Но вот с акрополя Трои спустился окруженный мужами Лаокоон, жрец Аполлона. Он к нам обратился с такими словами: «Несчастные! Успели вы позабыть о хитрости Улисса? В чреве коня, быть может, укрылись ахейцы или иное коварство. Но, что бы это ни было, страшусь я данайцев и дары приносящих!»
Сказав, это, метнул он в брюхо, что стянуто скрепами туго, дротик тяжелый. Дрожь охватила коня от головы до копыт. Удар отозвался стоном и затихающим гулом. Будь на то воля богов, мы смогли б в нем уловить предвещание бед. Хитрость врага была бы разбита. Троя наша стояла бы и поныне, а над нею возвышалась твердыня Приама.
Эней вытер пот со лба и, окинув взглядом весь зал, продолжил речь с еще большим волнением:
– Между тем послышался шум. Обернувшись, мы увидели скользящих по поверхности моря двух огромных змей. Их черные груди, покрытые чешуею шеи, гребни, налитые кровью, колыхались над водой. Хвосты, будучи скрыты волнами, образовывали водовороты. Оказавшись на суше, змеи открыли пасти. Всех нас жаром обдало. Мы в бегство пустились. Но змеям до нас как будто не было дела. Обращена была ярость драконов на двух юных сыновей Лаокоона. Настигнув их, они оплели их тела кольцами и стали терзать своими страшными зубами. Мы окаменели от ужаса. Лаокоон же, потрясая копьем, один ринулся против чудовищ. Змеи охватили и его, связали огромными кольцами, дважды обвив ими грудь и мощную шею. Весь облепленный ядом и черною слюною, вопль страдалец исторг такой, что его услышали звезды. Мне он напомнил рев быка, приносимого в жертву, когда порой ему удается с топором в загривке уйти от алтаря {65}.
– Ужасно, – сказала Дидона. – В Тире я слышала много о чудовищах океана, что нападают на корабли. Здесь же, к югу от нас, лежит средь песков озеро Тритонида, где гнездятся драконы {66}. Но кто мог подумать, что они, такое пройдя расстояние, могут стать орудием кары.
– Змеи, – продолжил Эней, – не удалились туда, откуда пришли, не провалились под землю. Они поползли по скале к храму Афины Паллады. Недавно, на корабле, один из служителей храма поведал о том, что увидел своими глазами. Змеи, уменьшившись втрое, в храм заползли и легли в ногах у богини.
Смахнув со лба капли пота, Эней продолжал:
– Но перейду к тому, что случилось немного позднее. Юноши наши привели пленника. Он назвался Синоном, родичем Паламеда {67} и врагом Одиссея. Уши развесив, мы внимали лживым словам. Он рассказал, что, отплывая, греки его назначили в жертву богам, но он спрятался в болоте и ожидал, пока из виду скроются паруса, затем вышел и сдался. Именно этот Синон, змея в человечьем обличье, рассеял наши сомнения. Он сообщил, что деревянный конь воздвигнут в дар богам, чтобы вернуть их милость, в надежде, что из-за огромных размеров его не удастся внести в город.
Троянский конь по изображению на античном резном камне.
Так, ослепленные враждебными к Трое богами, с молитвенным жаром мы принялись за работу. Поднят конь на катки. Обвязан крепким пеньковым канатом. Мы, как волы, к нему припряглись и повлекли себе на погибель. Колыхаясь, словно живая, катилась громада к воротам. Стену разрушив, ибо конь был выше ворот, мы потащили его в пролом. Выйдя навстречу, девы и юноши, ставшие в круг, пели гимн Афине Палладе, славя коня как великую жертву, как дар наступившему миру. Трижды в движенье своем конь коснулся стены. Трижды внутри загремело оружье. Преодолевая преграды, переступил конь роковую черту.
И тут появилась Кассандра. Пылали ее глаза, обжигая презрением и гневом. Как поток раскаленный с вершины вулкана, лились слова. Но были они нам непонятны. Только теперь я смысл их могу передать. Она призывала очнуться от наваждения, уверяя, что ночь, эта ночь будет для Трои последней. Но мы, как всегда, были к речам ее глухи. Вскоре убит был Приам. Жребий выпал тому, кто в Азии был владыкой многих земель и народов, в пламени Трою узреть и крушенье Пергама {68} {68}.
О том, что случилось потом, лучше не вспоминать. Предатель, бывший средь нас, помог ахейцам выйти наружу. Им на помощь пришли корабли, стоящие за Тенедосом. Теперь я расскажу о себе. После отчаянной схватки мне удалось по воле и с помощью той, о которой не место здесь говорить, добраться до дома, вынести отца на плечах, вывести супругу и сына. Пенатов Трои я друзьям поручил, приказав им в бой не вступать, чтобы не утратить святыню. Молча мы Трою прошли. У ворот, оглянувшись, я не увидел Креусы. Подумав, что она затерялась или отстала, как бывало в нашей жизни не раз, я рванулся в горящий город. Но вдруг она вышла из воздуха ростом выше той, какую я знал и любил. Хотел я ей что-то сказать, но мой голос пресекся на первом же слове «Креуса». Она ж обратилась ко мне с речью, ее я слово в слово запомнил: «Не предавайся печали, мой милый супруг! Рядом с тобою в скитаньях мне быть не дано. Ведь мне и так оказана милость богами. Не буду я рабыней данайцев, не стану, подчиняясь их воле, рожать им рабов. Тебе же придется долгие годы скитаться, прежде чем попадешь в Гесперию, где Тибра меонийского струи привольно текут между пашен. Там свое счастье отыщешь. Разделит его с тобою супруга из царского рода. Обо мне же слезы не лей и вовсе не думай. Прощай и храни любовь нашу общую к сыну». Но нет, я не мог, не хотел примириться с тем, что устами Креусы мне вещала судьба. Трижды я пытался ее удержать, сжимая в объятья, трижды она ускользала. И тогда ко мне подбежали те, кому поручил я пенатов. Мы двинулись в горы и, пройдя через них, пришли к кораблям…
Гибель Приама.
Небо светлело. Слуги погасили лампады. Но никто из тех, кто возлежал за столом, не шевельнулся. Эней взглянул на царицу. Слезы катились по бледным щекам. Губы что-то шептали. Казалось, она была еще вместе с Энеем в Трое и повторяла слова тени, какие к себе отнесла: «Там ты найдешь свое счастье. Его с тобою разделит супруга из царского дома».
Сестры
Распорядившись о ночлеге для гостей, царица отослала слуг. Сон не шел. Бросало из жара в холод. Она то вставала, то садилась. В памяти стояло божественное лицо Энея. Одна за другой сменялись картины его рассказа. Не находя себе места, она вышла в коридор, соединявший ее покои с горницей сестры Анны.
Оставляя родной Тир, принесший ей столько горя, Дидона взяла Анну девочкой. Выросла она вместе с Карфагеном в трудах и волнениях о нем. Дитя странствий, она ничем не напоминала изнеженных царевен, окруженных бесчисленными нянюшками и рабынями. Встреться ей на побережье, как Европе, бык, она бы без малейших колебаний взобралась на его спину и поплыла на нем, болтая ногами над морской пучиной. Такой был у нее характер.
Приведись ей стать матерью, она бы наверняка родила и воспитала одного из тех финикийских мореходов, которым ничего не стоило на утлом суденышке выйти в океан и обогнуть Ливию. Но Анна – ей на десятый год от основания Карфагена исполнилось двадцать лет, – слава Юноне, не помышляла ни о замужестве, ни о материнстве. Где бы здесь отыскать ей супруга, могущего занять собой ее деятельную натуру. Она ни в чем не уступала тем воинственным девам, которые, если верить басням данайцев, живут где-то за северным ветром, проводят всю жизнь в охоте и чуждаются мужского общества и мужской ласки.
Нумидийцы, среди которых тирянам приходилось жить, словно в осаде, взирали на Анну с восхищением, смешанным со страхом. И девушке было поручено вести переговоры с наглым царьком Ярбой, вообразившим, что если город построен на его земле, то и царица должна быть его супругой. Анна вернулась уже после наступления темноты, и Дидона еще не знала о результатах переговоров.
Но нет, не за вестью шла Дидона к сестре. Ей не терпелось поделиться с нею нахлынувшими чувствами. Внезапно Дидона остановилась. «А поймет ли меня Анна? – подумала она. – И пристало ли мне, заменившей ей мать, делиться с девушкой самым сокровенным?»
Из-за стены, за которой находилась горница Анны, раздался какой-то странный звук, напоминающий львиный рык. Встревоженная и удивленная, Дидона толкнула дверь. На ковре обнаженная Анна боролась с почти взрослым львом. Конечно, это была игра, но на плечах алели свежие царапины.
– Анна! Что за безумие? Откуда этот зверь?
– Это твой львенок, – ответила Анна. – Я пробую его силы.
– Мой?! Мне еще не хватает зверинца!
– Но тем не менее он твой. Его тебе подарил Ярба, я не осмелилась отказаться от подарка. Это было бы величайшим оскорблением. Передавая мне клетку, Ярба сказал: «Моей львице!»
Анна схватила львенка за шею, затащила его в деревянную клетку и закрыла задвижку. Звереныш рычал и скалил зубы.
– Наглый варвар. Ты же должна была объяснить, что я не собираюсь вступать в брак, что я никогда не буду его женой.
