ТРЕТЬЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
Случилось однажды так, что мне грозила опасность погибнуть в Средиземном море. В один прекрасный летний день я купался близ Марселя в тихом и теплом море, как вдруг увидел большую рыбу, которая, широко разинув пасть, с неимоверной быстротой плыла прямо ко мне. Времени терять было нельзя, да и укрыться от рыбы оказалось совершенно невозможным. Я мгновенно постарался съежиться до предела, подтянул колени и прижал их сколько возможно к телу. В таком виде я проскочил между челюстей хищника и проскользнул в самый желудок. Здесь, как вы легко можете себе представить, я пробыл некоторое время в полном мраке, но зато был окружен приятным теплом. Мое присутствие, видимо, вызывало у рыбы чувство тяжести в желудке, и она, надо полагать, охотно бы от меня отделалась. Места у меня было достаточно. Я кувыркался и прыгал, стараясь раздразнить рыбу самыми невероятными выходками.
Но ничто, казалось, не причиняло рыбе такого неприятного ощущения, как мои ноги, когда я попробовал сплясать шотландский танец. Она дико взвыла и почти вертикально приподняла половину туловища над водой. Тем самым, однако, она привлекла внимание плывшего мимо итальянского торгового судна и за несколько минут была убита гарпунами.
Когда рыбу втащили на борт, я услышал, что люди на палубе обсуждают вопрос, как ее разрезать, чтобы добыть возможно большее количество жира. Я понимал по-итальянски и страшно испугался, что ножи моряков заодно прирежут и меня. Я поэтому встал посередине желудка, в котором свободно могло поместиться хоть двенадцать человек, полагая, что резать начнут с краев. Но скоро успокоился, так как они принялись вспарывать нижнюю часть живота.
Как только мелькнул луч света, я закричал во всю силу своих легких, что очень рад видеть милостивых государей и надеюсь, что они избавят меня от неудобного положения, в котором я чуть было не задохся.
Невозможно в достаточно ярких красках описать удивление всех этих людей, когда они услышали человеческий голос, исходивший из рыбьего брюха. Удивление их, разумеется, еще возросло, когда они воочию увидели голого человека, вылезающего из рыбы на вольный воздух.
Тогда, милостивые государи, я рассказал им обо всем, что произошло, как сейчас поведал вам, и они просто не могли прийти в себя от удивления.
Слегка подкрепившись, я прыгнул в море, чтобы смыть с себя грязь, а затем поплыл за своим платьем, которое и нашел на берегу в том виде, в каком его оставил. По моим подсчетам, я пробыл в желудке чудовища три с половиной часа.
ЧЕТВЕРТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
В те времена, когда я находился на турецкой службе, я часто развлекался катанием на яхте по Мраморному морю, откуда открывался изумительный вид на весь Константинополь, включая и сераль великого султана. Однажды утром, любуясь красотой и ясностью неба, я заметил парящий в воздухе круглый предмет, величиной примерно в бильярдный шар, под которым висело еще что-то. Я мгновенно схватил свое самое лучшее дальнобойное ружье, без которого стараюсь не выходить из дома, зарядил его пулей и выстрелил в круглый предмет в воздухе. Но напрасно. Я выстрелил вторично двумя пулями, но снова безрезультатно. Только третий выстрел, когда ружье было заряжено четырьмя или пятью пулями, пробил сбоку дыру и заставил круглый предмет опуститься на землю.
Вообразите мое удивление, когда изящно позолоченная колясочка, подвешенная к воздушному шару, величиной превосходившему самый большой купол окрестных башен, упала в воду в двух саженях от моей яхты.
В коляске находился какой-то человек и половина барана, по-видимому, жареная. Когда я пришел в себя от изумления, мы с моими людьми тесным кольцом обступили эту странную группу.
У этого человека, походившего на француза — да он и был им на самом деле, — из всех карманов свешивалось по нескольку часовых цепочек с брелоками, на которых, как мне показалось, были изображены знатные дамы и господа. На каждой пуговице висели золотые медальоны, ценностью по меньшей мере по сто дукатов, а на каждом пальце красовался драгоценный, украшенный брильянтами перстень. Карманы его сюртука были набиты кошельками с золотом, которые оттягивали их чуть не до земли.
«Боже мой! — подумал я. — Заслуги этого человека перед человечеством, вероятно, исключительно велики, если знатные дамы и господа, вопреки своей столь обычной в наши дни скупости, осыпали его такими подарками».
При всем том незнакомец после падения чувствовал себя так плохо, что едва был в силах произнести хоть слово. Немного погодя он пришел в себя и рассказал нам следующее:
— У меня не хватило бы ни знаний, ни способностей на то, чтобы самому изобрести такой воздушный шар, зато я в избытке обладал отвагой и смелостью канатного плясуна, что и позволило мне сесть в эту подвешенную к воздушному шару коляску и несколько раз подняться в ней ввысь. Дней семь или восемь назад — точный счет времени я утратил — я поднялся на этом воздушном шаре с мыса в Корнуэльсе, в Англии, и захватил с собой барана, чтобы затем в высоте на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные фокусы. К несчастью, минут через десять после подъема ветер переменил направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер, где я рассчитывал приземлиться, понес меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился все это время на недосягаемой вышине.
На мое счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день полета я почувствовал такой сильный голод, что пришлось зарезать барана. Находясь одно время очень высоко над Луной, я шестнадцать часов продолжал полет вверх и так сильно приблизился к Солнцу, что оно опалило мне брови. Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце припекало с наибольшей силой, или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим жарким я и питался все время.
Тут человек умолк, углубившись, как казалось, в созерцание окрестностей. Когда я сказал ему, что здания, возвышающиеся перед нами, — не что иное, как сераль владыки Константинополя, он был страшно потрясен, так как, по его предположениям, должен был находиться в совершенно иных краях.
— Причина моего столь длительного полета, — произнес он, — заключалась в том, что лопнула веревка, прикрепленная к клапану воздушного шара. Она служила для того, чтобы выпускать горючий газ. Если б вы не выстрелили в шар и не пробили оболочку, он, пожалуй, как Магомет, до самого страшного суда носился бы в воздухе между небом и землей.
Колясочку он великодушно подарил моему рулевому. Что же касается воздушного шара, то от моего выстрела он во время падения превратился в лохмотья.
ПЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
У нас, милостивые государи, еще хватит времени, чтобы распить последнюю бутылочку, поэтому я расскажу вам о весьма странном случае, приключившемся со мной за несколько месяцев до моего последнего возвращения в Европу.
Султан, которому я был представлен как римским, так и русским и французским послами, поручил мне выполнить чрезвычайно важную миссию в Каире, характер которой был таков, что она должна была навсегда остаться тайной.
Я пустился в путь по суше с большой помпой и в сопровождении многочисленной свиты. По дороге мне представилась возможность пополнить число моих слуг несколькими очень полезными лицами. Не успел я отъехать и нескольких миль от Константинополя, как увидел маленького тощего человека, быстро перебегавшего через поле, хотя у него на ногах висели свинцовые гири весом по меньшей мере в пятьдесят фунтов каждая.
Пораженный таким зрелищем, я крикнул ему:
— Куда, куда ты так торопишься, друг мой, и зачем привязал к ногам такие гири? Ведь они затрудняют твой бег!
— Я бежал из Вены, — ответил скороход. — Там я служил у знатных господ и только сегодня, с полчаса назад, уволился. Я направляюсь в Константинополь, где рассчитываю получить место. Этими гирями, привязанными к ногам, я хотел несколько умерить скорость моего бега, которая теперь никому не нужна, ибо умеренность надежна, как любил повторять мой, ныне покойный, воспитатель.
Этот Асахаил [4] пришелся мне по душе. Я спросил, не желает ли он поступить ко мне на службу, на что тот охотно согласился.
Мы двинулись затем дальше, проезжая через разные страны и города.
Недалеко от дороги на прекрасном лугу лежал, не шевелясь, какой-то человек. Казалось, что он спит. Но он вовсе не спал, а приник ухом к земле, словно подслушивая, что происходит у обитателей преисподней.
— К чему это ты прислушиваешься, друг мой? — спросил я его.
— Да я от нечего делать слушаю, как трава растет.
— И это тебе удается?
— Да что ж тут трудного?
— Тогда поступай ко мне на службу, дружище. Кто знает, на что еще пригодится твой слух.
