Его Высокопреосвященство, казалось, оправлялся от своей болезни; подтверждением тому служат все его выпады против герцога Орлеанского. Он ненавидел и презирал его: он хотел, чтобы его объявили неспособным к царствованию, дабы по смерти Короля, которому недолго оставалось жить, Герцог не мог бы принять участие в управлении Государством.
Некоторые полагали, будто Кардинал намеревался управлять Королевою через кардинала Мазарини: ради этого он де и возвел его в кардинальский сан. Правда, г-н де Шавиньи немало постарался, дабы помешать возвести в этот сан г-на де Нуайе. Полагали даже, что Королева и кардинал де Ришелье теперь ладят между собой и что началось это с той поры, как он получил от нее договор с Испанией. Я слышал от Лионна, что когда кардинал де Ришелье впервые представил Мазарини Королеве (это произошло после Казальского договора)[206], он сказал ей: «Государыня, вы его полюбите: он чем-то похож на Бекингема». Не знаю, помогло ли это, но полагают, что Королева издавна была расположена к Мазарини, а кардинал де Ришелье то ли заметил эту склонность, то ли упомянутое сходство позволяло ему на нее надеяться.
Когда ставили «Европу», Кардинала на спектакле не было; правда, он несколько раз присутствовал на репетиции пьесы в костюмах, кои заказаны были на его счет; из-за своей больной руки он не смог приехать на премьеру. По возвращении из Рюэля он сказал племяннице, указывая ей на кардинала Мазарини: «Племянница, пока вы смотрели комедию, я обучал государственного министра». И говорят, будто он указал на Мазарини покойному Королю, а как-то в другой раз сказал: «Я знаю только одного человека, который может быть моим преемником, даром что он иностранец». Иные считают, что я перемудрил, говоря о намерении Ришелье управлять Королевой через кардинала Мазарини, и полагают, будто у него не было другого намерения, как ввести в Государственные дела человека, который, будучи иностранцем и его, Ришелье, креатурой, из благодарности, а также из нужды в поддержке окажется привержен его наследникам и его близким; но Кардинал ошибся — и не впервые. Он считал г-на де Шавиньи величайшим умом, а Морана, советника по приему прошений, — первым человеком среди судейских. В дальнейшем мы поговорим и о том, и о другом.
Арну, который служил в морском департаменте, говорит, что кардинал де Ришелье намерен был отправить кардинала Мазарини в Рим, дабы тот послужил Королю в Италии, и что он спросил Арну в присутствии Короля: «Господин Арну, через сколько времени вы сможете снарядить корабли, чтобы отвезти кардинала Мазарини в Италию?». — «Монсеньер, — ответил Арну, — корабль будет готов через сутки». Мазарини отправился к Арну и стал упрашивать, чтобы тот повременил, а тем временем Кардиналу стало хуже. Мазарини так никогда и не вспомнил об этой услуге Арну.
Кардинал велел закрыть себе искусственный свищ, ибо рука его слишком быстро сохла. Это, вероятно, его и погубило; после того, как свищ закрыли, он прожил недолго.
Король навестил Кардинала лишь незадолго до его смерти и, застав его в весьма плохом состоянии, вышел заметно повеселевшим. Священник церкви святого Евстафия явился напутствовать Кардинала. Говорят, будто он сказал кюре, что у него не было иных врагов, кроме врагов Государства, и что когда г-жа д'Эгийон вбежала к нему, вся запыхавшись, и сказала: «Сударь, вы не умрете: одной благочестивой монахине, доброй кармелитке, было о том явление», — он ответил: «Полноте, полноте, племянница, все это смешно, надобно верить только евангелию».
Говорят, что смерть он встретил весьма мужественно. Но Буаробер утверждает, будто за два последних года своей жизни Кардинал сделался донельзя щепетильным и не выносил ни малейшего двусмысленного слова. Он добавляет, что кюре церкви святого Евстафия, с которым он об этом беседовал, отнюдь не говорил ему, что Кардинал умер столь мужественно, как то растрезвонили. Епископ Шартрский Леско не раз повторял, что не знает за Кардиналом ни малейшего греха. Клянусь, кто этому верит, может поверить и многому другому.
В «Дневнике» Кардинала часто упоминается о маленькой Лаво. Вот кто она была.
Инфанта Клара-Эухения прислала Королеве карлицу в клетке. Дворянин, который поднес ее Королеве, сказал, что это попугай, и предложил, не снимая с клетки покрывала (это де может напугать птицу), заставить сего попугая произнести приветствие на пяти-шести языках. В самом деле послышались поздравления на испанском, итальянском, французском, английском и голландском языках. Все тотчас же воскликнули: «Не может быть, что это попугай!». Сняли покрывало и увидели, что в клетке карлица. Она выросла достаточно, чтобы выглядеть очень маленькой женщиной, и ее выдали замуж за довольно высокого мужчину по имени Лаво-Ирлана, который находился на службе у Королевы. Жена его служила горничной и через несколько лет умерла родами.
У Мадемуазель[207] была карлица, самая маленькая из всех когда-либо виденных. В ней не было и двух футов росту. Она была соразмерно сложена, только нос у нее был слишком велик; вид ее внушал страх; средние куклы оказывались одного с нею роста. Кажется, она умерла.
У покойного короля Англии был очень маленький, но весьма ладно сложенный карлик, по имени Жофруа. У него же служил привратник, восьми футов росту; в те же времена обнаружили крестьянина, которому было сто тридцать семь лет; так что упомянутый государь хвалился тем, что у него есть самый высокий, самый маленький и самый старый человек в Европе.
Г-н де Нуайе и епископ Мандский
Фамилия сеньора де Нуайе была Сюбле. Он доводился родственником господам де Ламотт-Уданкурам, второй из этой семьи был епископом Мандским и пользовался потом расположением кардинала де Ришелье: он-то и представил Кардиналу г-на де Нуайе. Расскажу все, что знаю о епископе Мандском. Это был человек деятельный и гордый, который желал, чтобы обещанное ему всегда выполнялось. Однажды г-н Бутийе, ревновавший Епископа, не разрешил ему войти в спальню Кардинала, сказав (и это соответствовало истине), что ему приказано никого не впускать и он де сейчас доложит Его Высокопреосвященству о приходе епископа Мандского. Дверь была полуоткрыта, епископ Мандский толкает ее; г-н Бутийе падает, Епископ стремительно входит в альков; Кардинал лежит в постели. «Монсеньер, — говорит Епископ, — я нахожу весьма странным, что г-н Бутийе захлопывает дверь перед моим носом; я уверен, что вы не давали ему приказания обходиться со мною таким образом». Кардинал ничего не отвечает. Епископ Мандский отправляется к себе в Пикардию и более ни о чем не беспокоится. «Ежели они меня оставят здесь, — говорил он, — я буду только доволен». Кардинал не мог обойтись без Епископа и послал за ним; именно он и ведал всем снабжением при осаде Ла-Рошели[208]. Умирая, — а умер он во время осады, — он завещал похоронить себя в городе, когда тот будет взят. Это он побудил Баррада уйти с должности Первого шталмейстера Малой конюшни, потребовав за уход в отставку сто тысяч экю. Королю не терпелось отдать эту должность Сен-Симону. Кардиналу хотелось помедлить с выплатой вышеозначенной суммы, и сделать так, чтобы со временем о ней позабыли. Епископ сказал ему: «Монсеньер, г-н де Баррада действовал, опираясь на данное мною слово, я скорее продам мои бенефиции, нежели нарушу свое обещание». Кардинал не смог противиться, и Баррада получил положенную сумму.
У г-на де Нуайе была настоящая лакейская душа. Монтрей, личный секретарь Герцогини Орлеанской, был секретарем и у покойной Мадам[209], которая, будучи беременной, почиталась Королевой и возглавила при Дворе особую партию. Герцогиня выказывала Монтрею, в прошлом наставнику нынешнего Герцога де Гиза, свое доброе расположение. Однажды де Нуайе, который приходился Монтрею родственником, прогуливался вместе с ним. «А вы не боитесь, — спросил его смеясь. Монтрей, — что такая вот прогулка со мною может вам повредить?». Де Нуайе тотчас расстался с Монтреем и с тех пор ни разу не заговорил с ним до самой смерти Мадам. Правда, когда де Нуайе вошел в милость, он как-то вспомнил о Монтрее.
Этот невысокий человечек хотел все сделать сам и завидовал решительно всем. Он вредил всюду, где только мог, г-ну Демаре, который во многом знает толк и имеет склонность к архитектуре, ибо опасался, как бы Демаре чего-нибудь у него не отнял: ему немало хлопот доставляла его должность Суперинтенданта по строительным работам, а ему очень хотелось успеть закончить Лувр и позолотить галерею по всей длине так, как позолочен один из ее концов; именно он и приказал это сделать.
Его ханжество безобразно проявилось в том, что он сжег несколько весьма ценных полотен, изображавших обнаженных женщин и находившихся в Фонтенбло. При всем том он содержал надлежащим образом штат Королевского Двора. Он был смотрителем замка Фонтенбло. Маршал де Брезе, дабы вывести его из себя, вставлял всегда непристойности в письма, которые ему писал, вроде: «Идите вы на … с вашими … приказами!». — «И после таких мерзостей, — говорил маленький человек, — еще хотят, чтобы дела у Короля процветали!». Он ведал и Военным департаментом.
