В садах Цитеры виднелась фигура Лени – привратницы у ворот любви. Там был Нарцисс из древних сказаний, а рядом с ним – распутный царь Соломон. Были там и другие мученики любви. Это и Геркулес, которого не раз предавали богини и смертные женщины. Это и Турн, из-за любви лишившийся всего. И Крез, влачивший несчастную жизнь в плену. А на другой стене две волшебницы – Медея и Цирцея – с кубками любовного напитка в руках. Нет на земле такой силы, которая могла бы противостоять Венере: и мудрость, и богатство, и красота, и хитрость, и сила, и стойкость – все они терпят поражение. Она одна правит миром. Я уже приводил вам примеры ее могущества. Существуют и тысячи других. Всех влюбленных она улавливала в свои сети, и все они лишь беспомощно твердили слово «увы».
Изображение самой Венеры в этом храме ослепляло красотой. Нагая богиня плыла по бескрайнему зеленому океану; нижнюю часть ее тела – что пониже пупка – омывали волны, сверкавшие подобно стеклу.
В правой руке она держала лютню, будто готовясь тронуть ее струны, а голову богини украшал венок из свежих роз – их аромат поднимался в воздух, где порхали горлицы. Подле Венеры стоял сын ее, юный крылатый Купидон; он был слеп, как гласит легенда, но не расставался с луком и блестящими острыми стрелами.
Почему бы мне не рассказать вам и о фресках, украшавших храм Марса? Стены там расписаны сверху донизу – так, словно то были внутренние покои его заброшенного храма во Фракии. Там, в краю снегов и морозов, находятся владения великого бога войны. А потому на стене изображен лес – дикий и запущенный, с черными узловатыми ветвями и голыми, поломанными деревьями. Между пнями и корягами пронесся порыв ветра, словно адский вздох, словно чудовищная буря приготовилась поднять все это в воздух и унести. Вот там, на берегу, возле холма, стоял храм всемогущего Марса, выстроенный из вороненой стали, и вход в него был узким и длинным. Сквозь эти мрачные ворота внутрь врывался не унимающийся ветер, потрясавший петли ворот. Ледяной северный свет проникал в этот храм через двери, потому что здание не имело окон. Сами двери были из несокрушимого адаманта, а рамы их обшиты толстыми железными листами. Кровля храма держалась на железных столбах – толщиной с бочку, они отливали холодным блеском.
Там, на стенах храма, я видел все мрачные картины мира, ввергнутого в войну. Я видел козни и ухищрения Преступности. Я видел жестокий Гнев, горевший как уголь в печи. Я видел вора. Я видел воочию сам бледный Страх. Я видел улыбчивого негодяя, прятавшего за пазухой нож. Там был крестьянский дом, охваченный пожаром, окутанный клубами дыма. Там были и измена, и тайное убийство, что шли рука об руку с борьбой и вооруженными стычками. Я видел нанесенные войной раны – залитые кровью, они соседствовали с кинжалом и грозным клинком. В этом аду эхом отдавались стоны. Я видел там самоубийцу: висок ему пронзил острый гвоздь, волосы вымазаны его собственной засохшей кровью. Там была и сама Смерть, лежащая навзничь с разинутым ртом. А посередине храма затаилось Злосчастье, имевшее прискорбное обличье. С ним рядом – Безумие, изрыгавшее дикий хохот и клокотавшее яростью. Кому еще там было место? Конечно, Недовольству, Тревоге и Жестокости.
На стене было изображено вот что: бедняга, брошенный в лесу с перерезанной глоткой; тысячи покойников, умерших отнюдь не от чумы; тиран, с ликованьем глумящийся над своей жертвой; разрушенный дотла город с перебитыми жителями. Я видел там горящие корабли, швыряемые по воле волн; охотника, растерзанного свирепыми медведями; свинью, пожирающую младенца в колыбели; повара с длинной ложкой, ошпаренного дьяволом. Всем людям и всем их делам вредит пагубное влияние Марса – всем, даже скромному бедняку-вознице. Вот он лежит, насмерть раздавленный колесом.
Здесь представлены и ремесла, которым покровительствует Марс. Вот – цирюльник и мясник с их острыми орудиями в руках; вот кузнец, кующий блестящую сталь. Над ними торжественно восседающий на башне полководец-победитель; над его головой висит на тонкой веревочке меч. Там были сцены смерти Юлия Цезаря, печально знаменитого Нерона и Антония, лишившегося целого мира из-за любви. Разумеется, никто из них в те времена еще и не родился, однако громовому Марсу заранее было известно об их грядущей гибели – ведь расположение звезд ясно говорило о той участи, что была им уготована. Все легенды о великих людях заканчиваются одинаково. Я не могу сейчас их пересказывать.
А вот и возвышающийся над всеми Марс на своей колеснице. Славный бог войны, облаченный в доспехи, мрачен, грозен и свиреп лицом. Над его головой сияют две звезды, которые в старинных книгах поименованы девицей Пуэллой и воином Рубеусом; как говорят нам умудренные люди, то были эмблемы двух созвездий, расположенных неподалеку от Марса. У ног бога распростерт багряноокий волк, готовый сожрать человека. Таков был Марс во всем своем величии.
Теперь я поспешу перейти к храму целомудренной Дианы, который опишу вам насколько возможно кратко. Сцены, изображенные на стенах храма, рассказывают, как предана эта великая богиня охоте и скромному целомудрию. Была там и одна из нимф Дианы – объятая горем, падшая Каллисто, которую разгневанная богиня превратила в медведицу; правда, потом она смилостивилась и превратила бывшую нимфу и ее сына, рожденного от Юпитера, в звезды. Так здесь изображено. Это всё, что я знаю. Затем я видел Дафну, дочь Пенея, превращенную в лавровое дерево. Лишь этим перевоплощением ей удалось уберечь свою девственность от похотливого Аполлона. Был там и Актеон, превращенный в оленя за его проступок: он подглядывал за обнаженной Дианой на берегу пруда. Его затравили и сожрали его собственные гончие псы, конечно же не подозревавшие, что это их хозяин. Есть там и Аталанта с Мелеагром, которые вместе с другими охотниками преследовали калидонского вепря; за это преступление Диана сурово покарала их обоих. Я видел там и множество других сцен из различных чудесных историй и легенд. Но сейчас у нас нет времени перебирать их все.
Саму богиню изобразили верхом на олене, с двумя собачками, игравшими у ее ног; а пониже – вечно переменчивая луна: то убывающая, то растущая. Одета богиня была во все ярко-зеленое и вооружена луком и колчаном со стрелами. Глаза ее были прикованы к земле, словно она разыскивала вход в подземное царство Плутона. Перед ней лежала роженица. Ребенок так долго не появлялся на свет, что женщина выкрикивала: «О Диана, богиня деторождения, лишь ты одна поможешь мне вынести эти муки!» Художник тут не пожалел красок: все выглядело точь-в-точь как живое. Вот какими были эти храмы, которые герцог Тесей, войдя в огромные расходы, приказал пристроить к своему амфитеатру. Увидев их завершенными, Тесей остался очень доволен. Постройки удались на славу. А теперь я вернусь к Паламону и Архите.
Уже приближался условленный день их возвращения в Афины, куда, согласно уговору, каждый должен был привести с собой сотню рыцарей, вооруженных для боя. Это был поистине цвет рыцарства. Полагаю, во всем мире не нашлось бы в те времена лучших воинов. Не нашлось бы никого благороднее или смелее их. Все они были свято преданы рыцарским добродетелям – скромности и чести. Все они мечтали стяжать себе силой оружия непревзойденную славу. А мог ли им представиться для этого более подходящий случай, чем состязание из-за руки Эмилии? Такое могло бы произойти сегодня. Если бы подобный турнир объявили в Англии или какой-нибудь иной стране, то кто из рыцарей стал бы колебаться? Сражаться за прекрасную даму – вот высшее блаженство. Ведь в этом, по моему мнению, и состоит цель и смысл рыцарства – и в старину, и в наши дни.
Так выступила в путь сотня Паламона. Одни были облачены в кольчугу и металлический нагрудник поверх легкой рубахи. Другие – закованы в сплошную броню, крепкую и тяжелую. Кто-то держал прусский или круглый щит, на ком-то были ножные латы. Один размахивал боевым топором, другой держал стальную булаву. Так было, и так будет всегда.
Среди рыцарей, сопровождавших Паламона, был царь Фракии Ликург. Черна была его борода, отважен облик. Глаза его сверкали желто-рдяным блеском. Брови были раскидистые и косматые, что придавало ему сходство не то со львом, не то с каким-то сказочным могучим зверем. Он был крупного телосложения, с мощными мышцами, широкоплечий и длиннорукий. Что еще о нем сказать? По обычаю своей страны, он ехал в золотой колеснице, запряженной четырьмя белоснежными быками. Вместо плаща поверх доспехов (утыканных яркими гвоздями, чьи шляпки поблескивали золотом на солнце) он набросил на себя медвежью шкуру, почерневшую от старости. Длинные волосы – черные и блестящие, как вороново крыло, – были зачесаны за спину. На голове лежала золотая диадема толщиной в мужскую руку, усеянная драгоценными каменьями, рубинами и алмазами, неслыханно тяжелая. За его колесницей бежало десятка два, а то и больше, белых волкодавов, величиной с бычка, привычных к охоте на льва и на оленя. Они следовали за царем с туго перевязанными мордами, на поводках, прикрепленных к золотым ошейникам. В свите фракийского царя ехали сто хорошо вооруженных рыцарей с отважными и дерзкими сердцами. Так выступал в бой Ликург.
