Гиппократ, De alimento[6],
Плиний, кн. VII, гл. V,
Плавт, Cistellaria[7],
Марк Варрон в сатире Завещание с соответствующей ссылкой на Аристотеля,
Цензорин, De die natali[8],
Аристотель, Da nat. Animalium[9],
Гелий, кн. III, гл. XVI,
Сервий в Комментариях к Экл., толкуя стих Вергилия:
Matri longa decem[10] и т. д. — и многие другие безумцы, число коих умножится, если мы к ним присовокупим еще и законоведов: ff. De suis el legit., I. Intestato[11], §13, а также: Autent., De restitut. et ea que parit in undecimo mense[12]. Наконец был состряпан по этому поводу крючкотворительный закон: Callus ff. De lib. et posthu. et 1. septimo ff. De stat. Homin[13], и еще я мог бы сослаться на некоторые законы, да только пока не решаюсь. Благодаря таким законам вдовы смело могут пускаться во все тяжкие целых два месяца после кончины супруга.
Милые вы мои сукины дети, покорнейше вас прошу: ежели попадутся вам такие вдовушки, с которыми приятно было бы иметь дело, то валяйте-ка сами, а потом приводите их ко мне. Ведь если они и забеременеют на третий месяц, то ребенок все равно будет признан наследником покойного, а как скоро они забеременеют, то уж потом действуют без всякой опаски: пузо нагуляла — поехали дальше! Вот, например, Юлия, дочь императора Октавиана: она отдавалась своим любезникам, только когда чувствовала себя непорожней, подобно тому как судну требуется лоцман не прежде, чем оно проконопачено и нагружено. Если же кто-нибудь осудит их за то, что они дают себя латать во время беременности, и укажет им, что брюхатые самки животных ни за что не подпустят к себе самцов, они могут ответить, что одно дело — самки, а другое, мол, женщины, которые отлично знают, что суперфетация таит в себе особую прелесть, а ведь именно в этом роде и ответила некогда Популия во II кн. Макробиевых Сатурналий.
Если же диавол так подстроит, что нарвешься не на беременную, то надобно только поглубже ввинтить затычку — и никому ни гугу!
Глава IV.
О том, как Гаргамелла, носившая в своем чреве Гаргантюа, объелась требухой
Вот при каких обстоятельствах и каким образом родила Гаргамелла; если же вы этому не поверите, то пусть у вас выпадет кишка!
А у Гаргамеллы кишка выпала третьего февраля, после обеда, оттого что она съела слишком много годбийо. Годбийо — это внутренности жирных куаро. Куаро — это волы, которых откармливают в хлеву и на гимо. Гимо — это луга, которые косятся два раза в лето. Так вот, зарезали триста шестьдесят семь тысяч четырнадцать таких жирных волов, и решено было на масляной их засолить — с таким расчетом, чтобы к весеннему сезону мяса оказалось вдоволь и чтобы перед обедом всегда можно было приложиться к солененькому, а как приложишься, то уж тут вина только подавай.
Требухи, сами понимаете, получилось предостаточно, да еще такой вкусной, что все ели и пальчики облизывали. Но вот в чем закорючка: ее нельзя долго хранить, она начала портиться, а уж это на что же хуже! Ну и решили все сразу слопать, чтобы ничего зря не пропадало. Того ради созвали всех обитателей Сине, Сейи, Ларош-Клермо, Вогодри, Кудре-Монпансье, Ведского брода, а равно и других соседей, и все они, как на подбор, были славные кутилы, славные ребята и женскому полу спуску не давали.
Добряк Грангузье взыграл духом и распорядился, чтобы угощение было на славу. Жене он все-таки сказал, чтобы она не очень налегала, потому что она уже на сносях, а потроха — пища тяжелая. «Кишок без дерьма не бывает», — примолвил он. Однако ж, невзирая на предостережения, Гаргамелла съела этих самых кишок шестнадцать бочек, два бочонка и шесть горшков. Ну и раздуло же ее от аппетитного содержимого этих кишок!
После обеда все повалили гурьбой в Сосе и там, на густой траве, под звуки разымчивых флажолетов и нежных волынок пустились в пляс, и такое пошло у них веселье, что любо-дорого было смотреть.
Потом рассудили за благо подзакусить прямо на свежем воздухе. Тут бутылочки взад-вперед заходили, окорока заплясали, стаканчики запорхали, кувшинчики зазвенели.
— Наливай!
— Подавай!
— Не зевай!
— Разбавляй!
— Э, нет, мне без воды! Спасибо, приятель!
— А ну-ка, единым духом!
— Сообрази-ка мне стаканчик кларету, да гляди, чтобы с верхом! — Зальем жажду!
— Теперь ты от меня отстанешь, лихоманка проклятая
— Поверите ли, душенька, что-то мне нынче не пьется
— Вам, верно, нездоровится, милочка?
— Да, нехорошо что-то мне.
— Трах-тарарах-тарарах, поговорим о вине!
— Я, как папский мул, пью в определенные часы.
— А я, как монах, на все руки мастер: и пить, и гулять, и часы читать.
— Что раньше появилось: жажда или напитки?
— Жажда, ибо кому бы пришло в голову ни с того ни с сего начать пить, когда люди были еще невинны, как дети?
— Напитки, ибо privatio presupponit habitum[14]. Я — духовная особа.
Foecundi calices quern поп fecere disertum.[15]
— Мы, невинные детки, и без жажды пьем лихо.
— А я хоть и грешник, да без жажды не пью. Когда я, Господи благослови, начинаю, ее еще может и не быть, но потом она приходит сама, — я ее только опережаю, понятно? Я пью под будущую жажду. Вот почему я пью вечно. Вечная жизнь для меня в вине, вино — вот моя вечная жизнь.
— Давайте пить! Давайте петь! Псалмы тянуть!
— А кто это у меня стакан стянул?
— А мне без всякого законного основания не подливают!
— Вы промачиваете горло для того, чтобы оно потом пересохло, или, наоборот, сперва сушите, чтобы потом промочить?
— Я в теориях не разбираюсь, вот насчет практики — это еще туда-сюда.
— Живей, живей!
— Я промачиваю, я спрыскиваю, я пью — и все оттого, что боюсь умереть.
— Пейте всегда — и вы никогда не умрете.
— Если я перестану пить, я весь высохну и умру. Моя душа улетит от меня туда, где посырее. В сухом месте душа не живет.
— А ну-ка, виночерпии, создатели новых форм, сотворите из непьющего пьющего!
— Надо хорошенько полить эти жесткие, сухие внутренности!
— Кто пьет без всякого удовольствия, тому вино — не в коня корм.
— Вино все в кровь поступает — нужнику ничего не достается.
— Я себе нынче утром кишочки очистил, теперь нужно их сполоснуть. — Уж я себе пузо набил!
— Если бы бумага, на которой я пишу векселя, пила так же, как я, то, когда бы их подали ко взысканию, оказалось бы, что все буквы пьяным-пьяны, все — в лежку, и суд, ничего не разобрав, не мог бы начать разбирательство.
— Смотрите за своей рукой: ее так и тянет к вину, оттого у вас нос краснеет.
— Пока это вино выйдет, сколько еще успеет войти!
— Пить такими наперсточками — это все равно что воробья причащать.
— Это называется охота с бутылочками.
— Есть разница между бутылочкой и милочкой?
— Разница большая: бутылочку затыкают пробочкой, а милочку живчиком.
— Здорово сказано!
— А предки наши вмиг выцеживали бочку.
— Славные певуны-п…уны! Выпьем!
— Зачем ходить на реку? Это лучше кишки промывает.
— Я пью, как губка.
— А я — как тамплиер.
— А я — tanquam sponsus[16].
— А я — sicut terra sine aqva[17].
— Что такое ветчина?
— Требование на попойку, лесенка вроде той, по которой бочки с вином спускают в погребок; ну, а по этой — вино спускают в желудок.
— А посему выпьем, а посему выпьем! Я еще не нагрузился. Respice personam; pone pro duos; bus non est in usu[18]
— Если б я так же умел ржать, как жрать, из меня вышел бы славный жеребчик.
— Богач Жак Кер пивал не раз.
— Вот так поили бы и нас.
— Вакх под хмельком дошел до Инда.
— В подпитии взята Мелинда.
— От мелкого дождя прекращается сильный ветер. От долгих возлияний стихает гром.
— Эй, паж, налей-ка мне еще! Теперь и я вчиню тебе иск!
— Всем хватит вина, лишь бы пили до дна!
— Я подаю жалобу на свою жажду. Паж, дай законный ход моей жалобе!
— Мне бы остаточки вон с того блюда!
— Прежде я имел обыкновение пить до дна, а теперь я пью все до капельки.
— Нам спешить некуда, давайте все подъедим!
— Уж и кишки у этого бычка, рыжего с черными полосками,
— все отдай, да мало! А ну, давайте мы их подчистую.
— Пейте, иначе я…
— Нет, нет!
— Пейте, я вас прошу!
— Птицы начинают есть только после того, как их по хвосту легонечко хлопнут, а я начинаю пить только после того, как меня хорошенько попросят.
— Lagona edatera[19]. Во всем моем теле норки такой не сыщешь, где бы жажда могла укрыться от вина.
— У меня от этого вина жажда только сильнее.
— А мою жажду это вино прогонит.
— Объявим во всеуслышание под звон бутылок и фляг: коли ты потерял свою жажду, то уж внутри себя ее не ищи, — частые винные клистиры ее извергли.
— Господь Бог сотворил твердь, а вот мы уже на ногах не тверды.
— У меня на устах слово Господа: Sitio[20].
— Не столь несокрушим камень, асбестом именуемый, сколь неутолима жажда, которую сейчас испытывает мое высокопреподобие.
