Согласился богатырь Михайло Потык и поехал домой на добром коне. Авдотьюшка снова обернулась белой лебедью и следом полетела. Привел он жену молодую к своим батюшке и матушке. И стали они жить-поживать в любви и согласии. Авдотьюшка не лежала, не ленилась, дом украшала. Но немного им счастливого житья было отпущено. Через год захворала Адотьюшка Лебедь Белая. С вечера расхворалась, к полуночи разболелась, а к утру и преставилась.
Выкопали могилу широкую и погребли Авдотьюшку. Михайло Потык, исполняя клятву, взял запас великий хлеба и воды. Велел ковать себе клещи железные, приготовил три прута, один оловянный, второй железный, третий медный. И отправился в сырую землю с конем и ратной сбруей. Опустился он в могилу, накатали сверху дубовые бревна, засыпали желтым песком. Только протянули вверх веревку к звонкогудящей колотушке.
Добыл огня Михайло Потык и шел под землей с полудня до полуночи. А как раз в пору полуночную собрались к нему все гады змеиные, приползла самая большая змея. Пышет она пламенем огненным, слепит дымом едучим. Но не испугался богатырь. Захватил он змею железными клещами и ну сечь прутьями. Погнулся оловянный, он берет железный, сломался железный, он медным работает.
Взмолилась змея:
— Великий богатырь Михайло Потык, сын Дунаевич, не убивай меня, открою тебе, как оживить Авдотьюшку. Достану живой и мертвой воды.
Не поверил ей Михайло Потык.
— Ты, — говорит, — змея лукавая. Давай мне в залог своего змееныша. Тогда и отпущу.
Покорилась змея. Уползла, а вскоре принесла живой и мертвой воды. Михайло Потык разрубил змееныша на мелкие части и смочил мертвой водой. Сползлись, срослись разрубленные куски. Побрызгал Михайло Потык живой водой, ожил змееныш и уполз, извиваясь. Тогда богатырь смело опрыскал мертвой и живой водой Авдотьюшку. И один раз, и другой, и третий. Первый раз она вздрогнула. Другой — зашевелилась. А на третий раз открыла глаза и проговорила:
— Фу, фу, фу, долго же я спала!
— Кабы не я, спать бы тебе век, — откликнулся Михайло Потык, богатырь русский.
Дернул он за веревку. Ударило било медное. Собрался народ. Отгребли желтый песок, откатили дубовые бревна — могильный потолок. Опустили длинные лестницы и вынули Михайло Потыка с добрым конем и с его молодой женой. С той поры они и верно не разлучались.
Илья Муромец и Соловей-Разбойник
У города Мурома на холмах стояло село Карачарово. В том селе на окраине притулилась изба, а в ней тридцать лет и три года сидел сиднем на печи крестьянский сын Илья Муромец. Как-то ушли родители в поле, а у ворот остановились певцы бродячие, слепые калики перехожие. Струны на гуслях перебирают, поют тихими голосами:
— А и на Дону, Дону, в избе на дому,
На крутых берегах, на печи на дровах
Высока ли высота потолочная,
Глубока ли глубота подпольная,
А и широко раздолье —
перед печью шесток, Чистое поле — по подлавочью,
А и сине море — в лохани вода.
Спели песню, постояли, постучали в ворота:
— Отворяй ворота широкие! Пусти калик в дом!
А Илья Муромец в ответ:
— Не могу отворить ворот широких. Сиднем сижу тридцать лет и три года! Не владею ни руками, ни ногами.
Калики свое:
— Вставай-ка, Илья! Пускай калик в дом!
Вдруг почувствовал силу Илья в руках и ногах, встал и отворил ворота. А калики перехожие налили ему чару медвяного питья, и разгорелась в его сердце, во всем теле сила богатырская. Калики перехожие и говорят:
— Будешь ты, Илья, великий богатырь. Купи себе жеребеночка, поставь его в сруб на три месяца, корми пшеном белояровым. Пройдет три месяца, тогда три ночи поводи своего жеребчика по саду, в трех росах искупай. Потом подведи к тыну высокому. Как сумеет он перескочить через тын в ту и другую сторону, поезжай на нем, куда хочешь. Будет конь носить тебя, спина у него не провиснет, ноги не подогнутся.
С тем и ушли, как пропали. А Илья отправился в поле корчевать дубья-колодья. Все повырубил, повыкорчевал и в глубокую реку пустил. Вот уж удивлялись отец с матерью:
— Что это за чудо такое?
Стали они Илью расспрашивать, как выздоровел. Он им все и поведал. Купил себе Илья жеребеночка самого немудрого — бурого, косматого. Кормил его пшеном белояровым, поил свежей ключевой водой и все делал, как повелели старцы-калики. А как вырос жеребеночек в коня могучего, накинул на него уздечку Илья Муромец, оседлал и попрощался с отцом-матерью. Поскакал его конь. Бежит, как сокол летит, реки и озера в один прыжок перемахивает, хвостом поля подметает.
Ездил Илья Муромец по городам и весям, а весть о нем впереди бежала. Много подвигов он совершил во славу земли Русской и силы своей богатырской. Подъехал к городу Чернигову и спрашивает:
— А укажите мне, добрые жители черниговские, дорожку прямоезжую.
Те ему в ответ:
— Прямоезжая дорожка деревьями завалена, заросла она, замуравела густой травой. Давно уже пеший по ней не хаживал, на добром коне никто не езживал. Там у грязи черной, у березы кривой, у самой речки Смородинки свил себе гнездо на двенадцати дубах Соловей-разбойник. Свищет он по-змеиному, рычит по-звериному. От крика его трава-мурава завивается, цветы лазоревые осыпаются, темные леса к земле преклоняются, а люди замертво валятся. Но есть дорога окольная. Прямоезжей — пятьсот верст, а окольной — тысяча.
Усмехнулся Илья Муромец и отправился дорогой прямоезжей. Добрый конь его горы перескакивает, с холма на холм перелетывает, мелкие речки и озера одним махом берет. Скачет выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего. Под копытами его колодца открываются, водой наливаются. Подъехал он к речке Смородинке, а Соловей-разбойник как засвищет, как зашипит по-змеиному, заревет по-звериному. Добрый конь Ильи Муромца стал спотыкаться да пятиться. Прикрикнул на него богатырь Илья Муромец:
— Что о корни спотыкаешься, о валежины запинаешься? Не слыхал разве посвисту змеиного, покрику звериного?
Поднял богатырь свой тугой лук, натянул шелковую тетиву, наложил каленую стрелу и пустил ее в Соловья-разбойни-ка. Полетела стрела быстрее птицы поднебесной и попала Соловью-разбойнику в правый глаз, а вылетела в левое ухо. Рухнул с дуба, будто соломенный сноп, Соловей-разбойник. Илья богатырь взял его за космы желтые, привязал к левому стремени булатному. Левой рукой коня ведет, правой дубы рвет, мосты через реки мостит и приговаривает:
— Сидел ты, птица-разбойник, на гнездышке, на двенадцати дубах, сидел ровно тридцать лет, да не встречал, не видел еще такого молодца.
Соловей искоса на Илью поглядывает, помалкивает и думает себе: «Попал я в крепкие руки, теперь не вывернуться, не уйти мне».
Подъехал Илья Муромец к усадьбе Соловья-разбойника. А у того двор на семь верст раскинулся, дом стоит на семи столбах. Вокруг булатный тын. Посреди гостевой двор и три златоверхих терема, крыльцо в крыльцо, конек в конек. Насажены сады зеленые, цветут цветы лазоревые. Из окошек, резными ставенками и узорчатыми косяками украшенных, выглядывают три дочери Соловья-разбойника.
Старшая кричит:
— Едет наш батюшка чистым полем да везет мужичище-деревенщину!
Поглядела другая дочь:
— Едет наш батюшка на добром коне, а к правому стремени мужичище-деревенщина приторочен!
А третья, самая младшая, разглядела:
— Едет мужичище-деревенщина на добром коне. У булатного стремени наш батюшка прикованный!
Выскочила она на широкий двор, схватила подпорку подворотную чугунную в девяносто пудов, размахнулась, хотела ударить, да Илья Муромец увернулся уверткой богатырской и так пнул ее, что улетела дочь Соловья-разбойника под тын булатный. Там и затихла.
Выскочили на порог ее сестры, стали сулить Илье за отца казну несчетную. Обещали ему дождевых коров, золотых бычков, чистого серебра и мелкого скатного жемчуга столько, сколько может он увезти на добром коне, унести на плечах богатырских. Но не отдал он им злого их батюшку Соловья-разбойника.
