Сборник - Хроники длинноволосых королей

Обращаясь к временам минувшим, мы должны со всей откровенностью признать: мало — если вообще что-то — известно о происходивших тогда событиях. Мы знаем историю не такой, какой она была, а какой ее нам рассказывали. Как это ни парадоксально, сами по себе исторические вехи принадлежат прошлому и особо на нашу жизнь не влияют (ну разве что кроме оценок на экзаменах…). Другое дело — исторические рассказы. От таланта писателя, на самом деле, зависит, какими мы будем воспринимать людей, живших в прошлом. Свидетельства темных веков по большей части принадлежат литературе. Аттила, Брунгильда, Теодорих и добрый король Дагоберт — герои романов и эпоса. Их действия обусловлены логикой развития сюжета, а не последовательностью исторических фактов. Какую роль тут играет вопрос веры? Цезарь, например, обошелся без пафосных изречений при переправе через Рубикон (во всяком случае, его современникам ничего на сей счет не было известно), но прошло полтора века, и биографы уже не могли и представить себе Гая Юлия без фразы: «Жребий брошен!» Оттого что история со жребием — чистый литературный вымысел, должны ли мы пренебрегать ею? Само собой, нет, отнять у Цезаря Рубикон — все равно что уполовинить его завоевания.

Империи, если верить учебникам истории, ничего не оставалось, как приходить в упадок. Эдуард Гиббон справедливо заметил, что «упадок и падение» растянулись и крайней мере на тысячу с лишним лет и происходили с переменным успехом. «Мир уже стареет, — заключил в середине VII века автор „Хроники Фредегара“, — а поэтому пламя мудрости в нас затухает, сегодня не найдется уже никого, кто мог бы сравниться с писателями прошлого». Исторические произведения эпохи варварства, переселения народов и основания королевств действительно сильно отличаются от изящной прозы римских классиков, Тацита и Светония. Вместе с приходом на землю Европы новых народов появилась совсем иная, непохожая история, которую нам куда легче воспринять через призму художественной литературы. Писатели темных веков не блистали безупречным стилем, но у них обнаружилась своя, совершенно особенная манера изложения. Они — повествователи, рассказчики, колдующие над сюжетом, которых процесс увлекает больше, чем результат. Юлий Цезарь и автор «Естественной истории», Плиний Старший, не были стеснены в средствах — с десяток секретарей постоянно оказывали им помощь в работе. Другое дело — хронисты Средних веков: туповатое перо, пришедшее на смену острому стилю, ползло по пергамену не спеша, написание книжек в те времена требовало изрядных усилий, и уж куда мысль пошла, оттуда ее не стоило возвращать, а то, не ровен час, пришлось бы переписывать целую страницу драгоценного пергамена. Поэтому хроники эпохи длинноволосых королей изобилуют отступлениями, а предания, если уж они были однажды упомянуты, обязательно рассказывались от начала до конца. Так складывалась история целой эпохи.

Кто был автором подобного нагромождения далеких от правды сюжетов, собранных в этой книге? Не обошлось без медовухи и перебродившего винограда, не случайно автор «Хроники Фредегара» жил в Бургундии, которая уже в ту пору славилась виноделием. Многие эпизоды, позднее вошедшие в цикл сказания о Нибелунгах, появились благодаря опискам и оговоркам хронистов. Незамысловатая путаница, которую они вносили в свои сочинения, оказалась куда живучее исторической правды. Имена некоторых рассказчиков нам известны, так, Павел Дьякон (720–799)[1] — лангобард, служивший сначала при дворе последнего короля лангобардов, Дезидерия, и создавший для обучения его дочери, Адальперги, «Историю Рима». После разгрома державы лангобардов франками он перешел на сторону императора Карла Великого, отправился в Аахен, написал «Историю Мецских архиепископов» (родоначальников Каролингов), а под конец жизни, в 799 году, удалился в тихое аббатство Монте-Кассино (именно книжное собрание аббатства Монте-Кассино, сгоревшее во время пожара в 1944 году, стало прообразом библиотеки анонимного итальянского монастыря «Имени розы») и продолжил «Историю Рима» трудом по истории лангобардов.

Об основоположнике средневековой этимологии епископе Исидоре Севильском (570–636) известно довольно много. Он был неутомимым писателем и по праву удостоился славы первого энциклопедиста Средневековья. Наряду с этим Исидор — историк, его перу принадлежат две хроники, а также «История готов, вандалов и свевов». Позднее стали считать, что Исидор изгнал Магомета из Испании, — факт абсолютно недостоверный, хотя энциклопедист и пророк были современниками.

Имена других рассказчиков до нас не дошли. Анонимное сочинение о готском короле Теодорихе было обнаружено Генрихом Валуа и опубликовано в 1636 году. Второе издание осуществил Адриан Валуа в 1681 году в Париже. По фамилии издателей сочинение и получило свое название — «Аноним Валуа». Оно дошло до нашего времени в двух рукописях, одна из них, IX века, хранится в Берлине, другая — XII века — в Ватикане.

Об авторе «Хроники Фредегара» нам также известно мало. Имя Фредегар появилось при ней шестью веками позже и оказалось приписанным на полях одной из рукописей. Однако сама хроника содержит немало материала, чтобы составить портрет автора. В первую очередь, в отличие от своего предшественника Григория, епископа Турского (VI в.), автор «Хроники Фредегара» был по складу ума человеком светским. В делах церковных он разбирался неважно, а когда затрагивал их в своем сочинении, проявлял невежество, граничащее с ересью. Как человек приземленный, он мало интересовался атмосферными явлениями и природными катаклизмами, сообщениями о которых изобилует вся церковная историография, и вряд ли был склонен видеть в проливных дождях, оползнях и наводнениях перст Божий. Если уж автор начинал о чем-то говорить, в особенности о делах, имевших место за пределами королевства франков, то старался упомянуть лангобардов, готов Испании, басков, бретонцев, Византию и даже славян. Не разобравшись со всеми, он не мог себе позволить вернуться к рассказу о самих франках. Создатель «Хроники Фредегара» во всем придерживался хронологической четкости, у него все систематизировано по годам правления королей, а рассказ о любом событии — события этот человек любил в особенности, предпочитая их чудесам и начетническим описаниям, — он начинал со слов «в этом году» (пожалев читателя, мы опустили в переводе эти добавления). Хронист трудился над своей книгой в течение шестнадцати лет (с 642 года, когда была завершена первая книга, по год 658-й) — срок немалый и говорящий о том, что многочисленные другие дела отвлекали писателя от его сочинения. Видимо, хронист посвящал книге свое редко выдававшееся свободное время. К тому же он обладал достаточно высоким положением в обществе и имел доступ к кодексам. В распоряжении автора «Хроники Фредегара» находилась если не большая библиотека, то, во всяком случае, книжное собрание, насчитывавшее около десятка томов.

Писатель был знаком с первой энциклопедией Средневековья — «Этимологиями» Исидора Севильского. Именно оттуда он узнал, что слово «хроника» истолковывается как «деяния времен».[2] Рассказывая о происхождении Меровингов, хронист заключил, что жена Хлодиона зачала от «зверя Нептуна, похожего на квинотавра».[3] Нептун как демон морской стихии упоминается как раз Исидором Севильским,[4] правда, слово «квинотавр» в сочинении испанского епископа не встречается, Фредегар просто соединил в одно целое двух животных: кентавра и минотавра, — описанных в соседних параграфах раздела «Этимологии», посвященного чудищам.

Автор «Хроники» привнес в историю франков то, чего ей так не хватало, — занимательность. При Григории Турском история была делом сугубо церковным, изложение истории народа как истории Церкви характерно и для Беды, Достопочтенного (673–735). Хроники раннего Средневековья — это сочинения, составленные епископами. Но вдруг появился Фредегар — и исторические сочинения вышли за пределы церковной ограды. Автор также анонимной «Книги истории франков» и Павел Дьякон немало обязаны «Хронике Фредегара», они не столько заимствуют из этого источника, сколько подражают живой непосредственности его стиля. Следует признать, что для писателей раннего Средневековья не существовало как таковых ограничений из соображений стыдливости. Поэтому лангобардский герцог гибнет от стрелы, заставшей его в отхожем месте, а описание казней отличает смакование подробностей. Описки и оговорки иногда придавали ситуации невероятный драматизм. Так, в описании единоборства императора Ираклия и шаха Хосрова VIII века говорится: «Но Хосров, действовавший подобно филистимлянам, словно нового Голиафа, отправил на битву spurium quendam. Напуганные воины Ираклия все как один обратились в бегство. Тогда Ираклий, вдохновленный снизошедшей на него благодатью Божьей, сразил противника одним ударом». Тут, между прочим, переписчик по ошибке заменил слово, обозначающее «ублюдок», на название того места, откуда оный на свет появился. И вот представьте себе, как она самая, размером с Голиафа, заставила византийскую армию в ужасе бежать, а храбрый Ираклий (по-мужски?) разрешил все одним-единственным ударом.