Эту же истину подтверждает поступок некоего валенсийца, который, скрыв свое настоящее имя, назвался Матео Луханом, в подражание Матео Алеману. И что же? Хоть он и смог уподобить себя нашему автору в имени и происхождении, но отнюдь не сравнялся с ним в искусстве; обман сейчас же вышел наружу, а заодно и корыстное намерение: если бы затея удалась, он положил бы в карман немало денег. Едва книга вышла в свет, я купил ее во Фландрии, полагая, что передо мной подлинное продолжение части первой. Но стоило прочесть несколько страниц, как из львиной шкуры высунулись ослиные уши, и обманщик был узнан.
Однако довольно об этом человеке; лучше вспомним многих других: дивясь глубокомыслию книги, они искали, кого из ученейших и мудрейших мужей можно счесть отцом сего детища; каждый называл поэта, который казался ему самым даровитым, образованным и красноречивым и мог бы сочинить столь удивительное и редкостное произведение. Что ни возьмешь, все оборачивается к вящей славе автора.
Последние сомнения отпадут, когда читатели ознакомятся с его «Святым Антонием Падуанским»:[11] дав чудотворцу обет составить историю его жития и деяний, сочинитель вынужден был задержать выпуск в свет настоящей второй части. Читатели сами убедятся в том, как чудесно изложено житие святого. Самый труд этот можно считать чудом: печатникам зачастую не хватало работы, и я знаю от верных людей, что автор вечером садился писать то, что наутро отправлял в набор, ибо в дневное время имел множество других неотложных занятий. В краткие ночные часы он успевал еще выбрать и отсчитать бумагу, а также распорядиться по дому и переделать множество других важных дел, из коих каждое требует полной свободы от прочих забот. И то, что было написано при подобных обстоятельствах, а именно книга третья «Жития» (впрочем, и все сочинение таково, что каждый воочию видит океан дарования: там содержится богатейшая сокровищница повестей и повестушек, рассказанных остроумно и полных назидательности, — а более высокой похвалы я не знаю), — книга третья, повторяю, это как бы слой эмали, придающий блеск драгоценной вещице: так говорят все, кому посчастливилось с нею ознакомиться.
Что же теперь сказать о части второй «Гусмана де Альфараче» и о сроке, в какой она была написана? Он поистине слишком короток: ведь автору пришлось сочинять книгу заново, изменяя то, что он написал раньше, ибо некто выпустил в свет подделку, воспользовавшись изустными пересказами. Новая часть вторая говорит сама за себя, ставя на место дерзких, кои безрассудно кидаются в воду, не зная броду. Но если все сказанное правда; если книгу одобряют ученые и не отвергает простонародье; если весь свет ее превозносит и всякий находит в ней то, что ему по вкусу (а как трудно сего достичь, о том говорил сам Гораций[12]); если под мирским названием кроется книга божественная, способная обуздывать злых, поощрять добрых, побуждать к размышлению ученых, забавлять неученых и служить всем вместе школой политики, этики и экономики; если при этом она так занимательна и понятна, что все наперебой покупают и читают ее, то кто назовет мое похвальное слово незаслуженным даром? Что это, как не скромная лепта в счет долга, который мы по справедливости обязаны уплатить?
О счастливая Севилья, ты, что числишь среди многих чудес одно из прекраснейших: сына, чьи великие труды, не уступая лучшим творениям древних, удостоились громкой славы у всех народов земли, которые превозносят его имя, поют ему хвалу и венчают его заслуженными лаврами!
КНИГЕ И АВТОРУ
ОТ ОДНОГО ЕГО ДРУГА
Так эта книга мудрая полна
поэзии, искусства, вдохновенья,
что дивное Назоново творенье —
«Метаморфозы» превзошла она.
В ней участь плута изображена
затем, чтоб в нас его грехопаденья
к беспутству и пороку отвращенье
на вечные вселили времена.
В ней заключил бытописатель меткий
все низости людские на манер
тех пленных птиц, которых держат в клетке.
В ней он явил нам столь благой пример,
что должен бы за подвиг этот редкий
ему воспеть хвалу второй Гомер.
ОТ ЛУЗИТАНЦА[13], ЧЛЕНА ПРЕСВЯТОГО ОРДЕНА ТРИНИТАРИЕВ БРАТА КУСТОДИЯ ЛУПА
Эпиграмма о пользе книги
Учит к цели двойной нас добродетель стремиться:
зла никому не желать, благо повсюду творить.
Если завету ее следовать хочешь, читатель,
два сочиненья тебе надобно перечитать.
Пусть твоим спутником в жизни книга Антония станет,
пусть в ней тебя и «Гусман» сопровождает всегда.
Как нечестивца пример, так и внушенья святого
уберегут от греха и от бесчестья тебя.
Да воздадим же за труд благодаренье Матео,
ибо направил он в нем нас на спасительный путь.
Станет ясней этот путь, если писатель прилежный
новые книги издаст, полные истин благих.
История беспутного Гусмана,
которую составил Алеман,
есть благостный урок, что свыше дан
всем, кто, как он, идет стезей обмана.
Она — маяк над бездной океана
у диких скал, где свищет ураган,
где погибают корабли в туман
на отмелях и рифах непрестанно.
Чтоб отвратить от плутней род людской,
о жизни плута автор достославный
в своем повествованье говорит.
Он там подводит ей итог такой,
что книга хоть и кажется забавной,
но в ней пример учительный сокрыт.
MATEO АЛЕМАНУ ПО ПОВОДУ ЕГО «ГУСМАНА» ОТ РУЙ ФЕРНАНДЕСА ДЕ АЛЬМАДА
Τετραδίστιχον[14]
С целью какой у фарийцев[15] великое скрыто в ничтожном,
явное воплощено в образах тайных[16] зачем?
С той и затем, чтобы лик мудрости чернь не узрела,
а посвященный о нем не рассказал никому.
Вот почему воплотил явное в образе тайном,
в малом — великое ты, схожий с Протеем, Гусман.
Столь ты искусно подносишь, Ματθαίε, ματήματα людям»
что ματαίον[17] тебя Гиспал[18] стремится воспеть.
ОТ ХУАНА РИБЕЙРЫ, ЛУЗИТАНЦА, АВТОРУ
Энкомий[19]
Имя нетленным твое, о Матео, пребудет вовеки.
Время, прожорливый зверь, славы твоей не пожрет.
Доля завидна твоя: ты стяжаешь бессмертье по смерти.
Подвиг прекрасней свершить Марс никого не подвиг.
Это трудней, чем трудом побороть прихотливость фортуны.
Был бы не по плечу и Геркулесу сей труд.
Бо́льший подвиг и труд служить Минерве, чем Марсу.
Книгу почетней сложить, чем о себе в ней прочесть.
Лавров приносит герою мудрость не меньше, чем доблесть.
Той и другой равно ты, Алеман, одарен.
Марс даровал тебе дух, в горнюю высь устремленный;
ум просвещенный тебе светлой Минервою дан.
Дивный твой гений парит в прозрачном надзвездном эфире.
В этом порукой дары, данные щедро тебе.
Часто в краю иберийском муза поет, но доныне
не был никто из певцов φέρτερος ἐν μεθόδω[20].
Вот подтвержденье тому: недорога твоя книга,
но богаче, чем Крез, тот, кто ее приобрел.
Пусть же при виде ее зависть забудет насмешки,
дерзость которых смирить карой нельзя никакой.
Смолкни, Зоил, чье перо раны наносит коварно.
Прочь! Не пытайся войну против богов затевать.
Где состязаться тебе с Минервой, Меркурием, Фебом?
Смеет ли им угрожать слабого смертного длань?
Ты же, стяжатель, что кровью за драгоценности платишь,
купишь их дешево здесь. Кто бы ты ни был — приди!
Жизнью рискуешь ты зря, клады из недр извлекая:
можно их проще добыть, том этот скромный раскрыв,
Лик богача желтизной золота обезображен,
ибо никак совместить радость с богатством нельзя.
Эта же книга прекрасная золотом мысли обильна.
С радостью вместе она даст и богатство тебе.
Это творение — перл, клад, золотой самородок.
Кто же отвергнет сей перл, если он стоит гроши?
ОТ ЛИЦЕНЦИАТА МИГЕЛЯ ДЕ КАРДЕНАС КАЛЬМАЭСТРА МАТЕО АЛЕМАНУ
Сонет
Когда деяньям, что свершил Ахилл,
хвалу слагали грек и мантуанец;
когда Лукан, суровый кордуанец,
гражданскую войну в стихах клеймил;
когда красноречиво зло громил
оратор римский, истины посланец;
когда, испив кастальских вод, тосканец
в пределы рая свой полет стремил, —
их подвиг был велик, хоть, вне сомненья,
история, возвышенный сюжет
и случай помогли им бесконечно.
Но если затмевает их творенья
роман, в котором низкий плут воспет,
то Алеман достоин славы вечной.
