5. Не прошло немного времени после этого случая, и уже для Андроника становится делом второстепенным и посторонним и убийства, и сражения, и войны, и звук бранной трубы, и страх, и ужас, и Арей — губитель людей: отбросив занятия военные, он посвящает себя служению Афродиты. А она не подставляет ему Елену и не выставляет на глаза живущую в Элладе и среди Аргоса, чтобы разнежить его красотой и свести с ума от любви, не строит судна и не вверяет управления им Фереклу, но описывает наружные прелести живущей по соседству Филиппы и как сводня сватает ее страстно влюбленному Андронику. Влюбившись по слуху, Андроник кидает щит, отвергает шлем, сбрасывает с себя все воинские принадлежности и уходит к возлюбленной, жившей в городе Антиохии. Прибыв сюда и переменив доспехи Марса на украшения Эротов, он только что не ткал и не прял, служа Филиппе, как некогда Геркулес служил Омфале. А Филиппа была родная сестра той дочери Петевина, на которой не так давно женился двоюродный брат Андроника, царь Мануил. Итак, прибыв, говорю, в Антиохию, Андроник с увлечением предался роскоши, доходил до безумия в нарядах, с торжеством ходил по улицам со свитой телохранителей, вооруженных серебряными луками, отличавшихся высоким ростом, едва покрытых первым пухом на бороде и блиставших светло-русыми воло-{177}сами. Этим он старался пленить ту, которая его пленила, и, точно, успел очаровать ее и завлечь в любовную связь, возбудив в ней страсть еще сильнее той, какой сам страдал. К тому же он и сам был дивно хорош собой, высок. И строен, как пальма, страстно любил иноземные одежды, и в особенности те из них, которые, опускаясь до чресл, раздваиваются и так плотно обнимают тело, что как будто пристают к нему, и которые он первый ввел в употребление. А свой суровый и всегда пасмурный вид этот дикий зверь постарался развеселить, свой тяжелый и беспокойный характер смягчил и свою гордость отложил. И так как он решительно очаровал Филиппу, то она склонилась на брачное ложе, забыла и дом и отечество и последовала за своим любовником. Когда царь услышал об этом, он, словно пораженный громом, едва не онемел, и им овладели два чувства: и ненависть к Андронику за его беззаконную и преступную любовь, и желание схватить и наказать его за то, что он обманул его надежды на Армению. Поэтому он отправляет севаста* Константина Каламана, человека, исполненного и разумной отваги, и твердого мужества, с тем, чтобы он принял начальство над делами в Армении и попытался {178} вступить в брак с Филиппой. Каламан сначала наряжается женихом и, разодевшись как следовало и как находил нужным, чтобы привлечь к себе возлюбленную, приходит в Антиохию. Но Филиппа не только не обратила на него внимания и не изменила своей прежней любви, но даже не взглянула на него и не удостоила его приветствия: Напротив, она еще посмеялась над ним за его небольшой рост и издевалась над самим самодержцем Мануилом за то, что он мог считать ее столько простой и глупой, что она оставит славного и знаменитого родом героя Андроника и отдастся человеку, который происходит от незнатного рода и если стал известен, то разве вчера или третьего дня. Тогда Константин, увидев, что Эроты Филиппы пренебрегают им и направляют свой полет к другому, бросают яблоки и предносят факелы Андронику, удаляется оттуда. Прибыв в Тарс, он вступил в войну с враждебными римлянам армянами; но когда неприятели напали на него всей массой, он был взят в плен и заключен в оковы. Царь освободил его, дав значительный выкуп. Между тем Андроник, страшась угроз Мануила и опасаясь, как бы его не задержали и как бы из объятий Филиппы не попасть ему в прежнюю тюрьму и не подвергнуться долговременному страданию, ушел из Антиохии и отправился в Иерусалим, вспомнив, как кошка о мясе, о прежних своих побегах и занявшись прежними проделками. А как он на все {179} в жизни смотрел безразлично и, до безумия любя женщин, без разбора, как конь, удовлетворял свои похоти, то и здесь вступает в преступную плотскую связь с Феодорой. Это была дочь его старшего двоюродного брата, т. е. севастократора Исаака, родного брата царя Мануила, которая недавно лишилась своего мужа, незадолго перед тем управлявшего Палестиной,— славного Балдуина, родом итальянца. Царь Мануил, получив этот новый удар, изобретал и употреблял всевозможные средства, как бы поймать Андроника в свои сети. С этой целью он послал к правителям Келесирии написанную красными чернилами грамоту, поручая им задержать Андроника, как злоумышленника и кровосмесника, и лишить его зрения. И верно глаза Андроника обагрились бы кровью и щеки его покрылись бы бледностью в узах и заключении, или даже он крестился бы кровавой смертью, если бы та грамота, писанная царской краской, попала в руки других. Но, видно, Бог хранил его на день гнева и берег для тех будущих зол, которые он и несправедливо причинил своим подданным, когда тиранствовал над римлянами, и которым сам впоследствии безжалостно подвергся,— та грамота отдана была в руки Феодоры. Феодора, прочитав ее и узнав, что готовится Андронику, тотчас же передает ему эту хартию. Андроник понял, что ему нельзя долее оставаться здесь, но надобно поспешно уходить; им овладел страх, и он стал готовиться к побегу. Но, как человек {180} хитрый и лукавый, он к тому же совращает и Феодору; и как некогда Зевс, отвлекши Европу от круга девушек, унес ее на своем хребте, преобразившись в прекраснорогого быка, так и он, отдалив эту женщину от ее домашних и упросив недалеко пройтись с ним, чтобы проводить его и проститься с ним перед отъездом, волей-неволей увел ее и заставил вместе с собой странствовать. Переходя из страны в страну, он в своем продолжительном странствии перебывал у разных правителей и властителей и везде, где останавливался, принимаем был с почетом и уважением, находил самое роскошное угощение и получал богатые подарки. Наконец, после долгого странствования, он останавливается у Салтуха, который владел Колонией* и пограничными с ней местами и собирал дань с областей, смежных и сопредельных с Халдеей. Здесь-то, живя вместе с Феодорой и с двумя прижитыми от нее детьми, Алексеем и Ириной, и еще с сыном Иоанном, который у него родился от прежнего законного брака и которого он увез с собой из Византии, оставался он до самого возвращения своего к императору Мануилу — событие, о котором мы скажем в истории в свое время и в приличном месте, для того чтобы представить и последующие деяния Андроника, и свой рассказ о них в связи и совокупности. Много раз и часто Мануил покушался поймать Андроника и старался погу-{181}бить его, но все его попытки оставались безуспешными. Долго странствовавший и много перенесший Андроник без труда отклонял от себя все удары и, легко избегая сетей, которые часто ему расставлялись и перед ним раскидывались, оставался неуловимым.
6. Теперь нельзя пройти молчанием следующего обстоятельства. Большая часть государей бывают крайне боязливы и чрезвычайно подозрительны, и, подобно смерти, хаосу и эреву, находят удовольствие в умерщвлении людей благородных и в погибели всякого человека, высокого и великого. Они совершенно походят на высокие сосны, вверху покрытые зеленью. Как эти сосны и при небольшом веянии ветра колеблют и шелестят иглами ветвей своих, так точно и они и человека, знаменитого богатством, подозревают и отличного мужеством боятся. Будет ли кто красив собой, как статуя, прославится ли кто столько красноречием, что достоин быть предводителем муз, явится ли кто с любезным и милым характером — все это не дает венценосцам спать и покоиться, но отнимает у них сон, отравляет их удовольствия, лишает их радостей и не позволяет ни о чем думать. Они и самую природу-создательницу порицают за то, что она образовала и других людей способными царствовать, а не их первых и последних создала прекраснейшими людьми. Таким образом, они часто идут вопреки воле Провидения и часто восстают против Бога, истребляя из среды людей и закалая, {182} как жертву, всякого человека отличного. И все это для того, чтобы им можно было спокойно тратить и, как отцовское наследство, расточать государственные доходы единственно на свои прихоти, чтобы с людьми свободными можно было поступать как с рабами и с теми, которые иногда достойнее их царствовать, обращаться как с невольниками. Облеченные властью, они совершенно теряют здравый разум и глупо забывают то, что было за три дня. Так было и с Мануилом. Он ни в чем не мог обвинять протостратора Алексея, так как Алексей ничем решительно не огорчил и не обеспокоил его, ни насколько не изменил должной верности и расположенности и вполне заслужил полученные от него благодеяния. Тем не менее, увлекшись, как человек, наговорами нескольких негодных людей, он по одному лишь подозрению, оттого, что видел, что Алексея любят и военачальники и солдаты, что он ко всем щедр и великодушен, а может быть, и потому, что втайне сгорал желанием воспользоваться его богатством, во время пребывания своего в Сардике захватывает Алексея еще прежде наступления рассвета, когда тот еще почивал на ложе вместе со своей супругой, и не только лишает его всего имущества, но и постригает в монахи и заключает в одном из монастырей на горе Папикии*. А чтобы этот поступок царя не оставался с его стороны без всякого {183} предлога, не казался явной и гнусной несправедливостью — наготове были доносчики-клеветники, послушные тем, от кого были подставлены. Они обвиняли Алексея в колдовстве против царя, уж, конечно, столько сильном и действительном, что оно делало человека летающим и совершенно невидимым для того, на кого он вздумал бы напасть с мечом в руках, и в других пошлых и для здравых ушей несносных нелепостях, подобных тем, которые некогда выдумали и возвели на Персея эллины. Главным между клеветниками был, как говорили, некто Аарон Исаак, родом коринфянин, отлично изучивший латинский язык в то время, как вместе с другими соотечественниками отведен был пленником в Сицилию, и состоявший теперь при царе толмачом этого языка. Жена Алексея — дочь порфирородного Алексея, первородного между братьями Мануила, любившая своего мужа и ценившая целомудрие как ни одна из женщин, красавица и светлое украшение женщин в своем царском роде, любимый предмет разговора у всех — порывалась было лишить себя жизни. Но когда это ей не удалось, она припала к ногам дяди и царя и, рыдая сильнее и жалостнее орла, печальнее змеи и болезненнее алкиона, умоляла его возвратить ей мужа, свидетельствуясь Богом и всем, что есть страшного и святого у людей благочестивых, что ее муж верный слуга царю и совершенно невинен. Но она не могла переменить мыслей императора и уничто-{184}жить того, что у него было уже определено и решено, хотя и до слез тронула его своим печальным видом, умоляющими телодвижениями и жалобными словами. С тех пор, проводя жизнь в слезах, она, подобно целомудренной горлице, ворковала по своей прежней доле и, поднимая жалобный крик, оплакивала свое одиночество. От этого-то, поглощенная чрезмерной скорбью, она сошла с ума и, истаивая мало-помалу, наконец совсем увяла, оставив по себе двух сыновей. А Алексей, облекшись в черную мантию, находил для себя утешение в Божественной любви, стремясь к высочайшему благу и, подобно орлу, парящему под облаками, презирая все земное. Когда он был окружен большим богатством и наслаждался мирскими удовольствиями, он был большой охотник до мясной пищи, любил лакомые блюда и роскошные пиры, так что даже в постные дни, т. е. в среду и пятницу, ему подавали мясную пищу, если в эти дни случался праздник господский или совершалась память славного мученика или какого-нибудь слуги Христова. А теперь он употреблял пищу из зелени, питался плодами, с наслаждением ел кушанья самые простые, любил и совсем ничего не есть и только изредка, в дни праздничные, с особым удовольствием употреблял пищу рыбную. При этом, вспоминая о прежних изысканных кушаньях и об искусном приготовлении мяса, он все, что говорят люди прожорливые и любящие есть мясо, ссылаясь на то, что они не могут воздержи-{185}ваться, называл притворством чрева и обманом сластолюбия. «Всякого рода пища,— говорил он,— может поддерживать наше тело и способствовать к его благосостоянию».
