По счастливой случайности, рукопись привлекла внимание французского ученого Монмерке, члена французской Академии надписей, занимавшегося в то время изучением мемуаров XVII в. Первое издание «Historiettes» было выпущено им в 1834–1835 гг. Второе, немного дополненное, вышло в 1840 г. и несколько раз повторялось. В 50-х годах, вместе с известным знатоком французской литературы средневековья Поленом Парисом, он предпринял новое, расширенное издание, которое закончилось печатанием в 1860 г. Несмотря на значительные купюры и смягчение отдельных мест, книга Таллемана вызвала возмущение. Это вполне понятно. Слишком противоречил весь тон «Занимательных историй» тем представлениям, которые сложились в то время о XVII в. и о королевском дворе этой эпохи. Одни критики объявляли книгу очередным апокрифом, другие осыпали автора нелестными эпитетами, называя его клеветником и сплетником.
Первый, кто оценил своеобразие фигуры Таллемана как свидетеля своей эпохи, был французский критик Сент-Бёв. «Мир, который показывает нам Таллеман, — пишет он в конце 50-х годов — это Город в собственном смысле слова, Город в эпоху Мазарини… Это тот Париж, где снуют во все стороны богатые, дерзкие и свободные буржуа, чьи типы мы находим у Мольера…»[5]. Сент-Бёв объявил Таллемана «лучшим наблюдателем салона де Рамбуйе и всего этого утонченного общества», о котором «он судит с истинно французским остроумием того славного времени, как и подобает другу Патрю»[6]. Сент-Бёв в сущности был первым, кто ввел имя Таллемана в историю французской литературы, указав на органическую связь его литературной манеры с традицией Рабле и французских фаблио.
Работа по изучению книги Таллемана шла на протяжении всей первой половины XX в. Однако подлинно научное осмысление этого памятника стало возможным лишь после выхода в свет в 1960 г. полного издания «Historiettes», подготовленного Антуаном Аданом. Это издание, включающее в себя более тысячи страниц комментариев, открыло широкие возможности для более глубокого прочтения «Занимательных историй» как историками, так и литературоведами.
За минувшее десятилетие о Таллемане де Рео появился ряд работ, и не только французских, но и английских и американских ученых.
* * *
Не так давно в зарубежной научной прессе возникла небольшая дискуссия о том, следует ли считать Таллемана де Рео историком или писателем. Один из участников этого спора — Фелисьен Марсо, — сравнивая «Historiettes» Таллемана с мемуарами Сен-Симона, приходит к заключению, что, поскольку оба они в сущности не столько писали историю своего времени, сколько рисовали портреты своих современников, их и следует рассматривать как писателей, представляющих распространенный в XVII в. литературный жанр портрета[7]. Спор этот в данном случае беспредметен. Так же как и мемуары Сен-Симона, «Historiettes» могут рассматриваться в различных аспектах — и как исторический источник, и как литературный памятник эпохи — и представляют большой интерес равно как для историков, так и для литературоведов.
Считал ли себя историком сам Таллеман? Думается, в той мере, в какой чувствует себя историком всякий мемуарист, так или иначе воспроизводящий современную ему действительность. То обстоятельство, что он так часто ссылается на задуманные им мемуары эпохи регентства Анны Австрийской, наводит на мысль, что свои «Historiettes», посвященные «домазариньевскому» периоду современной ему истории, он рассматривал как подступ к этой работе. Таллеман несомненно писал свои мемуары «pour servir a l'histoire» (ради пользы истории), если воспользоваться формулой, которую охотно употребляют французы в отношении подобного рода свидетельств современников. Очевидно, именно это он имеет в виду, когда говорит в своем предисловии, что от его записок «может быть некоторая польза».
В книге Таллемана де Рео упоминается огромное количество реально существовавших лиц. По приблизительным подсчетам, в ней содержатся более или менее подробные сведения о 376 исторических персонажах, живших в конце XVI и в первой половине XVII в. Наряду с королями и крупными государственными деятелями, полководцами и знаменитыми писателями в ней фигурируют и ничем особенно не примечательные человеческие типы того времени — дворяне и буржуа, мужчины и женщины, целые семьи и отдельные корпорации. Об одних Таллеман мог писать на основе собственных наблюдений, о других он писал, опираясь на свидетельства современников.
Воссоздавая образ Генриха IV, которого в живых Таллеман уже не застал, Людовика XIII и Ришелье, которых никогда не видел воочию, он широко пользовался данными, почерпнутыми из рассказов очевидцев — людей, бывших непосредственными свидетелями жизни и нравов двора. Это обстоятельство, которое сам Таллеман часто подчеркивает, ссылаясь на источник того или иного анекдота, положило начало легенде о том, будто он был всего лишь «сплетником», «собирателем слухов», по выражению Сент-Бёва.
Современные исследователи опровергают подобное представление о нем. Сопоставляя отдельные факты, приводимые в «Занимательных историях», с данными, полученными из других исторических источников, они доказали, что Таллеман весьма тщательно изучал основные труды историков своего времени, делая из них выписки (о чем свидетельствуют прямые совпадения с ними, обнаруженные в тексте «Historiettes»); в частности, он пользовался написанной по-латыни «Историей моего времени» известного историка Жака де Ту, а также ненапечатанными материалами к ней, так называемой «Thuana», хранившейся в собрании братьев Дюпюи. Здесь же познакомился он с неопубликованными мемуарами некоторых своих современников. Отдельные подробности, касающиеся взаимоотношений Ришелье и Анны Австрийской, явно заимствованы им из той части «Мемуаров» Ларошфуко, которые были напечатаны лишь в XIX в.; в «Занимательной истории» о Малербе Таллеман де Рео почти дословно пересказал записки его ученика — поэта Ракана.
«По правде говоря, к своей задаче он подошел как истинный историк и собирал воедино устные свидетельства, печатные работы и рукописные материалы, не пренебрегая ни одним из предоставлявшихся ему источников информации», — пишет Антуан Адан в своей вступительной статье к последнему изданию «Historiettes»[8].
В книге Таллемана встречаются отдельные фактические ошибки, касающиеся частностей — дат, имен, родственных связей; но, как это доказано исследователями, огромное большинство приводимых в ней фактов, — иной раз кажущихся невероятными, — подтверждается другими материалами. «Пусть же те, кто пренебрежительно относятся к исторической ценности «Занимательных историй», — пишет Антуан Адан, — соблаговолят назвать другой подобный труд, в котором число ошибок было бы столь ничтожно, а число «правдивых фактов» столь велико»[9].
* * *
В «Дневниках» Гонкуров встречается весьма примечательная характеристика «Занимательных историй». Говоря о том, как важно сохранить для истории еще уцелевшие кое-где в провинции человеческие типы былых времен, Гонкуры пишут: «Да, какой-нибудь современный Таллеман де Рео, который стал бы записывать то здесь, то там рассказы о всех этих причудливых характерах…, создал бы… новую драгоценную книгу… и пополнил бы прелюбопытными материалами историю Франции и человечества»[10]. Здесь не только дана опосредствованно высокая оценка «Занимательных историю), но и подчеркнута одна существенная особенность Таллемана — то, что облик своей эпохи он воспроизводил через человеческие характеры.
О ком бы ни писал Таллеман, будь то король или простой дворянин, он прежде всего рассматривает его как человека и судит о нем как о человеке, стараясь раскрыть его характер, особенности его психологии, его достоинства и недостатки с помощью выразительных эпизодов, анекдотов, шуток и т. п.
При этом Таллеман нередко касается подробностей интимной жизни своих героев, откровенно говоря о вещах, которые современному читателю могут показаться непристойными. Надо, однако, помнить, что для Таллемана, для его эпохи, для его окружения подобное отсутствие стыдливости было связано с той реабилитацией плоти, которая являлась реакцией на аскетизм средневековья. «Таллеман не смакует непристойные анекдоты, — замечает Антуан Адан, — он простодушно пересказывает их. Разумеется, он при этом смеется, но так же, как смеялись его друзья Патрю, Фюртьер, Мокруа, Лафонтен, пересыпая свои беседы вольными выражениями. Никто из них не отличался скромностью, и любимцами их были мэтр Клеман и мэтр Франсуа (т. е. Клеман Маро и Франсуа Рабле, — Т. X.), которые тоже ею не отличались»[11].
Анекдоты, касающиеся интимной жизни, приводятся Таллеманом не ради любви к сплетням, а потому, что именно в этой сфере жизни больше чем где-либо проявляется, с его точки зрения, истинная сущность человека. Говоря о любовных шалостях Генриха IV, он с явной симпатией подчеркивает в нем раблезианское жизнелюбие, непосредственность, прямоту натуры, в то время как в перипетиях истории страсти кардинала Ришелье к королеве Анне в полной мере раскрывается его коварство и лицемерие.
