— Эй, у кого тут покойники, которых надо хоронить?
И не раз случалось, что из дома выносили всех его обитателей; в одной могиле хоронили чуть ли не полтораста человек, одно ложе становилось алтарем, на коем приносилась в жертву целая семья.
Стены были насквозь пропитаны горячими влажными парами, кои вырывались из уст больных при последнем издыхании. Подобно тому как перед выстрелом из дула ружья вылетает зловонный дым, как бы прокладывая путь пуле, так и смерть, прежде чем человек испускал дух, словно бы закупоривала ему ноздри и заполняла весь рот зловонным паром, так что стоявший с ним рядом невольно зажмуривался, зная, что ему надо готовиться к кончине. Иные умирали, сидя за столом, другие — спрашивая врача, как помочь их больным друзьям. В доме, где я квартировал, я видел, как служанка принесла хозяину горячий суп, чтобы его ублажить, но не успел он выхлебать и полтарелки, как она упала мертвой.
Покамест свирепствовал этот бич, в Риме подвизался один испанец по имени Ездра из Гранады, известный «бандетто», коему покровительствовал сам папа, ибо он совершал убийства по велению последнего. Этот злодей вместе с неким Бартоло, головорезом-итальянцем, имел обыкновение вламываться по ночам в дома богатых людей, опустошенные чумой, и ежели там не оставалось в живых никого, кроме хозяйки и служанки, негодяи насиловали их и уносили все добро, какое только могли взвалить на спину. В доброй сотне домов знатных горожан они совершили такие преступления. Хотя подвергавшиеся насилию женщины вопили во всю мочь, никто не осмеливался войти в дом из боязни подцепить смертельную заразу, а иные полагали, что женщины больны и кричат, испытывая ужасные муки.
В числе других подвергся нападению и дом, где я квартировал, там все погибли от чумы, кроме почтенной хозяйки, благородной целомудренной матроны, по имени Гераклида, ее прислужницы, меня и моей куртизанки; вломившись в дверь поздно ночью, Ездра бросился к матроне, а со мной и с моей возлюбленной предоставил расправиться своему товарищу. Застав меня в постели, тот устремился на меня с рапирой в руке, полагая, что я буду сопротивляться, но, по счастью, мне удалось от него увернуться, я бросился к окну и схватил лежавший там незаряженный пистолет. Опасаясь выстрела, он погрозил, что пронзит мою возлюбленную насквозь, ежели только я нацелюсь на него. Он поволок ее из комнаты, приставив острие рапиры к ее груди.
— Отпусти ее! — крикнул я. — Лучше убей меня! Я дам тебе за нее выкуп — тысячу дукатов!
Однако похоть взяла верх, и тщетны были все мольбы. Он запер меня в спальне и крикнул товарищам, чтобы они меня сторожили и зарубили алебардами, ежели я вздумаю спускаться по лестнице (он обманывал меня, сторожить было некому).
Я упал на постель и долго лежал в мрачном раздумье. Потом стал призывать всех чертей, какие только есть в аду, крича, чтобы теперь, когда я остался один, они явились ко мне, и я стану драться с ними но очереди, ибо они допустили столь чудовищное насилие. Я бился об стену головой и обзывал их грязными сводниками за то, что они видели, как совершается преступление, и не обрушились на злодея.
Но вернемся к находившейся внизу Гераклиде, на которую напал самый безобразный из всех кровопийц, Ездра из Гранады. Сперва он хотел силой взять ее и зарубил прислужницу, которая кинулась было защищать свою госпожу. Расправившись со служанкой, он приступил к Гераклиде с медовыми речами и посулил ей столько брильянтов и драгоценностей, сколько ему не награбить бы и за сто лет. Он поведал ей, как к нему благоволит и во всем поддерживает его папа и сколько ужасных убийств он безнаказанно совершал, избавляя папу от досадивших ему людей.
Я уже навел порядок во множестве домов, — заявил он, — твой дом будет сто шестнадцатым. Провалиться мне на этом месте, если я и на сей раз не добьюсь своего!
— Ах, — воскликнула Гераклида с душераздирающим вздохом, — неужто тебе будет дано расправиться со мною беспощадней самой чумы? Неужто избегла я карающей десницы божьей, дабы впасть в руки человека? Услышь меня, Иегова, смилуйся и положи конец моим страданиям! Прикончи меня, гнусный, развратный человекоубийца, посланец смерти! Вот лежит мой супруг, холодный как камень, на ледяном полу. Ежели ты могущественней бога и можешь мгновенно меня убить, то порази меня в грудь, в самое сердце и отправь на небо, где я встречу своего супруга. Увы мне, ты хочешь обесчестить меня, а потом уж вырвать из тела мою потрясенную душу. Я знаю, ты дьявол и послан искушать меня. Прочь от меня, сатана, душа моя принадлежит спасителю моему! Ему я ее завещала, и никто из смертных не в силах похитить ее у него! Иисусе, Иисусе, сохрани неоскверненной меня, невесту твою! Иисусе, Иисусе, не оставь ту, которая всецело доверилась тебе!..
Тут она упала в обморок, веки ее сомкнулись, и мнилось, затворилась раковина, скрыв дивные, только что сотворенные жемчужины, каких еще не видел свет. Ездра принялся ее трясти, быстро привел в чувства и заявил, что у него имеется высочайшее соизволение. Она должна ему сдаться, непременно доляша, ибо никому не вырвать ее из его рук.
На пороге смерти она отвечала слабым голосом:
— Неужто ты думаешь, что над тобой нет никакой власти? Здесь незримо присутствует грозный судия, и он покарает тебя, если ты совершишь преступное деяние. Когда все кругом благополучно, каждый человек грешит, но когда смерть вручает одному из друзей грамоту с приказом подвергнуть другого казни посредством чумной заразы и раздает из своего колчана смертоносные стрелы сразу сотне тысяч человек, кто же не станет следить за собой? Когда у человека на одном волоске висит над головой камень и он знает, что не успеет прочесть «Отче наш», как камень упадет на него и раздавит, то не станет ли он поневоле скорбеть о своих проступках, воздерживаться от всяких безумных помыслов и очищать душу раскаянием и покаянием?
Рука господня, подобно огромному камню, отяготела над твоей головой. Что есть чума, как не смерть, — наш палач, призванный подвергнуть казни всех, кому не суждено иным путем достигнуть небесной отчизны? Бездыханное тело моего дорогого повелителя — колчан, из которого уже извлечены стрелы смерти и незримо нацелены на тебя. Подобно тому как возраст козлов можно определить по числу утолщений на их изогнутых рогах, ты можешь узреть меру гнева божьего по изгибам моих гневно сдвинутых бровей. У меня на глазах скончалось не менее ста моих домашних, я хоронила их всех, и в моем дыхании таится стократная зараза.
Вот я дохнула на тебя, и тебя постигнет сто смертей! Спеши покаяться, ведь если для тебя не существует неба, то существует ад. Вспомни об этом, ведь ты, конечно, испытал адские муки совести, если совершил даже вдвое меньше убийств, чем сказал мне, бесстыдно хвалясь. Меценат под конец жизни не спал целых семь лет, и я последние семь недель провела без сна, ибо непрестанно следила за своим врагом, дьяволом. Я называла смерть своим другом, но друзья всегда покидают нас в беде. Смерть, дьявол и все искушающие нас духи тьмы стоят на страже, следя за тобой, и, если ты меня обесчестишь, они завладеют твоей душой, и она навеки погибнет.
Господь может пощадить твою душу лишь в том случае, если ты пощадишь мою честь. Смерть не коснется тебя, хотя ты и ворвался в дом, который она избрала своим обиталищем. Если ты рожден женщиной или уповал на то, что спасение твое в потомстве, которое даст тебе женщина, то сжалься над женщиной. Затравленная псами лань, ежели ей некуда скрыться, бросается к мужчине, ища у него защиты, — к кому же прибегнуть женщине в безутешном горе и в страшной беде, как не к мужчине, ища у него защиты и поддержки? Если ты мужчина, ты защитишь меня, но если ты пес и дикий зверь, ты меня осквернишь, надругаешься надо мной и растерзаешь меня. Итак, или откажись от образа божьего, или откажись от своего злодейского умысла!
Эти слова, казалось, могли бы смягчить не только железное, но и алмазное сердце, однако они не тронули сердца Ездры. Покамест она его умоляла, он сидел, развалясь в парадном кресле, мрачно глядя из-под нависших бровей на рукоять своего обнаженного меча, и ни разу не поднял глаз и не произнес ни слова; но увидев, что она недет от него ответа, который должен принести ей милость или гибель, он вскочил и грубо схватил ее за шею, спрашивая, долго ли она еще его задержит.
— Ты говорила мне, — сказал он, — о чуме и о тяжкой руке божьей и дохнула на меня, угрожая стократной заразой, а я тебе скажу, что в Испании я сто раз бросал кости и в случае проигрыша должен был попасть на виселицу, но мне неизменно везло. У нас придерживаются такого обычая при игре в кости: когда какой-либо генерал или капитан вернется с войны, уплатит сполна солдатам и у него окажется на руках четыреста или пятьсот крон сверх королевского жалованья, то он заявляет во всеуслышание, что ежели найдутся двое смельчаков, которые готовы рискнуть ради выигрыша головой, он поставит эту сумму иа коп, и пускай они приходят в такое-то место, где и состоится игра. И вот я отправляюсь туда и нахожу еще охотника, такого же обедневшего дворянина, как и я. Бросаем кости, я в выигрыше, а он пропал. Я выигрываю кучу крон, а его тащат на виселицу. Таков у нас обычай, и я больше ста раз загребал кроны, а этих бедняг загребал дьявол в ад, где им приходилось солоно и они были обречены вечно плясать под свист кнута.
