нее жизнь нестерпимой обузой. Мой прапрадед дал ей возможность совершать это через посредство заместителя, а то и без него, по ее усмотрению.
И как вы думаете, что он выговорил себе в награду за этот изумительнейший образец волшебства? Освобождение Шекспира! Ничего другого королева не могла заставить его принять. Этот добряк так полюбил великого поэта, что готов был пожертвовать частью оставшейся ему жизни, лишь бы продлить дни своего друга.
Должен вам, впрочем, сказать, милостивые государи, что метод королевы Елизаветы — жить без пищи — не встретил, при всей своей оригинальности, сочувствия у ее верноподданных и меньше всего у «beef-eaters» [46], как их по сей день принято называть. Она и сама пережила введение нового обычая всего на каких-нибудь восемь с половиной лет.
Отец мой, от которого я получил эту пращу в наследство, незадолго до моей поездки в Гибралтар рассказал мне следующий удивительный анекдот, который от него часто слышали его друзья и в достоверности которого не сомневался никто из знавших почтенного старика.
«Мне пришлось, — рассказывал он, — во время моих путешествий довольно долгое время пробыть в Англии. Однажды я прогуливался по морскому побережью вблизи Гарвича. Внезапно на меня накинулся разъяренный морской конь. При мне не было ничего, кроме пращи, с помощью которой я так ловко швырнул в моего врага два камешка, что выбил ему глаз. Вслед за тем я вскочил ему на спину и погнал в море. Дело в том, что, потеряв зрение, животное мгновенно присмирело и стало совершенно ручным. Пращу я вложил ему в пасть вместо уздечки и без всяких затруднений поехал на нем верхом через океан.
Менее чем за три часа мы добрались до противоположного берега, хотя от него нас отделяло расстояние примерно в тридцать морских миль. В Гельветслуисе я продал моего коня за семьсот дукатов хозяину трактира «Три чаши», который выводил его напоказ в качестве редчайшего животного и заработал на нем порядочно денег. Сейчас можно увидеть его изображение у Бюффона [47].
Как ни достопримечательно было мое путешествие, но еще удивительнее были сделанные мною по пути открытия и наблюдения.
Животное, на спине которого я сидел, не плыло, а с неимоверной быстротой бежало по морскому дну, гоня перед собой массу всяких рыб, причем многие из них вовсе не походили на обыкновенных. У некоторых голова помещалась на середине брюха, у других — на кончике хвоста. Одни сидели кружком друг подле друга и распевали изумительно красивые песни, другие строили прямо из воды чудесные прозрачные здания, окруженные величественными колоннами, в которых в чарующих красках волнообразно переливалось какое-то вещество, походившее на пламя. Некоторые комнаты в этих зданиях были очень остроумно и удобно обставлены для случки рыб. В других покоях выхаживали и выращивали нежную икру, а ряд обширных помещений предназначался для воспитания юных рыб. Внешние формы применявшегося здесь воспитательного метода (дух его был мне, разумеется, также мало понятен, как пение птиц или диалоги кузнечиков) удивительно походили на то, что мне в старости пришлось наблюдать в так называемых филантропических и других подобных учреждениях, и я совершенно убежден, что один из предполагаемых изобретателей этих воспитательных методов совершил когда-нибудь такое же путешествие, как и я, и свои идеи скорее почерпнул из воды, чем извлек из воздуха.
Из того немногого, что я вам сообщил, вы можете во всяком случае убедиться, что немало еще остается неиспользованным и немало еще можно придумать.
Продолжаю, однако, свое повествование.
Пришлось мне, между прочим, в пути перебираться и через горный хребет, высотой превосходящий Альпы. На склонах скал виднелось множество высоких деревьев самых разных пород. На них росли омары, раки, устрицы, простые и гребенчатые, раковины, морские улитки и так далее. Некоторые из них, — каждая штука в отдельности, — могли составить груз для ломовой телеги, а самую маленькую с трудом потащил бы на себе грузчик. Все, что выплескивается морем на берег и продается на наших базарах, — жалкие отбросы, сбитые водой с ветвей, нечто вроде негодных мелких плодов, которые ветер срывает с деревьев.
Наиболее густо были увешаны омаровые деревья. Зато раковые и устричные деревья превосходили остальных своей высотой. Мелкие морские улитки растут на каком-то подобии кустарника, который всегда теснится у подножия устричных деревьев и ползет по ним вверх почти так же, как плющ по стволу дуба.
Я мог также отметить чрезвычайно странное явление, связанное с затонувшим кораблем. Этот корабль, по-видимому, пошел ко дну, натолкнувшись на острие скалы, находившейся примерно на три сажени ниже поверхности воды, и при этом опрокинулся. Опускаясь, корабль налетел на высокое омаровое дерево и сбил с него значительное количество омаров, которые свалились на росшее под ними раковое дерево. Случилось это, по-видимому, весной, и омары были еще молоды. Они заключили брачный союз с раками и вывели плод, сохранивший сходство и с теми и с другими. Я попытался, ввиду их необычайного вида, захватить с собой несколько штук, но это, с одной стороны, оказалось затруднительным, с другой же — мой Пегас никак не желал стоять смирно. Кроме того, я проехал около полпути и находился в долине, на глубине не менее пятисот саженей ниже уровня моря, так что я постепенно начинал уже ощущать неудобство от недостатка воздуха.
Мое положение, впрочем, оказалось и в другом отношении не из приятных. Время от времени навстречу мне попадались большие рыбы, которые, судя по их разинутой пасти, были не прочь проглотить нас обоих.
Мой бедный Россинант был слеп, и только моему умелому управлению мы были обязаны тем, что нам удалось спастись от враждебных намерений этих голодных господ. Я подгонял поэтому своего коня, стремясь поскорее выбраться на сушу.
Когда я приближался к берегам Голландии и вода над моей головой была, по-видимому, не выше каких-нибудь двадцати саженей, мне почудилось, что передо мной на песке лежит человеческое существо в женском платье. Мне показалось, что женщина еще проявляет какие-то признаки жизни. Приблизившись, я увидел, что она шевелит рукой. Схватив ее за руку, я потащил утопленницу к берегу.
Хотя в те годы люди еще не достигли таких высот в искусстве воскрешать мертвых, как в наши дни, когда в каждом деревенском трактире можно увидеть объявление, призывающее к тому, чтобы возвращать утопленников из царства теней на землю, — вое же благодаря умелым и неутомимым стараниям местного аптекаря удалось раздуть искорку жизни, еще теплившуюся в этой женщине.
Спасенная оказалась дражайшей половиной человека, который командовал кораблем, причисленным к гавани Гельветслуис
