Однако, мечтая о свободе и человеческой доброте, ваганты но собственному опыту знали, что мир, окружавший каждого из них, был скорее злым, чем добрым. Бедность следовала за ними но пятам, прерывала их учение, заставляла их мерзнуть и голодать. И хотя молодые весельчаки готовы были подчас и себе и другим внушать утешительную мысль, что бедность даже добродетель, им все же было трудно продираться сквозь жизнь с пустым карманом в дырявом рубище. Не раз и не два в песнях вагантов звучали жалобы на унизительную бедность, которая делала их игралищем бездушной фортуны. Об этом писал Архипиит Кельнский, сравнивавший себя с листом, гонимым по полю неутомимым ветром. Об этом писал и другой замечательный вагант — Гугон, по прозвищу Примас Орлеанский (около 1093—около 1160), немало испытавший на своем веку. Он, как и Архипиит, бойко выставлял на всеобщее обозрение свои неудачи и гораздо реже — удачи. Впрочем, ведь и куртуазные лирики в духе времени позволяли окружающим заглядывать в свою интимную жизнь, но то была жизнь, граничившая с легендой, подчиненная изысканной куртуазной моде. Ваганты не отрывались от грешной земли. Они гораздо конкретнее, откровеннее, хотя, вероятно, и им свойственно стремление подчинять поэтический мир определенной схеме, в которой уже не «высокая» любовь, а кабацкий разгул занимал одно из главных мест. В этом разгуле ваганты обретали желанную свободу, в то же время из-за него они часто превращались в голодранцев, тщетно взывавших о помощи к сильным мира сего.
Жестокосердие, обличаемое в песнях вагантов, чаще всего сопряжено с алчностью, с сребролюбием, стяжательством. Особенно широко эта тема развита в поэзии Вальтера Шатильонского (около 1135—1200), одного из самых образованных латинских поэтов XII века, автора обширной эпической поэмы «Александреида», посвященной деяниям Александра Македонского. Вальтер и ваганты, его последователи, гневно сетуют на то, что мошна стала подлинной владычицей мира. Ей служат надменные графы и дворяне, гоняющиеся за роскошью, и что особенно худо — ей служит духовенство, возглавляемое папской курией. Обличая клир и прежде всего разросшуюся симонию, поэты не стесняются в выборе крепких словечек. Церковников они называют волками в овечьей шкуре, церковь сравнивают с продажной блудницей, а папский Рим — с грязным рынком, преисполненным скверны. Эти резкие выпады против князей церкви и их подручных, если и не делали вагантов воинствующими еретиками, наподобие Арнольда Брешианского, казненного папой в 1155 году, все же свидетельствовали о их вольномыслии. Ваганты не были раболепными чадами церкви. Они не желали кривить душой и прославлять то, что считали дурным и вредным. Дух вольномыслия царил в их лирической поэзии, от которой; говоря словами Рабле, «скорее пахнет вином, чем елеем». Архипиит Кельнский мог, например, вполне благочестивую стихотворную «проповедь» неожиданно закончить обращением к богу, которого он убедительно просит снабжать его деньгами. А в своей знаменитой «Исповеди», пронизанной горьким юмором, прославить беспутную жизнь ваганта, предпочитающего умереть не на ложе, а в кабаке. Серьезные жанры духовной словесности тем самым приобретали пародийное звучание. Обращаясь к распространенному в средние века жанру «прений» (диспутов), ваганты заставляют заурядное пиво спорить с виноградным вином («Спор между Вакхом и пивом») или же, касаясь традиционного вопроса: кому в делах любовных следует вручить пальму первенства, ставят молодого школяра-клирика выше высокородного рыцаря («Флора и Филида»),
Достигнув в XIII веке большого расцвета, поэзия вагантов имела свою предысторию. Еще в пору раннего средневековья встречались латинские стихотворения, близкие по своему духу к вагантам. Они обращают на себя внимание уже в Каролингский период («Каролингские ритмы», VIII— IX вв.). Светские стихотворения о весне, любви и забавных происшествиях встречаются в сборнике XI века «Кембриджские песни», названном но месту нахождения рукописи (в Кембридже). Что же касается до вагантов, то с ними мы знакомимся прежде всего по обширному сборнику «Carmina Вuгапа» («Буранские песни»), составленному в XIII веке в Баварии и найденному в начале XIX века в Бенедиктбейренском монастыре. На немецкое происхождение этого сборника указывает то, что в нем наряду с латинскими текстами иногда встречаются тексты на немецком языке.
Творчество трубадуров, миннезингеров и вагантов, хотя и не исчерпывает всего богатства европейской лирики средних веков, все же дает ясное представление о том расцвете, который наступил в лирической поэзии Европы в XII—XIII веках. Если оставить в стороне классическую древность, это был первый великий расцвет европейской лирики, за которым в свое время последовал еще более могучий расцвет, порожденный эпохой Возрождения. Но ведь ренессансная поэзия множеством нитей была связана с прогрессивными литературными исканиями предшествующих столетий. Об этом не следует забывать.
Б. Пуришев
* * *
Все цветет! Вокруг весна!
— Эйя! —
Королева влюблена,
— Эйя! —
И, лишив ревнивца сна,
— Эйя! —
К нам пришла сюда она,
Как сам апрель, сияя.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Ею грамота дана,
— Эйя! -
Чтобы, в круг вовлечена,
— Эйя! –
Заплясала вся страна
— Эйя! —
До границы, где волна
О берег бьет морская.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Сам король тут, вот те на!
— Эйя! —
Поступь старца неверна,
— Эйя! —
Грудь тревогою полна,
— Эйя! —
Что другому суждена
Красавица такая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Старца ревность ей смешна,
— Эйя! —
Ей любовь его скучна,
— Эйя! —
В этом юноши вина,
— Эйя! —
У красавца так стройна
Осанка молодая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
В общий пляс вовлечена,
— Эйя! —
Королева нам видна,
— Эйя! —
Хороша, стройна, видна,—
— Эйя! —
Ни одна ей не равна
Красавица другая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
* * *
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Не слишком ли судьба ко мне сурова?
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Свою мечту я вам открыть готова.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Хочу любить я друга молодого!
Я так бы с ним резвилась и шутила!
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж но мил, его любовь постыла.
Наскучил муж! Ну, как любить такого?
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Сколь мерзок он, не передаст и слово.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
И от него не надо мне иного,
Как только бы взяла его могила.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Довольно ждать! Давно решиться надо.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
В любви дружка — одна моя отрада.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Без милого мне горькая досада.
Зачем страдать, коль счастье поманило?
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
И про дружка я всем поведать рада.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Мне верен друг, и ждет его награда.
Я хороша, а жизнь моя уныла.
Мне муж не мил, его любовь постыла.
В любви к дружку с собой не знаю слада,
Так сердце мне она заполонила!
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Неплох напев, и хороша баллада.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
За песню мне нужна теперь награда.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Пускай везде, не нарушая лада,
Поют о том, кого я полюбила!
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
* * *
Отогнал он сон ленивый,
Забытье любви счастливой,
Стал он сетовать тоскливо:
— Дорогая, в небесах
Рдеет свет на облаках.
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
«Живо! Уходите! Настает
Час рассвета!»
Дорогая! Вот бы диво,
Если день бы суетливый
Не грозил любви пугливой
И она, царя в сердцах,
Позабыла вечный страх!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
«Живо! Уходите! Настает
Час рассвета!»
Дорогая! Сколь правдиво
То, что счастье прихотливо!
Вот и мы—тоски пожива!
Ночь промчалась в легких снах
День мы встретили в слезах!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
«Живо! Уходите! Настает
Час рассвета!»
Дорогая! Сиротливо
Я уйду, храня ревниво
В сердце образ горделивый,
Вкус лобзаний на устах,—
С вами вечно я в мечтах!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
«Живо! Уходите! Настает
Час рассвета!»
Дорогая! Сердце живо —
В муке страстного порыва —
Тем, что свет любви нелживой
Вижу я у вас в очах.
А без вас я — жалкий прах!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
«Живо! Уходите! Настает
Час рассвета!»
* * *
Боярышник листвой в саду поник,
Где донна с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил...
— Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свои утренний сигнал.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил...
Под пенье птиц сойдем на этот луг.
Целуй меня покрепче, милый друг,—
Не страшен мне ревнивый мой супруг!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил...
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил...
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил! —
Красавица прелестна и мила
И нежною любовью расцвела,
Но, бедная, она невесела,—
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
* * *
Глядя на зелень лугов
И на цветенье граната,
Грустью раздумий и снов,
Мукой любви я объята.
Скорбь за мечту мою плата,
Удел мой таков...
Сердце любовью разъято
Без острых клинков!
Ах!..
Плачу всю ночь напролет.
Чуть позабудусь дремою,
Сон как рукою сметет:
Мнится, мой милый со мною.
Что ж он порою ночною
И въявь не придет?
Боже, пред ночью одною
Все муки не в счет!
Ах!..
Встретить любовь и не жди,
Если ты к ней не готова
И безразлично почти
Любишь того иль другого.
Верность — не праздное слово!
Нигде не найти
Верного сердца такого,
Как в этой груди.
Ах!..
Если доныне дружка
Донна еще не любила,
То не страдала пока.
Все ж и на муки есть сила.
Их бы любовь приносила,
Но помощь легка:
Их бы любовь исцелила.
О ней — и тоска!
Ах!..
Будь же ты сметлив и скор —
Утром, гонец голосистый,
К другу во весь ты опор
Мчись по дороге росистой.
Спой о любви моей чистой,
Ему не в укор:
Верю в его неречистый
Со мной уговор.
Ах!..
Кто под мой полог душистый
Крался, как вор,
Тот моей нежности истой
Пленник с тех пор!
Ах!..
![Тимонг Лайтбрингер - Век Бога [поэзия]](https://cdn.my-library.info/books/181666/181666.jpg)