— Послушай, а водятся у вас в аду короли?
Он удовлетворил мое любопытство, сказав:
— У нас в аду очковых карт нет, одни только фигуры. И важных персон этих у нас превеликое число, ибо могущество, свобода делать все, что заблагорассудится, и привычка властвовать изгнала из них все добродетели, между тем как пороки их дошли до крайних пределов. Опять же из-за того, что вассалы их оказывают им высшие почести, словно божествам, они проникаются желанием стать чуть пониже богов и казаться ими. Способов загубить свою душу у них множество, и множество людей им в этом содействует. Один губит себя жестокостью и, убивая и уничтожая своих, превращается в своих владениях в некую венчанную пороками косу или во что-то вроде королевской чумы. Другие погибают от алчности, превращая из-за непомерных налогов города свои и веси в амбары, кои не благополучие приносят стране, а разорение. Иные попадают в ад из-за третьих лиц, положившись на бесчестных министров и осуждая себя, так сказать, по доверенности. Приятно видеть, как они мучаются, ибо по непривычке к труду всякое усилие становится им тягостным вдвойне. Только и есть одно хорошее в королях, это то, что они, как персоны значительные, никогда не приходят одни, а для пущей важности с двумя или тремя приближенными, причем порой вместо королевской мантии волочат за собой все свое государство, ибо подданные их берут с них пример, хотя ремесло приближенного или короля не столь уже завидно, более всего напоминает епитимью и скорее в тягость, чем в радость, ибо нет ничего на свете, чему бы так докучали, как слуху короля или приближенного, поскольку не миновать ему ни жалоб, ни низкого искательства просителей. По правде говоря, за муки эти справедливо было бы давать им отдохнуть. В заключение должен добавить, что многие короли отправляются в ад по королевскому тракту, тогда как купцы попадают туда дорогой серебра.
— С чего это ты привязался теперь к купцам? — спросил Калабрес.
— Купцы — такое кушанье, — ответил бес, — которым мы сыты по горло, дело даже до рвоты доходит. А валят они к нам тысячами, обрекая себя на вечные муки посредством кастильского диалекта и цифири, и щедрее всех снабжают ими нас Безансон и Пьяченца, больше даже, чем Магомет. Да будет вам известно, что для Испании ростовщичество иноземцев весьма серьезно угрожает миллионам, прибывающим из Нового Света, и что стволы перьев, которыми ее жители подписывают свои долговые обязательства, — все равно что стволы орудий, направленных на их кошельки. Нет корабля, груженного золотом, которого не протаранило бы перо любителей подписывать заемные письма, и нет шквала опаснее для его груза, чем вихрь наслаждений, которым предаются испанцы. Дело дошло до того, что подозрительным стало у нас даже слово asientos, которое значит и «зады», и «долговые обязательства», так что порой в аду мы не можем взять в толк, о ком идет речь — о купцах или о тетках. Один из этих молодчиков, обратив как-то внимание на то, сколько тратится в аду дров, задумал выхлопотать себе право на исключительное снабжение огнем, другой вздумал взять подряд на производство адских казней, полагая, что это может дать ему изрядный доход. Все они у нас сидят в одном месте с судьями, которые на земле допустили такие безобразия.
— Так, значит, и судьи у вас здесь сидят?
— А как же! — воскликнул дух. — Судьи — это наши фазаны, наше лакомое блюдо и то семя, которое приносит нам, чертям, самый великий урожай и самую обильную жатву, ибо на каждого посеянного судью мы собираем шесть прокуроров, двух референтов, шесть ходатаев, четырех писцов, пять стряпчих и пять тысяч негоциантов — и это каждый день! Из каждого писца мы получаем двадцать полицейских чиновников, из каждого полицейского чиновника тридцать альгуасилов; из каждого альгуасила — десять шпиков, а если год на жуликов урожайный, то и в аду не найдется вместилища, куда можно было бы сложить все, плоды дурного правосудия.
— Ты что этим хочешь сказать, богомерзкий? Что не существует справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
— Как это нет справедливости! — воскликнул бес. — Разве ты не слышал об Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как ей пришлось бежать с земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я тебе с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина и Справедливость искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей наготы, а Справедливость — из-за своей суровости. Долгое время проблуждали они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым. Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но, видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы угнетать людей, решила скрыться на небо. Бежала она из столиц и больших городов и отправилась в селения к крестьянам, где в течение нескольких дней под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока Злокозненность не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она ходила от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом спрашивали, кто она такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: «Справедливость». Ответ ей всюду был один: «Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему. Иди-ка к соседям». Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на небо, и все, что от нее осталось, — это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его Правосудием, и так в Испании называют некие жезлы, которые, за исключением крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия на земле всего-то и осталось, что название этих жезлов да тех, кто их носит. Потом Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но люди осудили ее на смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может накрасть вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и лестницами. Обратите внимание, что сделала с человеком алчность. Все части его тела, все его чувства и способности, дарованные ему богом, одни — для того, чтобы жить, а другие — для того, чтобы жить хорошо, она обратила в орудие хищения. Не лишает ли девушку чести страсть ее любовника? Не обкрадывает ли нас, пользуясь своими знаниями, адвокат, криво и превратно толкуя закон? Или актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас, любовь пускает в ход глаза, остроумие — речь, силач — руки (ибо не боится того, кто не имеет их одинаковой с ним силы), бретер — правую кисть, музыкант пальцы, цыган и карманник — ногти, или, вернее, когти, астролог — небо. Лекарь выкачивает из нас деньги, пугая смертью, аптекарь — обещая здоровье. В конце концов, каждый крадет, пользуясь какой-либо своей способностью или тела. И лишь один альгуасил крадет всем, что у него есть, ибо выслеживает глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и убереги от них и от нас несчастных человеков!
— Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, — заметил я, — ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет рукавом, и недаром говорят, что бабьи умы разоряют домы.
— Не говори мне о них, — отозвался бес. — Они надоели нам хуже горькой редьки и извели вконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж плохо бы нам жилось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги, а они, с тех пор как умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаются, я все боюсь, что сыщется такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться и даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть одна приятная особенность, благодаря которой еще можно иметь с ними дело: они отчаялись, а поэтому ничего от нас не требуют.
— А скажи, каких больше попадает к вам, дурных или пригожих?
— Дурных, — ответил он не задумываясь, — в шесть раз больше. Вы знаете, что достаточно совершить грех, чтобы его возненавидеть, а красивые находят стольких готовых удовлетворить их похоть, что скоро пресыщаются и раскаиваются; безобразные же, не найдя никого, склонного пойти им навстречу, попадают к нам изголодавшиеся и продолжают приставать к мужчинам и тут, движимые тем же желанием насытиться. С тех пор как в ход пошли кареглазые с орлиными носами, ад кишит русыми и румяными, а больше всего старухами, ибо они, упрямо завидуя молоденьким, во множестве издыхают, рыча от бешенства. Намедни забрал я одну семидесятилетнюю, которая питалась ароматной глиной, занималась упражнениями, чтобы оградить себя от запоров, и жаловалась на то, что у нее болят коренные зубы, дабы подумали, что они у нее есть. И, несмотря на то, что виски ее были покрыты саваном седых волос, а лоб изборожден морщинами, она взвизгивала при виде мышей и всячески фуфырилась, думая этим нам угодить. Чтобы помучить ее, мы поместили ее вместе с одним красавчиком, из тех, кто носит белые башмаки и идет в ад на цыпочках, осведомившись, сухо ли там и нет ли грязи.
