Эти хрустальные глаза и окаймляющие их круглые брильянты сияли таким чудесным приглушенным светом сквозь пышные волны колеблющихся перьев, точь-в-точь как свеча сквозь стенки бумажного фонарика или светлячок, мерцающий ночью в кустах шиповника сквозь густую листву. Хвост страуса, короткий и толстый, был весьма искусно прилажен к хвосту коня и украшал его, подобно причудливому плюмажу. Девиз звучал так: «Aculeo ala- tus» — «Я простираю крылья, лишь пришпоренный лучами ее очей».
Смысл сего таков: как пламенпоокий страус (чья самка не высиживает птенцов, по согревает яйца лучами своих глаз) опережает самых проворных пернатых бегунов, подгоняемый острым, точно игла, стрекалом на своих крыльях, так пламенноокий граф, подстрекаемый сладостными лучами, исходящими из очей его госпожи, питает уверенность, что обгонит всех соперников в беге на пути к славе, ибо его воодушевляет и вдохновляет ее несравненная красота. И как страус ест железо и глотает куски любого тяжелого металла, так и граф готов на самые тяжелые испытания, на любые подвиги, лишь бы обрести благоволение столь прекрасной повелительницы. Его щит был устроен следующим образом: он представлял собою зажигательное стекло, обрамленное перьями цвета пламени; на внешнем поле помещался портрет его госпожи, чья прелесть была передана с величайшим мастерством; на внутреннем поле щита был изображен обнаженный меч, крепко привязанный узами истинной любви. Девиз гласил: «Militat omnis amans»[84]. Это означало, что его меч привязан узами истинной любви и должен защищать и охранять красоту его госпожи.
Вслед за графом на арене появился черный рыцарь, чье забрало было преднамеренно все исцарапано и обрызгано кровыо, как будто он только что сражался с медведем. Его шлем имел вид небольшой печи, где бушевало пламя, ибо сквозь щели забрала вырывались пары серы и удушливый дым. Его доспехи, были обрамлены изображениями змей и гадюк, зародившихся из пролитой крови невинных Ялертв. Попона его коня была испещрена бесформенными пятнами, наподобие узоров. На щите изображалось во всем своем блеске заходящее солнце и стояла надпись: «Sufficit tandem»[85].
За ним следовал рыцарь Совы, чьи доспехи походили на пень, увитый плющом, а шлем изображал сову, сидящую на ветвях плюща; доспехи были окаймлены изображениями разного рода птиц, как бы стоящих на земле и дивящихся на него. Девизом его было: «Ideo mirum, quia monstrum»[86]. Попона его коня изображала повозку со снопами пшеницы, которые подхватывали свиньи. Девиз гласил: «Liberalitas liberalitate perit»[87]. На щите виднелась пчела, запутавшаяся в шерсти овцы, и девиз: «Frontis nulla fides»[88].
Появившийся на арене четвертый рыцарь был хорошо сложенный мужчина в нарочито заржавленных доспехах, чей шлем изображал тесный горшок, в котором росли цветы, но их корешки были сдавлены и венчики прижаты друг к другу. Доспехи были украшены каймой с изображением рук в железных перчатках, рассыпающих золото средь водруженных копий; девиз: «Сuга futuri est» [89]. На его коне вместо сбруи были свинцовые цепи, слегка позолоченные или же натертые шафраном, — это означало, что жадность выступает в благородном обличье, как бы позолотив свои намерения. К этому относилось изречение: «Cani capilli mei compedes»[90]. На его щите виднелись изображения свившихся в клубок змей, висящих на крюке, и начертана надпись: «Speramus lucent»[91].
Пятый был разочарованный рыцарь, чей шлем украшали лишь гирлянды из ветвей кипариса и ивы. На его доспехи было наброшено брачное одеянье Гименея, окрашенное в грязно-желтый цвет, все измятое и в отвратительных пятнах. Сюда относилось загадочное изречение: «Nos quoque florimus»[92], что могло, пожалуй, означать: «И мы некогда были щеголями». Попона его скакуна была испещрена изображениями желтовато-оранжевых глаз, вроде тех, какие бывают у страдающих желтухой, коим все вокруг кажется желтым; там стояла краткая надпись: «Qui invident egent» — «Завистник всегда голоден».
Шестой был рыцарь бурь, чей круглый шлем изображал луну, а доспехи — поверхность волнующейся реки, озаренную превосходно переданным серебристым лунным сиянием. Доспехи были окаймлены изображениями крутых берегов, которые ставят преграды потокам. Девизом было: «Frustra pius»[93], что означает: «Бесполезная служба». На щите виднелся лев, коего сидящий на навозной куче петух своим криком отгонял от добычи, и стояли слова: «Non vi, sed voce» — «Не силой, а голосом».
Седьмой, подобно гигантам, замыслившим взобраться на небо и свергнуть Юпитера, был как бы придавлен горой, закрывавшей голову и все тело; на мантии были изображены руки и ноги, выступавшие из-под горы. Это обозначало, что человек, возмечтавший подняться на небеса славы, удержан повелением своего государя (придавившим его, подобно горе), но руки и ноги его все же свободны. Девиз гласил: «Тu mihi criminis auctor» [94]. Это имело отношение к повелению государя и означало: «Я обязан тебе своей вынужденной трусостью». Его конь был оплетен, словно канатами, древесными корнями, которые, хотя были подрублены внизу, все же ие казались иссохшими и могли вновь ожить. Девизом было! «Spe alor»[95] — «Надеюсь увидеть весну». На его щите виднелся мяч, прихлопнутый к земле человеческой рукой, который должен был вновь подпрыгнуть, и — слова: «Ferior ut efferar»[96] — «Я готов стерпеть презрение, ибо я поднимусь».
У восьмого рыцаря доспехи были иззубрены по краям и имели вид усеянного типами колючего куста боярышника, который, однако, в дни мая произвел на свет (как больной отец — здоровое дитя) целые купы чудесных цветов, разливавших, как всякое цветение в мае, упоительное благоухание. На верхушке этого белоснежного куста, похожего на кудрявую голову, сидел, запертый в клетке, одинокий соловей, с шипом в груди, из клюва коего тянулась лента с таким девизом: «Luctus monumenta manebunt»[97]. У поднояшя куста виднелись изображенные на стволе множество черных раздутых жаб, с разинутым ртом, хватающих воздух, а также игривые кузнечики, жаждущие росы, и те и другие задыхались, мучимые жаждой на солнцепеке. Там же стоял девиз: «Non sine vulnere viresco»[98] — «Я расцветаю не без труда», эти слова имели отношение к жабам и другим вредителям, которые раньше сосали влагу из корней куста, но потом были выброшены наружу и теперь задыхались от жажды. На коне рыцаря была попона цвета темной земли (из которой как бы вырастал куст), на ней торчали клочки сожженной солнцем травы и, подобно брызгам чернил, всюду виднелись муравьи, которые в летнюю ночь при свете полной луны (грубо намалеванной на лбу лошади) копошились, усердно собирая запасы пищи на зиму. Девизом было: «Victrix fortunae sapientia» — «Предусмотрительность предотвращает несчастье».
На своем щите он изобразил смерть, подающую милостыню жалким бесприютным детишкам, и начертал: «Nemo alius explicate» — «Больше никто нас не жалеет» Трудно добраться до смысла этого изречения, но, по-моему, его можно только так истолковать: смерть оказывает добрую услугу изображенному здесь мальчику и его братишкам, избавляя их от жестокого родителя или родственника, который иначе бы их погубил. Какое же другое благодеяние способна оказать детям смерть? Разве что она может внезапно лишить их жизни, дабы избавить от безысходной нужды. Но этого нельзя предположить, ибо дети были изображены живыми.
Девятый был рыцарь-дитя; он велел написать яркими красками иа своем щите несчастного ребенка, плывущего по морю на корабле, без снастей, мачт и ветрил. На мантии рыцаря темнел силуэт поврежденного бурями, неуправляемого корабля, его изящные очертания повторяли фигуру дитяти. На попоне коня были изображены ударявшиеся о корабль бурные волны. Когда конь взвивался иа дыбы или устремлялся вперед, мнилось, что волны вздымались и обрушивались на корабль, сверкая и потрясая седой серебряной гривой. Девизом было: «Inopem me copia fecit»[99], что означало: «На воровство добыча соблазняет». На своем щите рыцарь изобразил старого козла, который обгрыз молодое деревце, и оно завяло; надпись гласила: «Primo extinguor in aevo» — «Не успев расцвести, увядаю».
Было бы утомительно перечислять все дышащие гневом или любовыо девизы рыцарей, собравшихся на этот турнир. Для краткости опишу лишь несколько щитов. На одном из них глаза молодых ласточек, которые были вырваны, но снова водворились на место, и тут же надписи: «Et addit et adimit»[100] — «Ваша красота ослепляет меня и вновь возвращает мне зрение».
На другом щите красовалась сирена, с улыбкой взиравшая на разбушевавшееся море, где гибли корабли; это означало, что жестокая женщина хохочет, распевает и смотрит с презрением на слезы своего возлюбленного и на его бурное отчаяние; тут же был девиз: «Cuncta pereunt»[101] — «Тщетны мои старания».
Третий рыцарь, пострадавший от сварливой, неверной и распутной н{ены, прибег к такой аллегории. На своем щите он велел изобразить, как приводится в исполнение закон Помпея, карающий отцеубийц: мастер изобразил человека, посаженного в мешок вместе с петухом, змеей и обезьяной; это означало, что жена рыцаря криклива, как петух, ядовита, как змея, и похотлива, как обезьяна; сии ее свойства вконец доконали несчастного, и он был ввержен в море скорбей. Девиз гласил: «Extremum malorum mulier» — «Женщина — худшая из бед».
