Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Узнал я сегодня так много печали и зла —
Я вспомнил о милой, о той, что навеки ушла.

Сулейма сказала: «В разлуке суровой и длинной
Ты стал стариком — голова совершенно бела.

Теперь с бахромой я сравнила бы эти седины,
Что серыми клочьями мрачно свисают с чела…».

А прежде когда-то мне гор покорялись вершины,
Доступные только могучей отваге орла.

Нам быть соседями — друзьями стать могли б:
Мне тоже здесь лежать, пока стоит Асиб[14].

Я в мире одинок, как ты — во мраке гроба…
Соседка милая, мы здесь чужие оба.

Соседка, не вернуть промчавшееся мимо,
И надвигается конец неотвратимо.

Всю землю родиной считает человек —
Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.

Нет, больше не могу, терпенье истощилось,
В душе моей тоска и горькая унылость.

Бессмысленные дни, безрадостные ночи,
А счастье — что еще случайней и короче.

О край, где был укрыт я от беды и бури, —
Те ночи у пруда прекрасней, чем Укури.

У нежных девушек вино я утром пью, —
Но разве не они сгубили жизнь мою?

И все ж от влажных губ никак не оторвусь —
В них терпкого вина неповторимый вкус.

О, этот аромат медовый, горьковатый!
О, стройность антилоп, величье древних статуй!

Как будто ветерка дыханье молодое
Внезапно принесло душистый дым алоэ[15].

Как будто пряное я пью вино из чаши,
Что из далеких стран привозят в земли наши.

Но в чаше я с водой вино свое смешал,
С потоком, что течет с крутых, высоких скал,

Со струями, с ничем не замутненной
Прозрачной влагою, душистой и студеной.

Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд
Овеял диких трав и меда аромат —

Так ночь весенняя порой благоухает,
Когда на небесах узоры звезд горят…

Друзья, мимо дома прекрасной Умм Джундаб пройдем,
Молю — утолите страдание в сердце моем.

Ну, сделайте милость, немного меня обождите,
И час проведу я с прекрасной Умм Джундаб вдвоем.

Вы знаете сами, не надобно ей благовоний,
К жилью приближаясь, ее аромат узнаем.

Она всех красавиц затмила и ласкова нравом…
Вы знаете сами, к чему тосковать вам о нем?

Когда же увижу ее? Если 6 знать мне в разлуке
О том, что верна, что о суженом помнит своем!
Быть может, Умм Джундаб наслушалась вздорных наветов
И нашу любовь мы уже никогда не вернем?

Испытано мною, что значит с ней год не встречаться:
Расстанься на месяц — и то пожалеешь потом.

Она мне сказала: «Ну чем ты еще недоволен?
Ведь я, не переча, тебе потакаю во всем».

Себе говорю я: ты видишь цепочку верблюдов,
Идущих меж скалами йеменским горным путем?

Сидят в паланкинах красавицы в алых одеждах,
Их плечи прикрыты зеленым, как пальма, плащом.

Ты видишь те два каравана в долине близ Мекки?
Другому отсюда их не различить нипочем.

К оазису первый свернул, а второй устремился
К нагорию Кабкаб, а дальше уже окоем.

Из глаз моих слезы текут, так вода из колодца
По желобу льется, по камню струится ручьем.

А ведь предо мной никогда не бахвалился слабый,
Не мог побежденный ко мне прикоснуться мечом.

Влюбленному весть принесет о далекой любимой
Лишь странник бывалый, кочующий ночью и днем

На белой верблюдице, схожей, и цветом и нравом,
И резвостью ног с молодым белошерстным ослом,

Пустынником диким, который вопит на рассвете,
Совсем как певец, голосящий вовсю под хмельком.

Она, словно вольный осел, в глухомани пасется,
Потом к водопою бежит без тропы напролом,

Туда, где долина цветет, где высоки деревья,
Где скот не пасут, где легко повстречаться с врагом.

Испытанный странник пускается в путь до рассвета,
Когда еще росы блестят на ковре луговом.

Слезы льются по равнинам щек,
Словно не глаза — речной исток,

Ключ подземный, осененный пальмой,
Руслом прорезающий песок.

Лейла, Лейла! Где она сегодня?
Ну какой в мечтах бесплодных прок?

По земле безжизненной скитаюсь,
По пескам кочую без дорог.

Мой верблюд, мой спутник неизменный,
Жилист, крутогорб и быстроног.

Как джейран, пасущийся под древом,
Волен мой верблюд и одинок.

Он подобен горестной газели,
У которой сгинул сосунок,

Мчится вдаль, тропы не разбирая,
Так бежит, что не увидишь ног.

Не одну пустынную долину
Я с тревогой в сердце пересек!

Орошал их ливень плодоносный,
Заливал узорчатый поток.

В поводу веду я кобылицу,
Ветер бы догнать ее не мог,

С нею не сравнится даже ворон,
Чей полет стремительный высок,

Ворон, что несет в железном клюве
Для птенца голодного кусок.

И Калиба степи, и Хасбы долины и кручи
Дождем окропили нежданно-пришедшие тучи.
Тех туч караван проплывал над землею Унейзы,
Повис над горами, спустился к низине белесой;
И тучка одна, что от грома и молний устала,
Отстала от всех — и слезами на землю упала.

Ты перестал мечтать о Сельме:
     так далеко любовь твоя!
Не попытаешься, не хочешь
     и шагу сделать в те края.
О, сколько гор, долин, ущелий,
     песков бесплодных, злых людей
И караванных троп кремнистых
     теперь нас разделяют с ней.
Увидел я ее когда-то
     в краю Унейзы голубой,
Когда откочевать пришлось ей
     на пастбища земли другой.
Увидел я тугие косы,
     черней, чем ночь, вкруг головы.
И зубы белые — белее,
     чем млечный сок степной травы,
А губы улыбались мило
     улыбкой алых ягод мне,
И было это все как небыль
     или как поцелуй во сне.

О крепкокостная — к успеху
     неси, верблюдица, меня!
Седло мое, моя поклажа
     в огне, и сам я из огня!
Я, словно страус, караулю
     яйцо, прикрытое песком,
Всегда готовый на защиту
     бесстрашным кинуться броском.
Моя верблюдица, ты тоже,
     как страус, головой крутя,
Вдруг мчишь стремительней, чем ветер,
     спасая от врагов дитя.