана. Да и сфера интересов у ас-Сади другая, чем у ученых из семейства Кати — Гомбеле. Интересуясь главным образом социально-политической историей державы аскиев, последние рассматривали ее все-таки “из Томбукту” и “через Томбукту”, через отражение этой истории в судьбах города и его жителей. У ас-Сади, хоть он и был уроженцем Томбукту и относился к городу с большим благоговением, почти такое же место в хронике занимает Дженне, где он провел немало лет. И сама история Томбукту предстает в “Тарих ас-Судан” не столько в ее политическом аспекте, сколько как история культурная, во всяком случае, пока речь идет о домарокканском ее периоде. Однако политическая история оказывается полностью “восстановлена в правах”, как только хронист обращается к изложению событий марокканского времени. Активный политический деятель, причастный ко многим из важнейших акций пашей и их помощников на всей территории бывшей Сонгайской державы, ас-Сади не без основания считает современные ему политические и военные события на этом обширном пространстве заслуживающими ничуть не меньшего внимания историка, нежели такие же события правлений ши Али, ал-Хадж Мухаммеда I и его потомков. И “современность” занимает в его труде почти половину объема.
По-видимому, в какой-то степени сказалась и этническая принадлежность авторов обеих хроник. Сонинке родом, Махмуд Кати и его потомки без особой симпатии относились к скотоводческому народу фульбе (в хронике — фулани), подчеркивая, с одной стороны, его чаще всего разрушительную роль в истории Сонгай, а с другой — неизменно настороженное, если не открыто враждебное, отношение к фульбе сонгайских государей. Абд ар-Рахман ас-Сади сам был фульбе или, во всяком случае, имел какие-то фульбские родственные связи. Поэтому контакты с фульбе — а они неизбежно становились все более частыми и необходимыми по мере того, как те, избавившись от постоянного военного нажима сонгайских правителей, настойчиво расширяли сферу своего политического и экономического влияния, — ас-Сади воспринимает совершенно спокойно, больше того, даже подчеркивает свои добрые отношения и с фульбскими факихами, и с фульбскими князьями. Так же как и марокканцы при всех их вполне очевидных ему недостатках, фульбе для него — просто данность, одна из реальностей политической обстановки в Судане его времени.
Все эти обстоятельства, однако, не меняют того факта, что и для ас-Сади время расцвета Сонгайской державы было славной и в высшей степени заслуживающей внимания страницей суданской истории. Он успешно избегает сравнения власти сонгайских царей с административными усилиями марокканцев, но симпатии свои к наиболее крупным сонгайским правителям не скрывает. Именно это отразилось в его терминологии: только ал-Хадж Мухаммед I и его сын Дауд, да еще раз-другой сын Дауда Исхак II именуются “повелитель аския...”. Всех остальных, в том числе и таких сильных самостоятельных государей, как Исхак I или герой сонгайского сопротивления паше Джудару Нух, ас-Сади называет просто аския. Что уж говорить о марионеточнмх аскиях, сидевших в Томбукту при марокканцах или о правителях Денди в это же время!
В свете всего сказанного становится очевидной исключительная ценность хроник “Тарих ал-фатташ” и “Тарих ас-Судан” как источника сведений по истории Западного Судана в конце XV—середине XVII в. С одной стороны, взятые вместе, они рисуют нам достаточно многостороннюю картину становления и развития Сонгайской державы, притом удачно друг друга дополняя, — историю социальную, политическую, культурную. С другой же стороны, “Тарих ас-Судан” представляет единственное непосредственное свидетельство очевидца об истории региона в один из самых напряженных периодов его истории после падения Сонгай.
Из сказанного следует прямая целесообразность совместного их издания на русском языке: это позволит читателю сопоставлять сведения, содержавшиеся в тексте обеих хроник. Указанные соображения и определили структуру предлагаемого издания.
С “Тарих ас-Судан” европейская наука впервые познакомилась в 50-х годах прошлого века, когда видный немецкий исследователь Африки Г. Барт использовал ее материалы при изложении истории Судана. Правда, сам Барт приписал авторство хроники крупнейшему из представителей
