оценить свое время под тем углом зрения, под которым взглянет через три века на это далекое прошлое пролетариат, то тем не менее он остается передовым человеком своей эпохи, стоит на высокой ступени социальной мысли. В этом отношении большое обаяние Джеку из Ньюбери придает его непоколебимое демократическое чувство. Он помнит о той среде, из которой вышел сам, и не хочет подняться над нею. Он искренно верит, что является защитником ее интересов и что в этом — смысл и оправдание его материальных преимуществ. Он далек от образа будущего хищника-капиталиста, цель которого — праздное существование за счет чужого труда. Он выше всего ценит труд он чувствует поэзию труда. Он немыслим без постоянной работы и ощущает себя только первым между равными. Он находится на какой-то грани между мироощущением работника и психикой собственника. В нем есть черты первого — здоровый моральный инстинкт свежей, неиспорченной натуры, на своих рабочих руках и на своем разуме утверждающей свое право на сытный кусок хлеба, на здоровые радости, на всю полноту жизни. В нем есть черты и второго — никогда не умолкающая страсть к расширению сферы своего экономического влияния, к увеличению своего хозяйства. Он крепко держится за людей земли и труда, никогда не изменит трудовым традициям. Король предлагает ему звание рыцаря за его заслуги, но он просит оставить его жить среди „своих“ людей, как это подобает „бедному суконщику“. Обеспечивая существование своих людей, он „получает больше счастья, чем украсив себя суетным званием дворянина“: „Трудолюбивые пчелы, которых я стараюсь защитить, пчелы, которых я выращиваю, вот мои товарищи“. На замечание короля, что звание рыцаря ему не помешает, он заявляет, что пьющие из потока почета и уважения забывают сами себя: „Дабы помнить до конца дней моих как свое происхождение, так и свои обязанности, я умоляю ваше величество оставить меня спокойно носить мое простое шерстяное платье. Я хочу умереть бедным суконщиком, как я им был всю жизнь“.
„Бедность“ Джека, конечно, относительна. Пышный прием, устроенный им королю, довольство и изобилие в его доме — все это плохо гармонирует с понятием бедности. Но в известном смысле Джек прав. У него нет суетных желаний, он не ищет ничего лично для себя, рост его богатства в его глазах органически сливается с ростом благополучия сотен людей, от него зависящих, с ростом самой производительности. Он весь пронизан идеей строительства и духом коллективизма. Он истинный „герой труда“. Этими свойствами своими он органически противоположен духу мещанства, тому ложному антисоциальному, анархическому индивидуализму, который уже после него буржуазия сделает смыслом и целью жизни. От этих качеств его тянутся нити к нашим дням суровой социальной борьбы, к тому классу, которому ход истории назначил стать во главе мирового освободительного движения.
Если в отдалении веков искать зародышей наших идеалов, типов, которые были неясными праобразами современных нам творческих классов, то Джек, конечно, должен быть помещен среди этих предшественников. Среди Гамлетов и Ричардов он был, несомненно, типом будущего. В литературу королей и дворян, свободных от „низкого“ труда и занятых в силу огромного досуга высокими страстями, игрой честолюбий, любовью и ревностью, он явился с мироощущением работника, с пафосом труда, с могучим биением социального пульса, с гражданским, общественным горением. Он утверждал новые взгляды не проповедью, не теорией, а примером личного труда, своей неутомимой энергий.
Эта книга — поучительная книга и неожиданная. Мы знаем блестящую шекспировскую Англию, Англию аристократов и богачей, Англию интенсивной индивидуальной жизни, бурных и роковых страстей. Но трудовая Англия того времени, та Англия, которая изображена в романах Делонэ, редко привлекала внимание истинных художников. А между тем теперь, когда и прошлое приходится переоценивать под углом зрения наших современных стремлений, нам необходимо знать не только золоченых фаворитов королевы Елизаветы, но и суконщика Джека.
П. С. Коган.
ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ РОМАН В ЭПОХУ ШЕКСПИРА.
I.
Конец XVI века в Англии: 1596-1598. Театр в центре литературы и Шекспир в центре театра. Это апогей елизаветинской эпохи. Книгопечатание, ставшее уже в течение столетия видом промышленности, создает, особенно в народных низах, новую расу — „читателей“, которым оно доставляет ряд еще неиспытанных наслаждений. Обширные толпы размещаются теперь за круглым столом рыцарских романов, размноженных печатными мастерскими Кекстона. Книга становится бродилом мыслей, знаний и действий. И если принять во внимание, что девять десятых этих читателей родились от матерей, не умевших читать, станет понятной небывалая сила их книжных впечатлений, вместе с глубокой страстностью их читательских восприятий.
Писатели эпохи стремятся ответить этим потребностям разгоряченных умов. Ученые или авантюристы, воины или актеры, все они хотят насытить жадные воображения своей молодой аудитории сильными или нежными образами, резкими или жеманными описаниями. Героика любви и воинственных похождений — вот атмосфера литературного дня.
Из среды этих воинствующих фантастов и трагических поэтов неожиданно выступает один смиренный ткач. Вся жизнь его прошла между станком и чернильницей. Безработица вместе с бродяжническим инстинктом вела его из одной мастерской в другую по улицам Лондона, по дорогам Англии и по всем придорожным кабачкам. Полунищий странник с виолой за плечами, распевая беспечные баллады, слагаемые им по пути, он в течение целого двадцатилетия собирал пестрые истории, предания и легенды о своем собственном ремесле и о нескольких других. Он становится поэтом бедствующих и неимущих, сказочником рабочих мастерских. Возбудив в одну голодную годину предместья Лондона и осмеяв королеву, он предпочитает не оправдываться перед излишне пытливыми властями и исчезает с их кругозора. Но вскоре затем он неожиданно печатает в каких-нибудь два года четыре романа о ремеслах, первые в этом роде и до сих пор единственные в европейской литературе. Среди целого поколения возбужденных и мечтательных умов он спокойно и радостно выкладывает свое словесное сокровище, созданное ежедневным опытом всенародного общения, собранное на месте, среди мастеровых, городских низов, кумушек и служанок, в самой гуще многокрасочного быта гильдий и корпораций.
Зовут его Томас Делонэ. Вековые традиции рыцарских романов принимают у него характер его излюбленной среды — тон речей городского мещанства, промышленных общин или разгульной пригородной вольницы. К этому примешивается добрая доля сырых шуток и крепких словечек — наследия средневековых побасенок и старинных сказок. Написанные в самой живой и непосредственной прозе шекспировской эпохи, эти рассказы о цеховых нравах достигают сразу огромной популярности. В рабочем мире Англии Делонэ был также известен и, вероятно, гораздо более любим, чем сам творец Калибана. Если он не единственный изобразитель ремесленнического быта в Англии — никто, кроме него, не облекал этого богатого материала в форму
