Малерб
Франсуа де Малерб родился в Кане, в Нормандии, около 1555 года. Он происходил из рода Малерб Сент-Эньян, который после завоевания Англии герцогом Вильгельмом прославился более там, нежели у себя на родине, где он настолько захудал, что отец Малерба был всего лишь асессором в Кане. Сей асессор незадолго до смерти перешел в протестантство; сына его, коему было в ту пору только семнадцать лет, это так сильно огорчило, что он решил покинуть родные края и последовал за Великим приором[95] в Прованс, где тот был губернатором, и оставался при нем до самой его смерти. Этот Великий приор был побочным сыном Генриха II и братом графини Ангулемской, вдовы маршала де Монморанси…
В бытность свою в Провансе Малерб добился расположения дочери некоего президента парламента в Эксе Кариолиса, вдовы советника того же парламента, и женился на ней. Он имел от нее несколько детей, в том числе дочь, умершую пяти или шести лет от оспы, девочку, от которой он не отходил до самой ее смерти, и сына, убитого, к несчастью, в двадцатидевятилетнем возрасте, о чем мы расскажем в дальнейшем.
Самым примечательным событием в его жизни было то, что во время войн с Лигой[96], он и некто Ла-Рок, который с приятностью писал стихи и умер, находясь в свите королевы Маргариты, гнали г-на де Сюлли целых два или три лье, да так усердно, что тот никогда этого не забывал; сие обстоятельство, по словам Малерба, и было причиной того, что он никогда не мог добиться чего-либо существенного от Генриха IV с тех пор, как г-н де Сюлли стал во главе финансового ведомства.
Однажды во время дележа захваченной добычи некий капитан грубо обошелся с Малербом. Принудив его с собою драться, Малерб сразу же пронзил ему грудь шпагой и сделал его небоеспособным.
После смерти Великого приора (Великий приор, побочный сын Генриха II, был убит неким Альтовити, капитаном галерного флота, в прошлом корсаром, после того как Приор похитил знатную девицу, красавицу де Рье Шатенеф, на которой собирался жениться Генрих III. Именно она сказала как-то Альтовити, пусть, мол, он говорит за себя вместо того, чтобы говорить за другого. Генрих III считал его шпионом при Великом приоре, который, узнав об этом, отправился к Альтовити с намерением вызвать его. Смертельно раненный Принцем, Альтовити нанес ему удар кинжалом, от коего тот умер. Правда, уже мертвому Альтовити была нанесена добрая сотня ударов, ибо люди губернатора набросились на него.) Малерб был послан с двумя стами пехотинцев для обложения города Мартиг[97], в ту пору пораженного какой-то заразною болезнью; испанцы осаждали его с моря, а провансальцы с суши, дабы воспрепятствовать распространению болезни. Они столь тесно обложили город, перекрыв все пути сообщения, что вынудили последнего оставшегося в живых горожанина водрузить черный флаг на стене крепости, прежде чем сняли осаду.
Имя и заслуги Малерба стали известны Генриху IV благодаря лестному отзыву о поэте кардинала дю Перрона: однажды на вопрос Короля, не перестал ли он писать стихи, Кардинал ответил, что с того времени, как Король оказал ему честь, призвав к участию в делах государства, он совсем прекратил занятия поэзией, да и нет более смысла ею заниматься с тех пор, как появился некий нормандский дворянин, ныне живущий в Провансе, по имени Малерб.
Поэту было тридцать лет, когда он написал стихотворение, обращенное к дю Перье и начинающееся словами[98]:
Ужели, дю Перье, вовек ты безутешен?
(Однажды Великий приор, который имел честь писать дрянные стихи, обратился к дю Перье: «Вот сонет; если я сознаюсь Малербу, что его написал я, он скажет, что стихи никуда не годятся; скажите, что это вы их сочинили». Дю Перье показывает этот сонет Малербу в присутствии Великого приора. «Этот сонет, — говорит Малерб, — выглядит так, как если бы его написал Великий приор».)
Первые стихи его были беспомощны: некоторые из них я видел, в том числе элегию, начало коей звучит так:
Свой лик явила смерть, и Женевьевы нет.
Могильным сном объят ее весны расцвет.
Он был не так уж талантлив; поэтом сделали его склонность к размышлению и понимание искусства. На окончательную отделку стихов ему требовалось время. Рассказывают, будто он три года работал над одой для первого председателя суда в Вердене по случаю кончины его жены и будто Председатель успел уже жениться вторично, прежде чем Малерб вручил ему эти стихи.
В одном из своих писем Бальзак[99] приводит слова Малерба, что, написав сто строк стихов или два листа прозы, сочинитель должен десять лет отдыхать. Бальзак рассказывает также, что, исправляя одну только строфу, Малерб извел полстопы бумаги. Речь идет об одной из строф оды к г-ну де Бельгарду; начинается она так:
Так человек срывает розы,
А жизнь все близится к концу.
Король припомнил, что говорил ему в свое время кардинал дю Перрон; последний часто поминал Малерба г-ну дез Ивето, бывшему в ту пору наставником г-на де Вандома. Г-н дез Ивето не раз предлагал Королю вызвать Малерба: они были из одного города. Но Король был бережлив и не отваживался на сей шаг, опасаясь расходов на новую пенсию. Это и послужило причиною того, что Малерб попал на прием к Королю только через три или четыре года после того, как дю Перрон о нем рассказал, и то благодаря случаю. Малерб приехал в Париж по своим личным делам; г-н дез Ивето уведомил об этом Короля, и он тотчас же послал за поэтом. Произошло это в 1605 году, когда Король готовился к отъезду в Лимузен. Он заказал Малербу стихи по случаю этой поездки; тот их написал и поднес Королю. Начало этого стихотворения таково:
О боже благостный, ты нашим внял мольбам…
Король нашел стихи замечательными и пожелал удержать Малерба у себя на службе; но из бережливости, а вернее — из непонятной мне скаредности, он повелел г-ну де Бельгарду, в ту пору первому камер-юнкеру, держать Поэта при себе, пока он, Король, не зачислит его в штат своих пенсионеров. Г-н де Бельгард назначил Малербу тысячу ливров жалованья, предложил ему свой стол и взял на себя расходы по содержанию для него лакея и лошади.
Здесь-то Ракан, который был в то время камер-пажом г-на де Бельгарда и начал уже заниматься стихосложением, познакомился с Малербом и извлек из этого знакомства столь великую пользу, что ученик сей почти сравнялся с учителем.
После смерти Генриха IV королева Мария Медичи назначила Малербу пенсию в пятьсот экю, и с той поры Поэт перестал быть на содержании г-на де Бельгарда. После этого он работал очень мало: остались лишь оды, посвященные Королеве-матери[100], несколько стихов к балетам, несколько сонетов покойному Королю[101], Герцогу Орлеанскому и некоторым частным лицам, а также его последние, написанные незадолго до смерти, стихи на осаду Ларошели.
Что до его внешности, он был высокого роста, хорошо сложен и по природе своей столь привлекателен, что про него, как и некогда про Александра Великого, говорили, будто даже пот его пахнет приятно.
Говорил он резко, разговаривал мало, но ни одного слова не произносил зря. Иногда он даже был груб и неучтив: примером может служить случай с Депортом. Ренье как-то привел его на обед к своему дяде; оказалось, что кушанье уже на столе. Депорт принял его как нельзя более учтиво и сказал, что хочет подарить ему экземпляр своих «Псалмов», только что вышедших из печати. С этими словами он собирается встать, чтобы тут же подняться за книгой в свой кабинет. Малерб грубо говорит ему, что он эту книгу уже видел, так что подниматься за ней не стоит труда, и что суп его, надобно думать, лучше его «Псалмов». Обедать он, однако, остался, но обед прошел в молчании, после чего они расстались и с той поры больше не виделись. Это привело к ссоре Малерба со всеми друзьями Депорта, и Ренье, который был приятелем Малерба и которого тот ценил за его обличительные стихи наравне с древними авторами, написал на него сатиру, начинающуюся так:
Рапен, придворный шут, и т. д.
Депорт, Берто и даже дез Ивето находили недостатки во всем, что он писал. Его это ничуть не трогало, — он говорил, что стоит ему взяться за критику, и он только из их ошибок составит целые тома — потолще, нежели их книги. Он особо выделял Депорта, заявляя, что уж из его ошибок можно составить книгу, превосходящую по толщине все его стихотворные сборники.
Дез Ивето сказал ему, что в стихе «И вот прелестница мне в том не отказала» три слога «мне в том не», стоящие подряд, весьма неприятны на слух.
«Но вы-то, — возразил Малерб, — вы же ведь поставили подряд: не том мне том». — «Я? — переспросил дез Ивето, — вы не сможете это доказать». — «Разве не вы написали, — отозвался Малерб:
В огне том мне томиться..?»
Из всей этой стаи стихотворцев он ценил одного Берто, да и то не слишком. «Берто — говорил он, — постоянно хнычет; в его стансах хорош только фасад, а для того, чтобы придумать концовку поострее, об первые три стиха делает совершенно невыносимыми».
