После этих слов оба некоторое время молчали; сгустившиеся сумерки скрыли волнение, написанное на лице Сулаймана, когда он прошептал с нежностью:
– Моя душа соединилась с вашей, и мое сердце следует за нею.
Немного смущенная, Балкида украдкой огляделась: придворные отошли на почтительное расстояние. Над ними сияли звезды; блики ложились на листву, усеяв деревья золотыми цветами. Напоенный ароматами лилий, тубероз, глициний и мандрагоры, ночной ветерок шелестел в ветвях миртовых деревьев; каждый цветок благоухал, словно выводя свою мелодию; душистый воздух опьянял; вдали ворковали горлицы; этому дивному концерту аккомпанировало журчание вод; блестящие мошки и огненные бабочки мелькали зеленоватыми искрами в теплой и полной сладострастной неги ночи. Царица почувствовала, как ею овладевает блаженная истома; нежный голос Сулаймана проник в ее сердце и пленил его.
Нравился ли ей Сулайман, или она лишь вообразила себе, что могла бы полюбить его? С тех пор как она сбила с него спесь, что-то притягивало ее к нему, но это влечение, рожденное спокойной рассудочностью, к которой примешивалась капелька жалости, всегда сопутствующей победе женщины над мужчиной, не было ни пылким, ни восторженным. Владея собой, как владела она помыслами и чувствами царя, Балкида шла к любви, если мысль о любви вообще приходила ей в голову, через дружбу, а путь этот долог!
Царь же, покоренный, ослепленный, то досадовал на свою гостью, то боготворил ее, то впадал в уныние, то загорался надеждой. Гнев сменялся в нем желанием; он получил уже не одну рану, а для мужчины полюбить слишком скоро почти всегда значит полюбить безответно. Впрочем, царица Савская не хотела спешить; она знала, что перед ее чарами никто и никогда не мог устоять, не миновала эта участь даже премудрого Сулаймана. Один лишь скульптор Адонирам на короткое время привлек ее внимание; она не сумела разгадать его, душой почувствовав в нем тайну, но это минутное любопытство уже рассеялось. Надо, однако, признать, что при виде мастера эта сильная женщина впервые сказала себе: вот человек.
Возможно, что эта встреча, мимолетная, но еще свежая в памяти, заставила померкнуть в ее глазах блеск царя Сулаймана. Очевидно, так оно и было, ибо раз или два, собравшись было заговорить о художнике, она сдерживала себя и поспешно меняла тему.
Как бы то ни было, сын Дауда воспламенился мгновенно – она привыкла к такому; немедля сказав ей об этом, он лишь следовал примеру всех других мужчин, но он сумел сделать это достаточно изящно; час выпал благоприятный, Балкида была в самой поре любви; ночной сумрак оказался союзником Сулаймана – его признание заинтриговало и растрогало царицу.
Вдруг красные отсветы факелов легли на листву, и слуги доложили, что ужин подан. «Как некстати!» – нахмурился царь.
«Как вовремя!» – подумала царица.
Стол был накрыт в павильоне, построенном в очаровательном и причудливом вкусе жителей берегов Ганга. Восьми освещали разноцветные свечи и светильники, в которых горело масло, смешанное с благовониями; приглушенный свет трепетал среди огромных букетов цветов. На пороге Сулайман подал руку своей гостье; та шагнула, но тотчас, вскрикнув от неожиданности, отдернула свою маленькую ножку. Пол зала представлял собою водную гладь, в которой отражались стол, диваны, цветы и свечи.
– Почему же вы остановились? – спросил Сулайман с простодушным видом.
Балкиде не хотелось показать свой страх – очаровательным жестом она подобрала платье и решительно ступила в воду.
Но нога ее встретила твердую поверхность.
– О царица, – воскликнул мудрец, – как видите, самый осторожный человек может ошибиться, если судит по внешности; я хотел вас удивить, и наконец мне это удалось… Вы идете по хрустальному полу.
Она улыбнулась и вздернула плечико движением, исполненным грации, но отнюдь не восхищения, а в душе, быть может, пожалела, что ее не сумели удивить иначе.
Во время пира хозяин был учтив и предупредителен. Сидя в окружении своих придворных, он царил за столом с таким несравненным величием, что Балкида невольно прониклась к нему уважением. Торжественным был пир Су-Блюда подавались изысканные и разнообразные, но все были сильно посолены и обильно сдобрены пряностями; впервые Балкиде пришлось отведать подобных солений. Она решила, что таков вкус иудеев; каково же было ее удивление, когда она заметила, что все эти любители острых приправ ничего не пьют. Не было на пиру ни одного виночерпия, ни капли вина или меда, ни единой чаши на столе. Губы у Балкиды горели, во рту пересохло, но, поскольку царь тоже не пил, она не решалась попросить воды, боясь уронить свое царское достоинство.
Ужин закончился; вельможи начали расходиться и мало-помалу все скрылись под сводами полутемной галереи. Вскоре прекрасная царица савеян осталась наедине с Сулайманом. Он был еще более учтив, чем прежде, и смотрел на нее глазами, полными нежности, но из предупредительного постепенно становился настойчивым.
Преодолев свое смущение, царица улыбнулась, опустила глаза и поднялась с намерением уйти.
– Как? – вскричал Сулайман. – Неужели вы так и покинете вашего покорнейшего раба, не сказав ни слова, не подав никакой надежды, ни малейшего знака сочувствия? А наш союз, о котором я мечтал, а счастье, без которого я больше не мыслю жизни, а моя любовь, пламенная и смиренная, – вы хотите растоптать все это?
Он сжал ручку, которая как бы по рассеянности осталась в его руке, и без усилия притянул к себе, но ее владелица воспротивилась. Что скрывать, Балкида не раз думала об этом союзе, но ей не хотелось терять свою свободу и власть. Она снова повторила, что хочет уйти, и Сулайман вынужден был уступить.
– Что ж, – вздохнул он, – вы можете меня покинуть, но позвольте поставить вам два условия.
– Говорите.
– Ночь так прекрасна, а беседа с вами еще прекраснее. Вы согласны подарить мне всего один час?
– Согласна.
– Второе условие – вы не унесете с собой ничего из того, что мне принадлежит.
– Согласна и на это! От всего сердца, – отвечала Балкида, залившись смехом.
– Смейтесь, смейтесь, о моя царица, случалось, и не раз, что очень богатые люди поддавались искушению, уступая самым странным прихотям…
– Чудесно! Вы изобретательны, когда речь идет о вашем самолюбии. Довольно уловок, заключим мирный договор.
– Надеюсь хотя бы на перемирие…
Они продолжили разговор, причем Сулайман, искусный в ведении бесед, старался, чтобы как можно больше говорила царица. Нежное журчание фонтана в глубине зала вторило ей.
Однако язык присыхает к гортани, если собеседник, воздав должное чересчур соленому ужину, не запил его. Прекрасная царица Савская умирала от жажды; она отдала бы одну из своих провинций за чашу ключевой воды.
Но она не решалась высказать свое желание. А светлая, прохладная, серебристая струя насмешливо журчала совсем рядом, и подобные жемчужинам капли падали в чашу с веселым плеском. Жажда все росла; царица, задыхаясь, чувствовала, что не может больше выносить эту пытку.
Продолжая говорить и видя, что Сулайман рассеян и его как будто клонит в сон, она принялась расхаживать по залу, но, дважды пройдя мимо фонтана, так и не осмелилась…
Наконец, не в силах больше противиться соблазну, она вернулась к фонтану, замедлила шаг, оглянулась, украдкой опустила свою изящную ручку, сложенную горстью, в чашу и, отвернувшись, быстро выпила глоток чистой воды.
Сулайман вскочил, подошел к ней, завладел мокрой, блестящей от капель ручкой и воскликнул весело, но решительно:
– Слово царицы дороже золота, вы дали мне его, стало быть, вы теперь принадлежите мне!
– Что это значит?
– Вы похитили у меня воду… а как вы сами справедливо заметили, вода – большая редкость в моих землях.
– О! Государь, это ловушка, я не хочу иметь такого хитрого супруга!
– Ему остается лишь доказать вам, что он не только хитер, но и великодушен. Да, он возвращает вам свободу, несмотря на наш уговор…
