Однако миросозерцанию, нашедшему выражение в «Пантагрюэле», не хватало системы и выдержанности. Отдельные высказывания, намеки, озорные порою выходки хорошо били в цель, но вместе с тем чувствовалось, что автор хочет сказать больше. Ему недоставало либо обстановки, подходящей для систематизирования мыслей, его волновавших, либо необходимого материала.
Литературные интересы Рабле в эти годы (1532–1533) еще не вполне определились. Он делил время между изданием комментированных античных трактатов по медицине и печатанием календарей. Единственная вещь, которая заставляет угадывать в ее авторе будущего мастера сатиры, это изданное в 1533 году «Пантагрюэлево предсказание», издевательская пародия на обычные метеорологические и астрологические «предсказания», выпускавшиеся предприимчивыми любителями легкой наживы каждый год. Рабле пробовал перо и нащупывал, очень осторожно, пути творчества. Латинские работы но медицине и археологии Рабле печатал и позднее. Они не прибавляют славы автору «Пантагрюэля».
Первая же поездка в Италию сильно расширила кругозор Рабле, дала ему возможность вернуться к вопросам, его занимавшим, и создать нечто гораздо более зрелое.
В 1534 году в Рим с посольством короля Франциска приехал из Франции епископ Жан дю Белле с большой свитой. Его сопровождал в качестве врача Рабле. Это был последний год понтификата Климента VII. Рабле был впервые в Италии. Прошло только семь лет после страшного разгрома, которому Рим подвергся во время войны Коньякской лиги против Испании. В городе на каждом шагу были видны следы этого разгрома: разрушенные здания, черные после пожара стены домов, и каждый из римских жителей мог рассказать десятки самых потрясающих историй о страшных майских днях 1527 года, когда Рим сделался жертвой испанцев и немецких ландскнехтов.
Первое пребывание Рабле в Италии было непродолжительным. Он выехал из Лиона в январе 1534 года, в Риме пробыл до 1 апреля, на обратном пути побывал, по-видимому, во Флоренции и вернулся в Лион 18 мая. Мы очень мало знаем о том, что он делал в Италии, с кем виделся, что читал, о чем думал. Молодость его прошла; ему было около сорока лет. Он знал много, но в Италии он получил возможность узнать еще больше, ибо общий культурный уровень итальянцев был выше и выше была их политическая ориентированность. Вернувшись на родину, Рабле напечатал еще один том своей эпопеи, где частью вернулся к тем же вопросам, которыми занимался в «Пантагрюэле», частью поставил ряд новых. Эта вторая часть была озаглавлена: «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля»: она вышла еще в 1534 году и сделалась таким образом первой книгой романа, отодвинув «Пантагрюэля» на место второй книги.
В прологе к «Гаргантюа» Рабле рекомендовал читателю путем внимательного чтения и усиленного размышления «разгрызть кость и высосать оттуда мозговую субстанцию» его рассказа, разгадать «пифагорейский символ», то есть тайную его мысль по вопросам «религии, равно как политики я домоводства». Из этих вопросов особенно существенными представляются нам три: о воспитании Гаргантюа, о войне между королем Пикрохолом и Грангузье, отцом Гаргантюа, и о Телемском аббатстве.
Начнем с воспитания Гаргантюа. Король Грангузье поручил воспитание своего сына схоластикам и богословам сорбоннского типа, людям старой культуры и старой науки, для которых буквоедство было главным содержанием всякого образования. Они заставляли его зубрить так, чтобы он, начиная от азбуки и кончая серьезным трактатом, мог говорить все без запинки наизусть, не интересуясь смыслом. Мальчик ничему по научился. Тогда посоветовали королю пригласить людей иного образа мыслей другой выучки. Обучение Гаргантюа было отнято у схоластиков и поручено гуманистам. И здесь, в главах, которые посвящены обучению Гаргантюа гуманистами, Рабле раскрывает в очень яркой форме свои идеалы.
Педагогика в культуре Ренессанса играла очень большую роль. Людям, создававшим новую культуру, было важно, чтобы новая культура получила в свои руки такое орудие, при помощи которого она могла бы подготовить человека с раннего его детства к восприятию этой культуры. Итальянские гуманисты XV века и теоретически обосновывали этот принцип, и практически осуществляли его. В трудах Леонардо Бруни, Верджерио, Дечембрио, Гварини была разработана целая система новой педагогики, и плоды теоретической мысли давно оживили там педагогическую практику. Была основана школа в Мантуе, во главе которой стоял энтузиаст новой педагогики Витторино да Фельтре. Эту школу называли la casa gioiosa — «домом радости».
Основные моменты педагогики, получившей завершенно-художественное выражение в романе Рабле, вполне соответствовали тем самым принципам в этой области, которые создали итальянские гуманисты и которые следом за ними разрабатывали Эразм Роттердамский и другие представители европейского гуманизма.
Рабле положил в основу общественного воспитания два принципа. Во-первых, человек должен получать не только умственное образование, но и физическое воспитание: ум и тело должны развиваться одновременно, параллельно и гармонично. Во-вторых, ни одна система воспитания и образования не может быть сколько-нибудь успешной, если в ней не чередуются различные дисциплины и если эти различные дисциплины не перемежаются — как освежающим моментом — отдыхом. Лучше всего ставить систему образования так, чтобы воспитываемый не различал, где начинается учение и где кончается отдых, и лучше всего, когда отдых и учение так чередуются между собой, что и то и другое воспринимается с большой радостью для воспитываемого. Это точка зрения' всей новой культуры, и этими принципами живет здоровая педагогика до сих пор.
Почему Рабле вернулся еще раз к вопросам воспитания, после того как в «Пантагрюэле» уже шла речь о воспитании героя? В Италии Паоло познакомился с теориями итальянских гуманистов, и ему захотелось раскрыть всю общественную значительность системы нового воспитания в том освещении, которым она озарилась в его сознании благодаря книгам его итальянских предшественников, тем более что этим способом одновременно наносился удар сорбоннистам и схоластикам, еще очень живучим и вредоносным врагам нового просвещения.
Совершенно попятно, почему Рабле ополчился на схоластиков со всей необузданной мощью своей сатиры. Схоластика была идейным оплотом старого мира. Она объединяла в одну губительную силу мракобесие, фанатизм, самодовольное невежество; она благословляла инквизицию, вдохновляемую Сорбонною; она снабжала арсеналом богословских аргументов поборников идейно уже разгромленной, ясно сознававшей свою неотвратимую гибель, по тем более отчаянно оборонявшейся феодально-католической старины. Подбираемые схоластиками философские и богословские аргументы превращались в муть церковных проповедей и приводили к инквизиционным кострам, которые зажигались сановниками церкви с молчаливого согласия короля. Столпы схоластической учености в глазах Рабле поэтому вовсе не были всего только безмозглыми и тупыми педантами. Они, быть может, не сознавая этого, своей безмозглостью и тупостью гасили драгоценные светочи нового знания, нового просвещения, новой культуры. Но бороться с ними было безопаснее всего так, как это делал Рабле: выставляя на посмешище их умственную немощь, издеваясь над их человеческими слабостями. Да и сатирическому гению Рабле представлялась на этом пути легкая и благодарная задача — бить врагов смертоносным оружием, которым он владел с таким совершенством: карикатурой и гротеском.
Проблема войны с Пикрохолом касается не менее важных вопросов. Гаргантюа кончил или почти кончил свое учение в Париже. Он подрос, сделался крепким, сильным юношей-великаном и, в сущности, был уже готов вступить в жизнь и помогать своему отцу в трудах по управлению государством. Уже пришла пора расстаться с Парижем и возвращаться на родину. Но отъезд Гаргантюа был ускорен одним обстоятельством. У старого Грангузье жил по соседству его давний противник — король Пикрохол. Этот Пикрохол, воспользовавшись вздорным поводом, напал на Грангузье. Началась война. Это — вторая война, которую описывает Рабле. Первая была сюжетом одного из эпизодов «Пантагрюэля», изображала эпические битвы, богатырские подвиги, — словом, весь обычный арсенал героических поэм. Здесь война — повод.
Рассказывая о ней, Рабле, в сущности, излагает свои мысли по основным вопросам политики. Что представляет собой Пикрохол? Это типичный король-феодал, король в старом стиле, такой, которого уже, может быть, трудно было бы сыскать на каких-нибудь крупных европейских престолах, где повсюду сидели государи, воспитанные гуманистами, — король, который все свои упования неприкрыто возлагает на грубую физическую силу, который не считается ни с какими принципами в области права и управления. В конце концов Пикрохол был побежден, и войско его было разбито. Но идеологически это вопрос второстепенный. Не в войне тут было дело, и не в войске, и не в сражениях, а в образах обоих королей, короля-варвара и короля — заботливого, но чрезмерно благодушного хозяина. Оба портрета, конечно, сатира, хотя в одном случае суровая и беспощадная, а в другом — ласковая, почти любовная. Отдельные черты как Пикрохола, так и Грангузье можно было найти у любого из правителей Европы, даже у самых просвещенных. Смысл сатиры Рабле в том, что в существующей организации монархической власти — много черт, достойных осмеяния, много отрицательного, что ни одно из монархических государств в Европе нельзя признать настоящей монархией, достойной этого имени. Ибо принципа монархии Рабле не отвергал. Это было второе, что в идеологии Рабле сформировалось после Италии. Италия в этом отношении далеко ушла вперед. Политическая доктрина Макиавелли, Гвиччардини и их последователей анализировала достаточно внимательно и достаточно глубоко содержание понятия власти вообще и монархической в частности. Рабле и тут было чему научиться у итальянцев, и Рабле, очевидно, научился. Ибо его изображение соперничества двух королей показывает, насколько сознательно было теперь его отношение к монархии и к власти вообще. Рабле не показал по-настоящему своего идеального монарха. Только отдельные намеки позволяют думать, что он видел в обоих своих героях, Гаргантюа и Пантагрюэле, некоторые черты этого образа.
