доставляемое формой или «пятью внутренними органами», не обладает истиной, а является в лучшем случае лишь мнением, или, что то же, суждением: «Ощущений глаз и ушей недостаточно для определения законов вещей; усилий сердца и мысли недостаточно для установления истины» (7, 92). Иными словами, знание, данное в ощущениях и доставляемое умом, поверхностно судит о вещах, не давая возможности проникнуть в их внутренний закон, не способно дать представление о внутренней причинности явлений. Человек оказывается при этом накрепко привязан к вещам и увлекается ими в поток непрекращающегося становления
(бяньхуа), которым характеризуется мир вещей. Оно, это знание, не касается «постоянного»
(чан) в вещах, того, что составляет их смысл, и остается неизменным при любых «превращениях».
То, что нарушает равновесие внутреннего и внешнего и вносит диссонанс в гармонию формы и разума, суть страсти, удовлетворение которых сообщает форме чувство «удовольствия». Авторы «Хуайнаньцзы» направляют всю силу своего негодования против этих удовольствий: ведь становление заключается в том, что всякий миг уже иной, и потому то, с чем в данный миг связала себя форма, в следующий миг уже иное, и то удовольствие, ради которого форма направила свои чувства и рассудок на тот или иной предмет, оказывается непрочным, то возникающим, то исчезающим. «Расставили гонги и барабаны, разложили флейты и цитры, разместили хоругви и подушки, развесили флаги и украшения из слоновой кости. Ухо наслаждается дворцовыми песнями, роскошной музыкой северных варваров. Красавицы выстроились рядами. Расставили вино, пустили по кругу чары. Ночь сменяет день. Разряжают самострелы в высоко летящих птиц, гонят собаками быстрого зайца. Это они считают наслаждением... Распрягли колесницы, разнуздали коней, убрали вино, остановили музыку — и сердце опустошено, как будто что-то утратило; опечалено, как будто что-то потеряло» (7, 14). Иными словами, чувственное удовольствие временно и не приносит прочного удовлетворения.
Вследствие того что увлечение страстями ведет к нарушению природной гармонии внешнего и внутреннего, выводит форму из-под контроля разума, наносится ущерб и «природе» человека («Страсти и вожделения — путы человеческой природы». — 7, 12). Коль скоро природа вещей оказывается поврежденной, не способной охранять от «вредного» для жизни и направлять на «полезное» для нее, то человек становится открытым для всякого вреда, потому что охраняющая сила блага действует в нем через «природу», и человек, утративший свою «природу», уже оказывается вне сферы действия блага.
Таким образом, мало того что знание, доставляемое чувствами и умом (через «пять внутренних органов»), не несет в себе истины, но опора на такое знание приводит к увлечению страстями, к порче «природы» и губит тело, нарушая внутренний закон его жизни. Иными словами, два момента — достоверность знаний и здоровье познающего субъекта — связаны в одно целое. Как всегда, внутреннее (разум) и внешнее (тело) рассматриваются как взаимосвязанные части одного целого.
Итак, чувства и ум несут ограниченное знание. Ограниченность происходит оттого, что они не могут проникнуть в области, лежащие вне сферы достижения формы, в то, что не может быть увидено глазами, услышано ушами, прощупано на ощупь. Эти области доступны только разуму: «Разум проходит сквозь горы Лишань и Тайхан и не встречает препятствий, входит в четыре моря и девять рек (т.е. во все известные моря и воды. — Л. 17.) и не намокает. Помещенный в малое и узкое, не заполняет его. Развернутый на все пространство между небом и землей, не оставит и маленькой пустоты. Не постигший этого пусть глазами способен пересчитать тысячеголовое стадо баранов, ушами различить гармонию восьми ветров, ногами вытанцевать танец Ян А, жестами передать стремительность мелодии «Зеленая вода», умом охватить небо и землю, ясностью (проницательностью) затмить солнце и луну, искусством дипломатии решить загадку ожерелья, сделать светящимся нефритовый цин — все это бесполезно для управления Поднебесной» (7, 31). Отсюда видим, что область, доступная форме, достаточно обширна, но не всеобъемлюща. Обычные люди могут обладать большими или меньшими способностями, однако в любом случае они не выходят за границы, доступные постижению формой. Тот же, кто обладает способностью видеть внутренние пружины явлений и управлять ими, тот уже относится к классу мудрецов.
МУДРОСТЬ
Мудрость заключается прежде всего в освобождении от власти «вещей», запутывающих человека в потоке своего становления. Путем «возвращения» к изначальной своей природе, объединения в одно с теми главенствующими силами, которые направляют поток становления, человек обретает свободу в рамках дао, блага и «божественного разума». Человек, опирающийся исключительно на свои чувства и ум, видит мир как нечто чрезвычайно дробное, хаотическое, множественное, изменчивое и непрочное. Наоборот, перед внутренним взором мудреца мир предстает как нечто единое, целостное, взаимосвязанное и покоящееся на прочной основе.
Первым шагом к овладению мудростью служит «возвращение» своей природы, освобождение ее от оков, от пут страстей, поскольку «страсти и природа вещей противоречат друг другу, не могут быть вместе: когда одно устанавливается, другое разрушается» (7, 242). Средством к этому служит соблюдение меры: «Мудрец ест, соразмеряясь с желудком, одевается, соразмеряясь с формой (телом), сдерживает себя — и только» (7, 30). Освобожденная от пут страстей природа вновь становится его руководителем. Поскольку же она ведома благом, то человек через ее посредство вновь вступает в то согласованное и взаимосвязанное единство, которое представляет собой мир, управляемый дао. «Поэтому и говорится, что его жизнь — это шествие неба (природы), его смерть — это преобразование вещи. В покое с инь закрывается, в движении с ян открывается... Обнимает благо, хранит гармонию, чтобы следовать небу (природе). Граничит с дао, соседствует с благом... Его небесная душа и его земная душа [1306] занимают каждая свое место, а разум хранит свой корень. Смерть и жизнь не производят в нем изменений. Поэтому о нем говорится — высший разум» (7, 103). Мудрость восстанавливает присущую от природы гармонию внешнего и внутреннего. Поскольку нарушение этой гармонии связывается с истечением знания, доставляемого чувствами и умом, вовне, происходящим в результате того, что «пять внутренних органов» выходят из-под контроля сердца, то в мудрости подчеркивается именно способность сохранять главенство сердца над формой, при котором «разум хранит свой корень»: «Поэтому сердце — господин формы, а разум — сокровище сердца» (там же).
Мудрец этого плана (шэнжэнь) уподобляется, как видно из текста, дао (отсюда, между прочим, синонимические выражения «воплотивший дао», «проникший в дао», «достигший высшего дао», «овладевший дао»). Дао же, как нам уже приходилось говорить, причастно как миру вечного, так и становлению. Поэтому и мудрость заключается не в том, чтобы выйти из становления, оторваться от внешнего мира, а в том, чтобы постигнуть те пружины, которые им управляют, и «следовать» им. Тот, кому это становится
