Амр ибн Кульсум
{26}
* * *
Налей-ка нам в чаши вина из кувшина!
Очистим подвалы всего Андарина{27}!
Ну что за напиток! В нем привкус шафрановый.
Немного воды — и смягчаются вина.
Вино отвлекает от грусти влюбленного,
Хлебнет он — и вмиг позабыта кручина.
Скупца и того не обидят на пиршестве,
Щедрей во хмелю самый алчный купчина.
Так что ж ты, Умм Амр, обнесла меня чашею?
Ты не соблюдаешь застольного чина.
Что хмуришься? Все мы от рока зависимы,
Разлука нас ждет, неизбежна кончина.
Постой же, тебе я поведаю многое,
Пока ты не скрылась в тени паланкина.
О битвах жестоких, о воинах доблестных,
О братьях твоих расскажу для почина.
Ну что ты дичишься? Разлука расстроила?
Нет! Больше не любишь ты, вот в чем причина!
Когда бы не эти глаза посторонние,
Когда бы мы слиться могли воедино,
Ты руки свои бы открыла мне, белые,
Живые, как вешняя эта равнина,
И грудь, что из кости слоновой изваяна,
Два холмика — их не касался мужчина.
Подобны атласу бока твои нежные,
А спину упругую делит ложбина.
Ушел караван, с ним ушла ты, как молодость.
Что делать? И жизни ушла половина.
Равнина Ямамы{28} полоской далекою
Мерцает, как сабля в руке бедуина.
Готов застонать я. Так стонет верблюдица,
Зовя верблюжонка в долине пустынной,
Так мать, семерых сыновей потерявшая,
Горюет у гроба последнего сына.
Сегодня и Завтра от рока зависимы,
В грядущих печалях судьба лишь повинна.
Царь Амр{29}, наберись-ка терпенья и выслушай:
Мы ринулись в бой, как речная стремнина,
Мы шли к водопою под стягами белыми,
В бою они стали краснее рубина.
Стал день для врагов наших ночью безрадостной,
В тот день мы к тебе не явились с повинной.
Послушай, властитель, дающий убежище
Лишь тем, кто приходит с покорною миной,
О том, как у царской палатки мы спешились,
На лагерь твой пышный обрушась лавиной.
Собаки скулят, когда скачем к становищу,
Мы рубим противника с яростью львиной,
Молотим его, как пшеницу поспевшую,
И воины надают мертвой мякиной.
Под склонами Сальмы зерном обмолоченным,
Коль надо, засеяна будет низина.
Царь Хиры, еще ты наш гнев не испытывал.
Восстав, он любого сметет властелина.
Все знают: от предков нам слава завещана,
В бою не уроним той славы старинной.
Друзей, чьи шатры для кочевки разобраны,
Всегда со своей охранял я дружиной.
Мы их защищаем в минуты опасности,
Поскольку мы связаны нитью единой.
С врагами сойдясь, мы мечом поражаем их,
А на расстоянии — пикою длинной.
Мечом рассекаем противника надвое,
А пикой любого пронзим исполина,
Хоть кажется наше оружье тяжелое
В умелых руках лишь игрушкой невинной.
Плащи наши, вражеской кровью омытые,
Как пурпур, горят над песчаной равниной.
Когда нападенье грозит нашим родичам
На узкой дороге, зажатой тесниной,
Встаем впереди мы падежным прикрытием,
Как Рахва-гора с каменистой вершиной.
И юноши наши, и старые воины
Готовы полечь, но стоят нерушимо.
Мы мстим за убийство своих соплеменников,
И наше возмездие неотвратимо.
Тревога — и вмиг мы хватаем оружие,
Но стоит промчаться опасности мимо,
В тенистых шатрах мы пируем, беспечные,
Спокойны, хоть наше спокойствие мнимо.
Стоим как никто за свое достояние.
Мы в клятвах верны и тверды, как огниво.
Когда разгорелось в Хазазе побоище,
Мы, действуя с разумом, неторопливо,
В резню не ввязались, и наши верблюдицы
На взгорье жевали колючки лениво.
Врагу не даем мы пощады в сражении,
Но пленников судим всегда справедливо.
В добычу берем только самое ценное,
Ничтожная нам не по вкусу нажива.
Одежда из кожи у нас под доспехами,
В десницах мечи голубого отлива,
Сгибается лезвие, но не ломается,
И наши кольчуги упруги на диво.
От них на груди застарелая ржавчина,
Ни смыть, ни стереть, как ни три терпеливо.
Морщины кольчуг, словно волны озерные,
Возникшие от ветрового порыва.
Несут нас в сражение кони надежные,
Их шерсть коротка и не стрижена грива.
По праву они перешли к нам от прадедов,
Потомкам на них гарцевать горделиво.
Соседи, завидев шатры наши белые
В скалистой лощине под кручей обрыва,
Толкуют о щедрости нашего племени,
Которое стойко и неприхотливо.
И если сверкают клинки обнаженные,
Мы ближним на помощь спешим без призыва,
Мы пленным даруем свободу без выкупа,
Но горе тому, чье смирение лживо.
Никто не осмелится пить из источника,
Пока нас вода его не освежила.
В неволе не быть никогда нашим женщинам,
Покуда голов наша рать не сложила.
Они на верблюжьих горбах возвышаются,
Краса их нежна и достоинство мило.
Мы им поклялись, что, завидев противника,
На вражьи кочевья обрушимся с тыла,
Мечи отберем, и блестящие панцири,
И шлемы, горящие, словно светила.
Идут горделивые наши красавицы,
Покачиваясь, как подпивший кутила.
Они говорят: «Не желаем быть именами
Бессильных и робких, уж лучше могила!»
И мы защитим их от рабства и гибели,
Иначе нам жизнь и самим бы постыла.
Одна есть защита — удар, рассекающий
Тела, словно это гнилые стропила.
Мы сами окрестных земель повелители,
Порукой тому наша дерзость и сила.
Не станем терпеть от царя унижения,
Вовек наше племя обид не сносило.
Клевещут, твердят, что мы сами обидчики —
И станем, хотя нам такое претило.
Юнцам желторотым из нашего племени
В сраженье любой уступает верзила.
Земля нам тесна, мы всю сушу заполнили,
Все море заполним, раскинув ветрила.
Отплатим сторицею злу безрассудному,
Накажем его, как того заслужило.
{30}
* * *
Порешила Асма, что расстаться нам надо,
Что повинностью стала былая отрада.
Я успел ей наскучить в бескрайней пустыне,
О бродячих шатрах не забывшей поныне.
Где глаза верблюжонка, где шея газели?
И свиданья и клятвы забыться успели…
Вот луга, что давали приют куропаткам,
Вот поля, где блуждал я в томлении сладком.
Не хватает лишь той, что любил я когда-то,
От восхода я плачу о ней до заката.
Очи Хинд разожгли во мне новое пламя,
Языки его ярче, чем звезды над нами.
Издалече приметят и пеший и конный
Среди мрака ночного костер благовонный.
Меж Акик и Шахсейном поднявшись горою,
Пахнет сладостно мускусом он и алоэ.
Я не мог бы здесь жить, без кочевий страдая,
Но верблюдица есть у меня молодая,
С ней вдвоем нипочем нам любая дорога,
Словно страуса самка, она быстронога.
Кто не видел в пустыне, на фоне заката,
Как за матерью следом бегут страусята,
И песок из-под ног поднимается тучей,
И охотники слепнут в той туче летучей.
Хоть следы беглецов разыскать и не сложно,
Их самих укрывает пустыня надежно.
А верблюдица — та же бескрылая птица…
Закаленный страданьем — судьбы не боится,
В знойный полдень в песках мне легко с нею вместе,
Но меня догоняют недобрые вести:
«Наши братья аракимы{31}, пестрые змеи,
Говорить о нас дурно и гневаться смеют».
За разбойника принят ими путник несчастный,
Им неважно, что мы ни к чему не причастны,
Полагают они, что за все мы в ответе,
А все дети пустынь — нашей матери дети.
Возле мирных костров пастухи их сидели,
Но вскочили иные со стрелами в теле,
Ржали кони, и бой закипел рукопашный,
И верблюды кричали протяжно и страшно.
Амр вине нашей верит, пред ним, несомненно,
Очернила нас подлая чья-то измена.
Берегись, клеветник, ты увяз безнадежно!
Что для нас обвиненье, которое ложно?
Как угодно меняй и слова и обличье,—
Мы и были и будем твердыней величья.
Это видят сквозь ложь, как сквозь облако пыли,
Даже те, кого гордость и гнев ослепили.
Дан судьбою нам вождь величайший на свете,
Он — как конь вороной, рассекающий ветер.
С морем бед и невзгод он вступает в сраженье,
И спасает копыта от пут пораженья.
Наши всадники в битвы летят за ним следом,
И враги забывают дорогу к победам.
Может бросить вселенную он на колени,
Нет на свете достойных его восхвалений.
Вот и все. Если ваше решенье созрело,
Соберите бойцов и немедля — за дело,
Пограничные земли просейте хоть в сите
И живых и убитых о нас расспросите,
Унизителен, правда, ваш розыск лукавый —
Разве трудно понять, кто виновный, кто правый?
Что вам пользы возиться с остывшей золою?..
Мы бы тоже закрыли глаза на былое…
Но коль скоро вас мир не прельщает достойный,
Попытайтесь припомнить минувшие войны.
Орды всадников наших, что легче оленей,
Пировали в развалинах ваших селений,
А верблюды Бахрейна{32}, седые от пыли,
Воду северных рек серебристую пили,
А тамима{33} сыны недвижимы лежали,
А его дочерей мы в объятьях держали.
Гордость там не живет, где живется спокойно,
А презренное жалости вряд ли достойно.
Убегавшие в страхе изрублены ныне,
Не спасли их ни горы от нас, ни пустыни.
Мир в руках у владыки, как винная чаша,
И сладчайшая капля в ней — преданность наша.
Когда Мунзир{34} в набег мчался тучею пыли,
Амру встретить врага помогали не мы ли?
И не нам ли удачей обязаны бранной
Дети таглиба, пылью лечившие раны?
Амр шатер свой построил, как небо второе,
За него зацепляются звезды порою,
Там находят приют и достойное дело
Сабли разных племен, что собрал он умело.
Оделяет их вождь и водою и пищей,
Волей божьей богатым становится нищий.
Но когда, подстрекаемый злою судьбою,
Амр на нас это войско повел за собою,
За наездником каждым смотрели мы в оба,
А врагов ослепляли миражи и злоба.
Амр вине нашей верит, но нас оболгали
Те, что пламя войны раздувать помогали.
На поклепы у нас только три возраженья,
Но, услышав их, честный изменит решенье:
Все понятно и просто, как синь небосклона,
Когда племя маад развернуло знамена,
И собрались близ Кайса, исполнясь отваги,
Под утесоподобные тяжкие стяги
Удальцы, что, как горные барсы, рычали
И умели откусывать руки с мечами,—
Их приветствовать копьями вышли не мы ли?
Кровь лилась, как вода из разбитой бутыли.
Ведь меж тех, кто укрылся в предгорьях Сахлана,
Каждый воин — сплошная кровавая рана.
С копий струи текли — в годы мира едва ли
Из колодцев мы столько воды доставали.
По закону небес, мы своими руками
Общим недругам сделали кровопусканье.
После Худжр появился, сей сын Умм Катама{35}
Облачался в зеленые ткани упрямо,
Но на рыжего льва походил среди боя,
Кровью землю поя, как водой дождевою.
Но, его одолев и отбросив, не мы ли
С Имруулькайса{36} оковы тяжелые сбили?..
Дети Ауса{37} конями горды вороными,
И знамена шумят, как деревья, над ними,
Но мечами их встретить решились не мы ли
И не нами ль они опрокинуты были?..
Мы за Мунзира пролили кровь Гассанида{38},
Кровь обоих равна, не равна лишь обида.
Мы соседям своим подарили по праву
Девять мудрых владык, пожинающих славу.
Амр — герой, не имеющий равных по силе,
Но за мать его некогда нам заплатили!
И хороший совет дать мне хочется ныне
Племенам, что кочуют в степи и пустыне:
Не глядите на нас сквозь бельмо наговора.
Горе тем, чьей виною затеется ссора.
Лучше вспомните, братья, союз Зу-ль-Маджаза,—
Клятв страшней, чем тогда, я не слышал ни разу.
В каждом свитке была предусмотрена кара
Тем безумным, что меч занесут для удара.
И коль словом добра мы вражды не затушим,
То на головы вам эту кару обрушим.
Зло за зло. Словно из лесу робких оленей,
Мы сумеем вас выгнать из ваших селений,
А коль всадники Кинда{39} придут на подмогу,
Им обратную быстро укажем дорогу.
Вы взвалили на нас все грехи человечьи,
Словно тяжкую ношу на рабские плечи,
Но ведь правды нельзя забывать и во гневе,
Джандаль, Кайс и Хазза не из наших кочевий.
Мы невинны, а племя атик виновато,
За чужие набеги грозит нам расплата.
Мне смешон наговор вероломный и злобный,
Не из нас копьеносцы, что року подобны,
Те, что ночью напали и скрылись незримо.
Вас ограбили люди из рода тамима.
Род ханифа готовит бойцов для сраженья,
Но должны ль мы за это терпеть поношенье?
Да и племя кудаа вы с нами смешали,
Хоть свершенного ими мы век не свершали.
Эти наглые люди вернуть им просили
То, чего защитить они были не в силе.
Земли рода ризах отобрали бакриты,
Те восстали и были в бою перебиты.
Жажда мести пылает, раздута бедою,
Этой жажды огонь не затушишь водою,
И на недругов конные мчатся отряды,
И мечи не дают побежденным пощады.
Хаярейн затопило кровавое море,
Правда небу известна. Но горе есть горе.
