Богатырщина
Русские былины в пересказе Ильи Бояшова
Иллюстрации Александра Веселова
© ООО «Издательство К. Тублина», 2021
© А. Веселов, иллюстрации, 2021
Краткое предисловие пересказчика
Сразу замечу: былины, основной исторический исток которых, без сомнения, находится в Киевской Руси, сравнимы с рекой, берегов которой не видно. Иметь с ними дело – то же самое, что иметь дело с бесконечностью. Именно поэтому и буду краток.
В отличие от многих эпосов народов земли, сформировавшихся на основе туманных мифов, отечественный былинный эпос имеет свою ярко выраженную «точку отправления» – конец X – начало XI века, то есть эпоху правления великого князя Владимира Святославича. Восемь последующих веков былины оставались частью устного народного творчества. В екатерининские времена их стал записывать Кирша Данилов – так со сказаниями впервые ознакомилась образованная часть русского общества. Для деятелей культуры знакомство с былинами стало настоящим потрясением – достаточно вспомнить, какое впечатление сборники Кирши Данилова произвели на А. С. Пушкина.
С середины XIX века специалисты всерьёз начинают заниматься изучением былин. В уезды Российской империи отправляются лингвистические экспедиции, которые год от года становятся всё более многочисленными. На рубеже XIX–XX веков в среде творческой интеллигенции происходит взрыв интереса к прошлому, и былины играют здесь весьма значительную роль. Художники и композиторы обращают на них самое пристальное внимание: в результате появляются символические картины В. М. Васнецова, М. А. Врубеля, Н. К. Рериха, опера «Садко» Н. А. Римского-Корсакова, «Богатырская симфония» А. П. Бородина, симфоническая поэма «Русь» М. А. Балакирева, обогатившие мировую художественную и музыкальную классику. Учёным же, которые продолжали выискивать в деревнях и сёлах России носителей удивительного устного народного жанра, открылась довольно любопытная деталь. Несмотря на то, что в большинстве былин отражались события, происходившие в XI–XIII веках в южной и юго-западной частях Киевской Руси, интересующие лингвистов сказания чуть ли не полностью исчезают из крестьянского обихода именно в южных и западных областях Российской империи. Напротив – их хорошо помнят на Русском Севере. Именно на берегах Онеги, в Архангельской губернии, в карельских деревнях, в сёлах Пудожского края такими энтузиастами, как П. Н. Рыбников, А. Ф. Гильфердинг, Н. С. Тихонравов, В. Ф. Миллер, А. Д. Григорьев (список можно продолжать ещё очень долго), от простых крестьян, которые являлись настоящими мастерами-сказителями, были записаны сборники былин о князе Владимире, Илье Муромце, Алёше Поповиче, Добрыне Никитиче и десятках других героев.
В настоящее время существует великое множество былинных текстов – счёт идёт на тысячи. Однако сразу бросается в глаза следующая особенность: русские былины до сих пор представляют собой отдельные, не связанные общей сюжетной нитью повествования. Что, к примеру, нельзя сказать о близком к ним по художественным приёмам карело-финском эпосе «Калевала».
Объясняется это тем, что отец карело-финского эпоса Элиас Лённрот, который собрал (кстати, опять-таки на территории Олонецкой, Архангельской губерний и в русской части Карелии) разрозненные песни, свадебные обряды, фрагменты старинных рун, был одновременно учёным и литератором. Он подошёл к делу творчески – соединил части в единое целое, не побоявшись внести свои литературные правки. Вот почему «Калевала» производит впечатление цельного произведения, имеющего и начало, и конец. К сожалению, о русских былинах такого сказать нельзя. Их исследователи, в отличие от литератора Лённрота, просто добросовестно записывали материал, создавая сборники вариантов – и только! А ведь русские былины, несмотря на свою «бесконечную вариативность», так и просятся на эксперимент, который успешно поставил Лённрот. Для этого большинство из них имеет все необходимые «исходные данные» – одно и то же время (правление Владимира), общую территорию (Киевская Русь), на которой разворачиваются события, общих героев.
Думаю, для русского эпоса настало время следующего этапа.
Издательство «Лимбус Пресс» любезно откликнулось на моё предложение не только максимально приблизить былинные тексты, изобилующие, как и полагается старинным песням, бесконечными повторами, большим количеством устаревших слов и выражений, к современному читателю, но и постараться соединить их между собой единым «сквозным» сюжетом. Нисколько не претендуя на лавры Элиаса Лённрота, я попытался «объять необъятное». Ну, а задача минимум была не менее важной – ознакомить современников с народным творчеством, аналогов которому в мире больше нет.
Вавило и скоморохи
ак у честно́й вдовы, у Ненилы, росло доброе чадо Вавило. Как-то раз поехал Вавилушко на ниву: хочет нивушку свою пахать, белой пшеницей засевать.
К той же вдове Нениле пришли весёлые люди; не простые люди – скоморохи:
– Здравствуй, честна́я вдова Ненила! Где твоё чадо, Вавило?
– Уехал мой Вавилушко на ниву, хочет нивушку пахать, белой пшеницей засевать.
Пошли тогда к Вавиле скоморохи. Он, Вавило, ратает, ниву свою засевает. Говорят ему весёлые люди:
– Здравствуй, чадо Вавило! Бог тебе, Вавило, в помощь.
Отвечает тогда Вавило:
– И вам спасибо, люди весёлые, удалые струнники-скоморохи. Вы куда идёте-бредёте?
– Мы идём на великое царство, переигрывать царя Гороха, ещё сына его Перегуду, ещё зятя его Пересвета, ещё дочь его Перекрасу! Пойдем-ка, Вавило, с нами!
Говорит им тогда Вавило:
– Я ведь песен петь не умею. И в гудок играть не горазд.
– Мы такому тебя научим!
Был у Вавилы в руках кнут-понюгальце [1], да превратился тот кнут в погудальце. Ещё были в руках у него вожжи – а стали они шелковые струнки. Видит доброе чадо Вавило: перед ним люди не простые; не простые люди – святые. Говорят они чаду Вавиле:
– Заиграй, Вавило, во гудочек, во звончатый в переладец, а Кузьма с Демьяном приспособят!
Заиграл тогда Вавило в гудочек, заиграл во звончатый переладец, а Кузьма с Демьяном приспособили.
И пошёл Вавило скоморошить.
То всё присказка, ну а былины-то вот они.
Святогор и тяга земная
режде всех богатырей на Святой Руси жил Святогор: любая гора рядом с ним казалась камешком. Вот только не с кем было Святогору помериться силой, а сила по жилам живчиком переливается, ищет выхода, бередит, грузно от той силы, как от самого тяжкого бремени. Оседлал Святогор коня, отправился в чисто поле. Едет, вздыхает:
– Нашёл бы я тяги, так и поднял бы саму землю.
Не успел сказать, глядит: перед конём – малая перемётная сума. Тронул суму своей плёткой (а плётка та длиною с версту, и ста мужикам лапотным её не поднять), да вот только как ни старается – сума с места не сдвинулась.
Нагнулся, попробовал было перстом её сдвинуть – тем перстом можно стены проламывать, дубы сметать, однако сума не сворохнётся.
Святогор удивился:
– Много годов по свету я езживал, но такого дива не видывал! Вроде мала сумочка перемётная, с виду как листок сухой, как пушиночка – и ведь не скрякнется, не подымется.
Слез с коня, ухватил ту суму двумя руками, но как только ни тужился, разве что повыше колен сумел поднять её: и тут же по колена в землю угряз. Потекли у Святогора слёзы, однако он не сдаётся, хоть и трещат его кости. Ещё повыше поднял суму – ан уже по плечи в земле стоит.
