неблагодарность, и за то, что они никоим образом не искали мира, [так же ныне счастливчиком полагал себя тот, кто вовремя смог скрыться] в подвале, на чердаке или в каком ином укромном месте.
191. Когда же прево Парижа, именем Таннеги дю Шатель убедился воочию, что Фортуна ополчилась ныне против него [590], и бургундцы поставили себе целью заполнить своими врагами все множество [парижских] тюрем, а население города поднялось чтобы грабить, немедля бросился в Сен-Поль [591] и взяв с собой дофина, старшего сына короля [592], умчался в Мелён, каковой город чинил немало хлопот парижанам, в то время как немало прочих арманьяков, носящих перевязь, среди каковых были и весьма важные лица, к примеру, Робер де Масон, канцлер дофина [593], епископ Клермонский [594], всего Прованса [595], один из худших христиан, каковых только видел мир, и множество прочих, среди носящих перевязь, скрылись в замке, что у ворот Сент-Антуан [596], каковым образом сумели спастись, защитой им также послужил дофин, бывший [вначале] с ними, но крепость немедля подверглась штурму, ибо к ней сбежалось из окрестностей множество народа, в изобилии вооруженного луками и арбалетами.
192. В воскресенье же вечером, и в следующие за тем понедельник и вторник, по всему Парижу усилили стражу и жгли костры, страшась их [возвращения]. В сказанное же время, осажденные арманьяки сумели сплотиться в боеспособный отряд, и в следующую за тем среду около восьми часов утра вышли из крепости, положив себе целью изнутри открыть городские ворота [597], с ними же в город ворвалось немалое количество латников, каковые заполонили собой широкую улицу Сент-Антуан, крича «Смерть! Смерть! Город захвачен! Да здравствуют дофин и король английский! [598] Убивайте всех! Убивайте всех!» Это же случилось у всех на глазах.
193. Далее, воистину будет сказано, что в воскресенье, на XXIX день мая, едва лишь город взят был бургундцами, еще до дневной ноны [599], в Париже вышел на улицы народ всякого звания, как то монахи, и члены нищенствующих орденов, женщины, мужчины, все, укрепив на одежду знаки креста Св. Андрея [600], или крестов иных форм, всего же их было не менее IIc тысяч, исключая детей. Горожане весьма радовались произошедшему, и множество народа вооружившись, даже опередив в том солдат, впереди таковых дало [весьма жестокий отпор сказанным арманьякам, которым удалось пробиться] вплоть до окрестностей Тирона [601]. Их же поддержал новый прево Парижа во главе с множеством людей, посему же, с немалой помощью ополчения [602], арманьяков удалось оттеснить назад, во множестве убивая и умерщвляя таковых, выгнав их прочь за ворота Сент-Антуан. Им на помощь отовсюду стекался народ, пылавший великим гневом против сказанных арманьяков, носящих перевязь, и выискивал их повсюду и захватывал во множестве, не делая различия между состояниями, пленниками и свободными [603]. Пойманных же немедля вытаскивали на улицу, где затем убивали без всякой пощады посредством тяжелых топоров и иного оружия, и не было в тот день никого, кто не принял бы участия в таковых расправах над теми, кого удалось схватить, и так продолжалось до тех пор, пока они не полегли все до последнего, а женщины и дети, и с ними прочие, не имевшие сил для того, чтобы принять участие в убийствах, ругательски ругали мертвых, каковые попадались им по дороге, говоря «Псы, предатели, жаль, что вам не нашлось ничего пострашнее смерти, но пусть будет угодно Богу, чтобы и прочие последовали за вами».
И не было в Париже сколько-нибудь крупной улицы, где не случилось бы резни, и невозможно было сделать и сотни шагов, дабы не наткнуться на мертвые тела, раздетые до брэ [604], каковые тела валялись кучами в грязи [605], словно свиньи, являя собой весьма жалкое зрелище, ибо едва ли по все дни на сказанной неделе, без остановки лил дождь. В тот день же в Париже погибли в уличной резне от мечей и прочего оружия Vc и XXII человека, не считая тех, каковых убивали в самих домах. Той же ночью ливень был столь силен, что трупы не источали никакого запаха, и раны их очистились от спекшейся крови, и всякого мусора.
194. Далее, в сказанные же дни по всему Парижу и вне его хватали арманьяков, среди каковых захваченных было и множество лиц весьма высокого происхождения и при том великой трусости, как то Бернар д’Арманьяк [606], коннетабль Франции, каковой жестокостью своей не уступал Нерону, Анри де Марль [607], канцлер Франции. Жан Годе [608], начальник артиллерии, худший из всех, ибо когда несчастным его работникам случалось просить о выплате жалования, дабы иметь возможность удовлетворить свои нужды, он таковым отвечал «Это что же, никто не наскребет даже малого блана, дабы купить себе веревку, и удавиться? Чертовы голодранцы, вам это будет в самый раз!» и более ничего не давал [609], сумев таковым образом скопить весьма великое состояние, превосходившее своей величиной даже королевскую казну; — а также мэтр Робер де Тюильер [610], и мэтр Удар Байе [611], аббат Сен-Дени [612], что во Франции, лицемер весьма мерзкого нрава, Раймоне де ла Гер [613], величайший из всех мародеров, каковых удалось бы сыскать, ибо [он и бывшие с ним] бесчинствовали хуже сарацин, а также мэтр Пьер де л‘Эскла [614], мэтр Пьер ле Гайан [615], отступник и еретик, ненавистник веры, каковой служил в церкви, что на Гревской площади, при том что достоин был костра.
195. После чего он однако отправился в Рим, к папскому двору, и затем вернувшись, восстановил все свое влияние в Шатле, и даже стал пользоваться большей властью чем ранее, так что за письма, продававшиеся ранее по цене в VIII парижских солей с того времени стали запрашивать по XXIV парижских соля, ежели он к таковым письмам приложил руку [616].
196. Далее, [схвачен был] епископ Клермонский [617], каковой более всех прочих своими происками препятствовал миру, и вместе с ним множество других. Посему во Дворце [618], в Малом и Большом Шатле [619], в Сен-Мартине [620] и Сент-Антуане [621], в Тироне [622] и Тампле [623] обреталось ныне такое количество арестованных, что более не знали, куда их девать.
197. Далее, ввиду того, что арманьяки продолжали обретаться у ворот Сент-Антуан [624], из ночи в ночь беспрерывно жгли огромные костры, и не проходило и ночи, даже не объявляли
