Сведения о драматургии Сервантеса «севильского» периода его творчества ограничиваются тем, что говорит о своих ранних драмах сам Сервантес в предисловии к выпущенному им в 1615 году сборнику «Восьми комедий и восьми интермедий», где он сообщает, что в театрах Мадрида были играны его «Алжирские нравы», а также «Разрушение Нумансии» и «Морское сражение», и признает себя автором написанных им в то время двадцати или тридцати пьес. Не дошедшее до нас «Морское сражение», поскольку мы можем предположить по заглавию пьесы, прославляло знаменитую победу при Лепанто, сыгравшую такую роковую роль в жизни Сервантеса. Написанные вскоре после возвращения его на родину и не позднее 1585 года «Алжирские нравы», несмотря на наличие в них излюбленной Сервантесом темы всепобеждающей любви, явились горячим протестом против того равнодушия, с которым относилось королевское правительство к горестной судьбе алжирских пленников. Своим пафосом, своей предельной для того времени реалистической силой «Алжирские нравы» возбуждали в испанском зрителе гнев против жестокосердия и черствости властей.
Что касается третьей из упоминаемых Сервантесом в предисловии к сборнику 1615 года ранних его пьес, «Нумансии», то это одна из вершин испанского театра Золотого века. Относящаяся, по-видимому, к концу восьмидесятых годов XVI столетия, трагедия повествует о беспримерном героизме защитников древней столицы кельтиберов Нумансии, осажденной в 134–133 гг. до н. э. войсками римского полководца Сципиона. Глубокий патриотический смысл «Нумансии», тот факт, что героем её является народ, прославлению которого служит трагедия, обеспечили ей успех у зрителя. Не приходится удивляться, что «Нумансия» оказалась самой живой из всех пьес Сервантеса. В переработке Рафаэля Альберти она шла в Мадриде в годы героической борьбы испанского народа против объединенной международной реакции.
Началом следующего, подлинно великого периода в творчестве Сервантеса, периода, давшего миру его бессмертный роман в двух частях «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», его замечательные новеллы, сборник «Восемь комедий и восемь интермедий», поэму «Путешествие на Парнас», важную не только в автобиографическом отношении, но и обнаружившую большой поэтический талант ее автора, а также «Странствия Персилеса и Сихизмунды», следует считать первые годы XVII столетия, точнее 1603 год, к которому, по-видимому, относится начало написания «Дон Кихота». Эти даты устанавливаются на основании слов самого Сервантеса, что его роман родился «в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков». Писатель, вернее всего, имел в виду свое заключение в севильской тюрьме в 1602 году. «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» является не только вершиной творчества Сервантеса п одним из величайших созданий мировой литературы, но и основным произведением заключительного периода его творчества.
Роман, как известно, состоит из двух частей, причем вторая часть была написана Сервантесом на десять лет позже первой. Между обеими частями стоят другие произведения Сервантеса, а именно: «Назидательные новеллы» (1613) и «Восемь комедий и восемь интермедий», составивших сборник 1615 года. Однако все эти произведения, несмотря па их бесспорно крупные художественные достоинства, меркнут в свете гениального романа: так велики те сокровища ума и сердца, которые собрал в нем автор.
О «Дон Кихоте», о всечеловеческом п национальном значении романа написаны тысячи страниц. Вряд ли найдется среди писателей с мировым именем хотя бы один, кто не выступил бы со своим толкованием романа или суждением о нем. По словам Поля Лафарга, «Дон Кихот» был любимой книгой Карла Маркса. В дореволюционной России о романе высказывались Пушкин, советовавший Гоголю в момент создания им «Мертвых душ» брать пример с Сервантеса, Белинский, не скупившийся на восторженные похвалы «Дон Кихоту», Герцен, Чернышевский, Тургенев, противопоставивший в своем знаменитом очерке эгоизму Гамлета прекраснодушие ламанчского идальго, Достоевский, Горький, Луначарский. Известно, как любил в детстве историю хитроумного идальго Маяковский, какую благотворную роль сыграл он в формировании художественного дарования многих советских писателей (К. Федина, Вс. Иванова и др.). Последним по времени замечательным истолкователем романа в советской литературе был И. Г. Эренбург. Доказывать величие книги, выдержавшей все испытания веков, было бы делом нелепым. Поэтому мы здесь расскажем лишь то немногое из истории романа, что необходимо знать каждому, чтобы лучше понять его.
Роман, как мы уже говорили, состоит из двух частей, при всем единстве фабулы существенно отличающихся друг от друга. «История хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского», к написанию которой Сервантес приступил на пятьдесят пятом или пятьдесят шестом году своей жизни, умудренный большим и притом весьма горьким житейским опытом, была, по-видимому, задумана в форме повести, сходной с теми, которые позднее составили сборник «Назидательных новелл». Возможно, что на возникновение ее сюжета повлияли какие-нибудь случайные обстоятельства (знакомство с анонимной «Интермедией о романсах», герой которой, сельский житель Бартоло, начитавшись, подобно Дон Кихоту, рыцарских романов, отправляется на войну с англичанами) или литературные воспоминания (новелла флорентийца Франко Саккети). Однако Сервантес отвел чисто анекдотической стороне только первые пять глав своего романа. Как писатель, наделенный огромным художественным чутьем. Сервантес, дойдя до шестой главы, то есть до окончания эпизода первого выезда Дон Кихота, по-видимому, осознал, какие богатейшие возможности предоставляет ему избранный им сюжет. Не лишено вероятия предположение, что успех пяти первых глав, с которыми автор мог познакомить друзей или представителей литературного мира, побудил его продолжить повествование.
На протяжении всего своего романа Сервантес стремится убедить читателей, что единственной причиной, побудившей его писать, было стремление высмеять нелепости рыцарских романов, убить их «силой смеха». Учитывая большую популярность этого литературного чтива — достаточно отметить, что с 1508 по 1612 год в Испании появилось около ста двадцати произведений рыцарского жанра, из которых лишь немногие, вроде «Амадиса Галльского» или «Пальмерина Английского», обладали художественными достоинствами, — приходится признать законность и важность предпринятой Сервантесом борьбы. Вместе с тем мы знаем, что, «расправившись» с рыцарской литературой в шестой главе первой части романа (истребление рыцарской библиотеки Дон Кихота), приведя своего безумного героя в соприкосновение с окружающей его жестокой действительностью, Сервантес строго судит не только его, но и окружающую его социальную несправедливость. По мере развития действия пародия осложняется, она перестает быть чисто книжной, ее обличительный характер становится все очевиднее. Она продолжает играть роль связующего звена, необходимого для сохранения единства действия, но, поскольку сатирическая направленность романа могла вовлечь автора в конфликт с инквизицией, тем более для него страшной, что он во время своей службы по интендантскому ведомству едва не был отлучен от церкви, Сервантес в дальнейшем вынужден прибегнуть к маскировке: он вводит в роман «арабско-ламанчского историка» Сида Ахмета Бен-инхали и приписывает ему отдельные из своих сатирических высказываний. Сервантес в этом случае оказался много дальновиднее своего героя: Дон Кихот, по замечательному выражению Карла Маркса, «должен был жестоко поплатиться за свою ошибку, когда вообразил, что странствующее рыцарство одинаково совместимо со всеми экономическими формами общества»[5]. Испытав на себе противоречие между мечтой о Золотом веке и испанской действительностью и помня, что в 1559 году Филипп II устроил невиданное по своим размерам публичное сожжение «еретиков» (под это понятие инквизиция подводила не только морисков и евреев, но и всех инакомыслящих), Сервантес должен был проявлять особую осторожность. И надо удивляться, с какой смелостью и гениальной находчивостью сумел он обойти подводные камни, стоявшие на его пути.
Гениальным по своей проницательности представляется самый выбор главных героев романа — рыцаря и его оруженосца. Сервантес не случайно взял их из среды испанского захудалого дворянства — идальгии, к которой принадлежал он сам, и безземельного крестьянства, составлявших в его время основную массу населения. Неся большую социальную нагрузку, образы Дон Кихота и Санчо Нансы предоставляли Сервантесу исключительные по своей широте и глубине возможности. В уста рыцаря, прикрываясь его безумием, Сервантес вкладывал все те уроки нравственного совершенствования, политической мудрости и честности, которые он хотел преподать своим современникам.
