труда мне стоило и что мне пришлось предпринять, чтобы моя кузина приняла вашу любовь. Но, в конце концов, я уговорил ее прийти сюда. Она совсем не ожидала вас здесь найти, и притом в таком веселом настроении. Но все это вам на благо. Поверьте мне, ничто на свете не сможет впредь изменить ни ее чувств, ни ее любви к вам. И все это настолько, что она обещала переночевать в моем доме, не желая покинуть вашей компании. В благодарность за те милости, которыми вы меня осыпали, я буду счастлив проводить вас к ее кровати. Но не забудьте того, что она наказала мне вам передать. Подойдите к ней как можно тише, ничего не опрокиньте по дороге — из боязни смять ее красивое платье и шляпку, которые она положит рядом с кроватью вместе со своими самыми тонкими манжетами. Если вы будете осторожны, вы сможете остаться с нею всю ночь, но, главное, не говорите ни одного слова, пока будете с нею в кровати.
— О, — сказал он, — мистрис Ионна, добрая мистрис Ионна, я не хотел бы и за тысячу ливров помять ее красивое платье! Ах, я любить мистрис Ионну гораздо больше, чем мою жену!
Когда ужин кончился, они поднялись из-за стола. Мэтр! Венедикт поцеловал Ионну в благодарность за ее милое! присутствие. Тогда Ионна вернулась к своим хозяевам, ничего не подозревая о затеянной шутке.
В ожидании заката солнца, мэтру Бенедикту каждые Час казался за два, так он торопился очутиться в кровати со своей возлюбленной. Наконец, этот момент наступил, и он вернулся в дом своего друга.
— Мэтр Бенедикт, — сказал этот последний, — вы знаете, что ни в каком случае не надо зажигать света, чтобы войти в комнату, иначе моя кузина рассердится. Да, впрочем, ведь в темноте оказываешься наиболее блестящим.
— О, — сказал Бенедикт, — свет не нужен мне, я найду мистрис Ионну и впотьмах.
Войдя ощупью в приемную, он почувствовал под пальцами платье и шляпу.
— О, мистрис Ионна, вот ваше платье и ваша шляпа! Я не хотел бы их испортить и за тысячу ливров!
Тогда он встал на колени подле кровати и, думая, что обращается к Ионне, стал держать к свинье следующую речь:
— Моя любовь и моя радость! Это твоя красота соблазнила мое сердце. Твои блестящие серые глаза, твои белые, как лилии, руки, гармоничные пропорции твоего тела заставили меня забыть свою жизнь, чтобы вернуться к тебе, и потерять свою свободу, чтобы тебя завоевать. Но вот наступил час, когда я пожну плоды обильной жатвы. Теперь, о, возлюбленная, позволь мне вдохнуть с твоих губ благоуханный аромат твоего дыхания и ласкать моими руками эти розовые щеки, на которые я глядел с таким удовольствием. Прими же меня в твою кровать с поцелуем твоего цветущего рта. Почему не говоришь ты, моя возлюбленная? Почему не простираешь ты свои алебастровые руки, чтобы обнять своего возлюбленного? Зачем этот злосчастный сон закрывает кристальные окна твоего тела и лишает тебя пяти благородных слуг, которыми ты приветствуешь своих друзей? Пусть ухо твое не будет в обиде услышать меня! Если ты дала обет молчания, я не буду этому противиться. Если ты предписываешь мне тишину, я буду нем. Но не бойся выражать свои чувства — ночь покрывает все.
После этого мэтр Бенедикт, уже раздетый, юркнул в кровать, где свинья была обернута в простыню с головою, обвязанной тонкою тряпкой. Как только он лег, он принялся целовать свою подругу и, приблизив свои губы к морде свиньи, почувствовал короткое и частое дыхание.
— Э, — сказал он, — моя любовь, не больны ли вы, мистрис Ионна? Вы дышите слишком сильно, — не сделали ли вы в кровать?
Свинья, почувствовав, что е прижимают, начала ворчать и отбиваться. На это мэтр Бенедикт выскочил из кровати, крича, как сумасшедший:
— Дьявол! Дьявол!
Хозяин дома, который все это устроил, прибежал с полдюжиной соседей и стал расспрашивать, что с ним было.
— Прости, господи, — сказал Бенедикт, — в этой кровати — толстый дьявол, который кричит: „Хо-хо-хо!“ Клянусь, мне кажется, что вы надо мной подшутили. Но вы мне за это заплатите!
— Сударь, — сказал он, — я знал, что вы любите свиную корейку, и я дал вам целую свинью. Тратьте в другом месте ваши португальские дублоны, раз вы любите эти развлечения. Отправляйтесь подобру поздорову, беркширские девушки — не девки для итальянцев, а женщины из Ньюбери не будут служить им подстилкой.
— Беркширская собака! — сказал Бенедикт. — Чорт тебя побери вместе с твоей женой! Если бы не любовь моя к нежной Ионне, моя нога не была бы в твоем доме, но прежде чем с тобою проститься, клянусь честью, я раскровяню твой кабаний нос!
Честный малый и его соседи разразились смехом Бенедикт вышел посрамленный и покинул Ньюбери в тот же день.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Как Джек из Ньюбери хорошо содержал свой дом — для своих служащих и для блага бедных, как он заслужил большую славу и как одна из кумушек его жены осуждала его за это.
— Э, здравствуйте, кумушка, как я рада вас видеть в добром здоровья! Как поживаете, госпожа Уинчкомб? Как ваш живот? Еще не потолстел? Ваш муж изрядный ленивец.
— Толстый живот, говорят, приходит скорее, чем новое платье. Но нужно ведь поразмыслить, что мы не очень-то давно еще женаты. Я очень рада вас видеть, кума. Прошу вас, садитесь, и мы перекусим чего-нибудь.
— Нет, право, кумушка, я не могу остаться — мне нужно уйти; я хотела только забежать взглянуть, как вам живется.
— Вы должны обязательно остаться хоть немножко, — сказала мистрис Уинчкомб.
И в то же время она велела постлать белую скатерть на стол в приемной, близ огня, и подать хорошего холодного каплуна и много других вкусных вещей; также пива и вина в значительном количестве.
— Я вас прошу, кума, кушайте. Я прокляну вас, если вы не будете как следует угощаться.
— Спасибо, добрая кумушка, — сказала та, — но скажите, ваш муж — любит ли он вас, заботится ли он о вас со всею нежностью.
— О, да, слава богу, — сказала она.
— Честное слово, если бы это было иначе, ему было бы стыдно, я могу вам это сказать; хотя вы и немного принесли в дом, но вы достойны быть женою
